Анна Катерина Гонзага

Анна Катерина Гонзага итал. Anna Caterina Gonzaga нем. Anna Caterina Gonzaga<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет кисти неизвестного</td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Герб графства Тироль</td></tr>
Графиня Тироля
14 мая 1582 — 24 января 1595
Предшественник:	Анна Богемская и Венгерская
Преемник:	Клавдия Тосканская
Вероисповедание:	католицизм
Рождение:	16 января 1566(1566-01-16) Мантуя, Мантуанское герцогство
Смерть:	3 августа 1621(1621-08-03) (55 лет) Инсбрук, графство Тироль
Место погребения:	монастырь сервиток, Инсбрук
Род:	Гонзага
Отец:	Гульельмо I, герцог Мантуи и Монферрато
Мать:	Элеонора Австрийская
Супруг:	Фердинанд II, граф Тироля
Дети:	дочери: Анна Элеонора, Мария, Анна
Награды:

А́нна Катери́на Гонза́га (итал. Anna Caterina Gonzaga, нем. Anna Caterina Gonzaga), в монашестве А́нна Юлиа́на (лат. Anna Iuliana; 16 января 1566, Мантуя, Мантуанское герцогство — 3 августа 1621, Инсбрук. графство Тироль) — принцесса из дома Гонзага, дочь Гульельмо I, герцога Мантуи и Монферрата. Жена эрцгерцога Фердинанда II; в замужестве — эрцгерцогиня Австрийская и графиня Тироля. Мать императрицы Анны Тирольской.

Вместе с мужем была сторонницей контрреформации и постановлений Тридентского собора. Овдовев, стала монахиней-сервиткой и построила монастырь ордена в Инсбруке.

Биография

Ранние годы

Анна Катерина родилась 16 января 1566 года в Мантуе 1709 года во Флоренции Элеонора Луиза и Франческо Мария, герцог Ровере и Монтефельтро сочетались браком. Она была третьим ребёнком и второй дочерью Гульельмо I, герцога Мантуи и Монферрато и Элеоноры Австрийской, эрцгерцогини из Имперской ветви дома Габсбургов. По линии отца принцесса приходилась внучкой Федерико II, герцогу Мантуи и Монферрато и Маргарите Монферратской, принцессе из дома Палеологов. По линии матери была внучкой Фердинанда I, императора Священной Римской империи и Анны Богемской и Венгерской, последней представительницы дома Ягеллонов, правивших королевствами Чехии и Венгрии.

Восприемником Анны Катерины во время крещения был Филипп II, король Испании. Вместе с братом Винченцо, будущим герцогом Мантуи и Монферрато под именем Винченцо I и старшей сестрой Маргаритой Барбарой, в замужестве ставшей герцогиней Феррары, Модены и Реджо, Анна Катерина получила хорошее образование. Принцесса была воспитана в духе католического благочестия. Когда ей было пять лет, она тяжело заболела и проболела два года.

Брак и потомство

1 января 1582 года Анна Катерина была помолвлена с дядей по материнской линии, эрцгерцогом Фердинандом II. В честь этого события, отец пятнадцатилетней невесты, по её личной просьбе, амнистировал пятнадцать заключённых, подал щедрую милостыню пятнадцати нищим и обеспечил скамейками и исповедальнями пятнадцать церквей. Анна Катерина покинула Мантую и отправилась к будущему мужу в Инсбрук. Фердинанд II был вдовцом. В браке с первой морганатической супругой, Филиппиной Везлер, у него четверо детей, но выжили двое — сыновья Андреас и Карл, носившие титул маркграфов Бургау. Свадьбе с юной племянницей много содействовала сестра жениха, эрцгерцогиня Магдалина Австрийская.

14 мая 1582 года Анна Катерина и Фердинанд II (14.6.1529 — 24.1.1595) , эрцгерцог Австрийский и граф Тироля, сочетались браком во дворце Хофбург, в Иннсбруке. Свадебные торжества длились три дня. В этом браке родились три дочери:

• Анна Элеонора (1583 — 1584), принцесса Австрийская и Тирольская, умерла в младенческом возрасте;
• Мария (16.6.1584 — 2.3.1649), принцесса Австрийская и Тирольская, монахиня–сервитка;
• Анна (4.10.1585 — 14.12.1618), принцесса Австрийская и Тирольская, 4 декабря 1611 года сочеталась браком с Матвеем (24.2.1557 — 20.3.1619), императором Священной Римской империи, королём Чехии и Венгрии, эрцгерцогом Австрийским.

Эрцгерцогиня и графиня

С прибытием Анны Катерины при дворе в Инсбруке стало заметным влияние итальянской культуры, не смотря на то, что муж запретил ей везти слуг-итальянцев во избежание конфликтов с местной прислугой. Она поддерживала переписку с родственниками в Мантуе и Ферраре. В 1585 и 1588 годах сопровождала мужа к императорскому двору в Праге.

Супруги были активными участниками контрреформации. Они содействовали основанию новых монашеских орденов в духе Тридентского собора, лично участвовали в паломничествах к святыням. По инициативе Анны Катерины в 1583 — 1584 годах в Инсбруке была построена церковь по образцу Гроба Господня в Иерусалиме. В 1589 году в Ау, близ городка Халль-ин-Тироль, была освящена, возведённая ею, капелла Святого дома в Лорето. За год до этого римский папа даровал графини Тироля Золотую розу. Усилиями Анны Катерины на землях австрийского эрцгерцогства и тирольского графства была основана новая провинция монахов-капуцинов. К участию в этом проекте она привлекла не только мужа, но и императора Рудольфа II; на щедрые пожертвования обоих были построены монастыри в Инсбруке и Больцано.

Вдова и монахиня

Овдовев 24 января 1595 года, Анна Катерина надела траур, который сменила лишь на монашескую рясу. Она добилась ежегодной пенсии в тридцать шесть тысяч флоринов, из которых семь тысяч флоринов, позднее сумма была увеличена до двенадцати тысяч, были личным даром императора на образование её дочерей. Вместе с ними, она поселилась во дворце Руэлюст в Инсбруке, завещанном ей покойным мужем.

Вдовствующая графиня всё своё время делила между делами благочестия и заботой о своих детях. Ещё в 1590 году, опасаясь за слабое здоровье младшей дочери, она составила для неё специальную поваренную книгу. Заметив у неё же музыкальные способности, Анна Катерина приобрела клавикорд, дорогой по тем временам инструмент, и наняла преподавателя.

Она по-прежнему совершала паломничества и занималась благотворительностью. В своём дворце вдовствующая графиня лично кормила голодных нищих, посещала и заботилась о больных бедняках, жертвовала милостыню монастырям в тирольском графстве и мантуанском герцогстве. Её щедрость не знала границ. Однажды ради милостыни в паломничестве она заложила фамильные драгоценности, которые потом пришлось выкупать братьям покойного мужа.

В 1606 году в Инсбруке её навестили брат с супругой, на обратной дороге со свадьбы старшей дочери. К младшей дочери самой Анны Катерины ещё в 1603 году посватался Сигизмунд III, король Польши и великий князь Литовский, но брак не состоялся, так, как император Рудольф II не дал на него своего разрешения. Он сам собирался жениться на племяннице. Вдовствующая графиня перестала рассматривать поступавшие к дочери предложения о замужