Албания (средневековое королевство)

Для термина «Королевство Албания» см. также другие значения.

Королевство Албания
Regnum Albaniae
←   ← 1272 — 1368 →
Королевство (после 1281 г. княжество) Албания) со столицей в Дурресе, максимальный размер
Столица	Дураццо

К:Появились в 1272 годуК:Исчезли в 1368 году

Короле́вство Алба́ния (лат. Regnum Albaniae; 1271—1333, 1355—1368, 1376) — средневековое государство крестоносцев, которое Карл I Анжуйский сумел создать в 1271 г. на Балканах со столицей в г. Дуррес. В него вошли приморские земли, отнятые у Эпирского деспотата. В отличие от последнего, верховная власть в нём принадлежала крестоносцам из Франции и Италии, хотя основное население составляли албанцы, греки, валахи, славяне и проч. Несмотря на поддержку венецианского флота, греческие силы продолжали наносить удары по слабо защищённой восточной границе королевства.

Уже к 1281 территория королевства фактически свелась к портовой крепости Дуррес, округ которого просуществовал в качестве княжества до 1368 года. В 1333—1336 его оккупировало Ахейское княжество, в 1336—1355 — Сербское царство, но долго удерживать его окружившие Дуррес (Драч) сербы не смогли из-за морской помощи венецианцев. В 1368 остатки иностранных династий были вынуждены признали власть Карла Топии — этнического албанца, провозгласившего себя новым правителем Дурреса и назвавший свои владения княжеством Албания, хотя во внешней политике он по-прежнему тесно сотрудничал с Венецией.

История

Перед образованием королевства

В 1253 году, во время конфликта между Эпирским царством и Никейской империей правивший Арберией Гулям первоначально был в союзе с Эпиром, и его войска заняли район Кастории, чтобы не дать никейским войскам Иоанна III Дуки Ватаца войти в Девол. Иоанн сумел уговорить Гуляма сменить сторону, и между ними был заключён договор, в котором Иоанн гарантировал автономию Гуляма. В том же году правитель Эпира Михаил II Комнин Дука заключил мир с никейцами, признав их власть над Западной Македонией и Албанией; крепость Круя была сдана никейцам. Иоанн подтвердил старые привилегии города Круя и даровал новые; привилегии были подтверждены и его преемником Феодором II.

В 1256 году никейцы забрали у Михаила II Дуррес. Зимой 1256—1257 годов Георгий Акрополит попытался восстановить в Арберии никейскую власть, нарушив соглашение об автономии. Местные албанцы восстали и, услышав об этом, Михаил II также разорвал мирный договор с Никейской империей. При поддержке албанцев он атаковал Дебар, Охрид и Прилеп. Тем временем, прознав про происходящее, Манфред Сицилийский предпринял вторжение в Албанию. Его войска захватили Дуррес, Берат, Влёру, Спинариццу и южное побережье Албании от Влёры до Бутринти. Перед лицом войны на два фронты Михаил II предпочёл договориться с Манфредом, сделав его своим союзником. За Манфреда была выдана дочь Михаила Елена, а захваченные Манфредом территории стали считаться её приданным.

После того, как Манфред и Михаил были разгромлены в битве при Пелагонии, никейские силы продолжили наступление, и захватили почти все албанские владения Манфреда (за исключением Дурреса). Однако в сентябре 1261 Манфред организовал новую экспедицию, отвоевал свои владения в Албании и удерживал их вплоть до своей смерти в 1261 году. В качестве генерал-губернатора албанских владений Манфред назначил французского дворянина Филиппа Шинара.

Создание королевства

После того, как в 1266 году силы Манфреда были разбиты в битве при Беневенто, в 1267 году был заключён договор в Витербо, в соответствии с которым Карл I Анжуйский получил права на бывшие владения Манфреда в Албании, а также на латинские доминионы в Эпире и Морее.

Узнав о гибели Манфреда в битве при Беневенто, Михаил II устроил заговор с целью убийства генерал-губернатора Филиппа Шинара, однако местные командиры и дворяне отказались отдать ему бывшие владения Манфреда. Тот же ответ они дали и присланному Карлом в 1267 году послу — Гаццо Шинару, который потребовал отдать земли Карлу в соответствии с условиями договора в Витербо.

После провала восьмого крестового похода Карл вернулся к албанским делам, завязав контакты с местными лидерами через представителей церкви. В 1271 году Иоанн из Дурреса и Николай из Арбанона совершили несколько поездок между Италией и Албанией, и 21 февраля 1272 года ко двору Карла прибыла делегация албанского дворянства и граждан Дурреса. Карл подписал с ними договор, и был провозглашён королём Албании «по общему согласию епископов, графов, баронов, солдат и граждан», пообещав защищать их и подтвердив привилегии, которые они имели в Византийской империи. Договор провозглашал унию Албанского и Сицилийского королевств под властью Карла I (Carolus I, dei gratia rex Siciliae et Albaniae). Король назначил Гаццо Шинара королевским викарием-генералом Албании, и стал готовиться к походу на Константинополь. В течение 1272 и 1273 годов в Дуррес и Влёру было завезено огромное количество продовольствия. Это насторожило императора Михаила VIII, который начал отправлять послания местным албанским лидерам, подбивая их прекратить поддерживать Карла и перейти на его сторону. Албанцы передали эти послания Карлу, который похвалил их за лояльность. Тогда Михаил постарался воспользоваться влиянием папы Григория X. Папа мечтал сделать Европу мирной, объединить Восточную и Западную церкви, и провести новый крестовый поход, в 1274 году он созвал Второй Лионский собор, и потому приказал Карлу прекратить свои действия.

Карл ввёл в Албании военное управление. Положенные по договору привилегии и автономии были де-факто отменены, вводились новые налоги. Земли конфисковывались в пользу приезжих дворян, албанские дворяне отстранялись от участия в государственных делах. Чтобы обеспечить лояльность, Карл держал в заложниках детей местных дворян. Это вызвало большое недовольство в стране, и ряд дворян завязали контакты с византийским императором Михаилом, который пообещал им восстановление былых привилегий.

Византийское наступление

Воспользовавшись сложившейся ситуацией, Михаил VIII начал в конце 1274 года собственную кампанию в Албании. С помощью местных албанских дворян византийские войска взяли важный город Берат, а затем — Бутринти. В ноябре 1274 года губернатор сообщил Карлу, что албанско-византийские силы осадили Дуррес. После того, как византийцы взяли Спинариццу, под контролем Карла остались только районы Дурреса, Круи и Влёры, блокированные и изолированные друг от друга. Сообщение между ними было возможно только по морю, но коммуникации находились под постоянным воздействием византийского флота, базирующегося на Бутринти и Спинариццу.

Согласившись на Втором Лионском соборе на объединение церквей, Михаил одержал важную дипломатическую победу над Карлом. Воодушевлённы итогами собора, папа Григорий X запретил Карлу I предпринимать какие-либо действия против Михаила VIII. В этих условиях Карлу не оставалось ничего иного кроме подписания перемирия, что и было сделано в 1276 году.

Анжуйское контрнаступление

Присутствие византийцев в Бутринти встревожило властителя Эпира Никифора I. Он связался с Карлом и его вассалом Гильомом II де Виллардуэн (князем Ахейским), и пообещал принести вассальную присягу Карлу в обмен на некоторые земли в Ахее. В 1278 году войска Никифора взяли Бутринти. В марте 1279 Никифор объявил себя вассалом Карла, и передал ему замки в Бутринти и Сопоте, и отправил своего сына в качестве заложника во Влёру.

В это же время, готовясь к наступлению на Фессалоники и Константинополь, Карл начал создавать сеть альянсов на Балканах: он договорился с правителями Сербии и Болгарии, и привлёк на свою сторону часть албанской знати. Под давлением албанцев Карлу пришлось освободить из неаполитанских тюрем некоторых представителей албанской знати, ранее арестованных за сотрудничество с византийцами (в частности, Гина Музаку, что имело особо важное значение, так как семья Музака владела землями вокруг Берата); однако при этом их сыновья остались в Неаполе в качестве заложников.

В августе 1279 года Карл назначил Уго де Сюлли капитаном и викарием-генералом Албании, Дурреса, Влёры, Сопота, Бутринти и Корфу. Потратив несколько месяцев на подготовку, получив огромное количество припасов и подкреплений (включая сарацинских лучников) Де Сюлли захватил Спинариццу и сделал её своей штаб-квартирой. Войска готовились идти на Берат, но вмешался папа Николай III и запретил Карлу нападать на Византийскую империю. Однако в августе 1280 года Николай III скончался, и в течение шести месяцев папский престол оставался вакантным, что дало Карлу возможность действовать. Осенью 1280 года он отдал Уго де Сюлли приказ наступать. В декабре анжуйские войска подошли к Берату и осадили замок.

Византийское контрнаступление

Византийский император полагался на то, что его противники-латиняне будут остановлены с помощью Папы, и это ему удавалось: после смерти Григория X последующие Папы продолжали его политику. Однако в 1281 году Карлу I удалось добиться большого успеха, возведя на престол папу-француза, который предал византийского императора анафеме и благословил экспедицию Карла I против Византии как крестовый поход.

Несмотря на всю сложность ситуации, Михаил VIII всё-таки послал помощь осаждённому гарнизону. Византийская армия вместе с наёмниками-турками прибыла к Берату весной 1281 года. Войска имели приказ избегать решающей битвы и действовать тактикой набегов и засад. В одну из первых засад попал анжуйский командующий Уго де Сюлли, после чего его войско в панике разбежалось, лишь немногие нашли убежище в замке Канинё. Византийская армия перешла в наступление и осадила Влёру, Канинё и Дуррес. Албанцы из Круи пошли на союз с византийским императором, который взамен дал привилегии городу и епископству.

Приготовления Карла и Сицилийская вечерня

Договор Орвието

Провал похода Уго де Сюлли вынудил Карла I перейти от сухопутных операций к морским; союзника он нашёл в лице Венеции. В июле 1281 они заключили в Орвието альянс, официальной целью которого была замена Михаила VIII на византийском троне на титулярного императора Латинской империи Филиппа де Куртене, и насильное объединение церквей, которое бы поставило Православную церковь в подчинённое положение по отношению к Католической. Реальными же мотивами было воссоздание Латинской империи с анжуйским доминированием в ней и восстановление торговых привилегий Венеции в Константинополе.

Договор гласил, что Филипп и Карл должны предоставить по 8.000 конных и пеших войск и морской транспорт, достаточный для их доставки в Константинополь. В экспедиции должны были принять личное участие Филипп, венецианский дож Джованни Дандоло и сам Карл I либо его сын Карл II Анжуйский. Фактически же, так как у Филиппа практически не было средств, почти все войска были профинансированы Карлом. Венецианцы должны были предоставить для эскорта флота вторжения 40 галер, которые должны были отплыть из Бриндизи не позднее апреля 1283 года. Взойдя на трон, Филипп должен был подтвердить условия договора в Орвието и привилегии, дарованные Венеции при основании Латинской империи.

Был заключён также дополнительный документ, касающийся авангарда сил вторжения. Карл и Филипп должны были профинансировать 15 военных судов и 10 транспортов, а также 300 человек с лошадьми. Венецианцы предоставляли 15 военных кораблей на 7 месяцев в году. Эти силы должны были воевать против Михаила VIII и прочих «оккупантов Латинской империи» (преимущественно генуэзцев); их предстояло собрать на Корфу к 1мая 1282 года.

Оба договора были подписаны Карлом и Филиппом 3 июля 1281 года, и ратифицированы дожем Венеции 2 августа 1281 года.

Сицилийская вечерня

29 марта 1282 года началось восстание на острове Сицилия. В ходе восстания был уничтожен собранный в гавани Мессины анжуйский флот, предназначенный для вторжения в Византию. Карл попытался подавить восстание, но 30 августа 1282 года на Сицилии высадился арагонский король Педро III, сделав очевидным отсутствие у Карла возможности для атаки на Византию. В сентябре 1282 года Анжуйский дом навсегда потерял Сицилию, в 1284 году в ходе битвы в Неаполитанском заливе в арагонский плен попал Карл II, а 7 января 1285 года скончался сам Карл I. После смерти Карла I все его владения перешли к Карлу II, который оставался под стражей до 1288 года.

Закат королевства

Потеря Дурреса

Анжуйские войска продолжали ещё некоторое время сопротивляться в осаждённых замках, но в 1288 году Дуррес перешёл в руки византийцев. Канинё пал примерно в 1294 году, Корфу и Бутринту оставались под анжуйской властью по крайней мере до 1292 года. В 1296 году Дуррес захватил сербский король Стефан Урош II Милутин. В 1299 году византийский император Андроник II Палеолог выдал за Стефана свою дочь Симону, и захваченные Стефаном земли стали считаться её приданым.

Возвращение Дурреса

Несмотря на потерю албанских земель понятие «Албанского королевства» ещё долгое время было в ходу у Анжуйской династии. После смерти Карла I в 1285 году титул короля Албании унаследовал его сын Карл II. В августе 1294 года Карл II передал права на Албанию своему сыну Филиппу I. В ноябре 1294 года Филипп женился на дочери эпирского властителя Никифора Комнина Дуки, возобновив старый альянс. В 1299 году после поражения в сражении у Фальконарии Филипп попал в плен к Федериго Сицилийскому, но после освобождения в 1302 году предъявил свои права на Албанию и приступил к подготовке их реализации. Филипп получил поддержку папы Бенедикта XI, а также албанцев-католиков, предпочитавших итальянских единоверцев православным сербам и грекам.

Летом 1304 года сербы были изгнаны из Дурреса местными жителями, которые в сентябре присягнули Анжуйской династии. Филипп и его отец Карл II подтвердили старые привилегии, обещанные жителям ещё Карлом I. В 1305 году Карл II дал местным жителям дальнейшие послабления в области налогов и сборов.

Некоторое время земли в Албании были разменной монетой: анжуйская династия пыталась выменять на них у арагонцев королевство Тринакрию, но в 1316 году эти переговоры были прекращены.

После смерти Филиппа в 1332 году последовали претензии на албанские домены со стороны разных членов Анжуйского дома. В итоге права на титулы «король Албании» и «герцог Дураццо» за 5000 унций золота приобрёл граф Гравины Иоанн. После его смерти в 1336 году албанские владения перешли к его сыну Карлу.

Тем временем происходила консолидация владений различных албанских родов. Владения семьи Топия, находившиеся в центральной Албании, подвергались постоянному давлению со стороны сербов, и анжуйцы стали их естественными союзниками; другими союзниками анжуйцев стали представители семьи Музака.

Последние десятилетия

Сербское давление на албанское королевство особенно усилилось при Стефане Уроше IV Душане. Несмотря на то, что точная судьба Дурреса в это время неизвестно, имеется сообщение о том, что в 1346 году под власть Душана попала вся Албания.

В 1348 году был казнён герцог Карл, а после кончины в 1355 году Стефана Уроша IV Душана начало распадаться сербское государство. В этой ситуации Карл Топия предъявил права на Албанию. В 1368 году при поддержке местных жителей он захватил Дуррес.

В 1375 году права на Албанию предъявил Людовик д’Эврё — муж дочери герцога Карла Иоанны. Он взял город, но в 1383 году Карл Топия вернул себе контроль над Дурресом. Так анжуйское королевство стало княжеством.

Список правителей

Короли

• Карл I Анжуйский (1272—1285)
• Карл II Анжуйский (1285—1294)

Князья

• Филипп I Тарентский (1294—1332)
• Роберт Тарентский (1332)

Герцоги

• Иоанн (1332—1336)
• Карл (1336—1348)
• Иоанна (Джованна) (1348—1368) и её супруг Людовик д’Эврё (1366—1368)

Литература

• Томас Фрашери (Thomas Frachery). Правление Анжуйской династии в Албании (1271—1350). — Париж, 2005.=Le règne de la Maison d’Anjou en Albanie (1272—1350), Rev. Akademos, Paris, 2005, pp. 7–26.

Отрывок, характеризующий Албания (средневековое королевство)

– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.


– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.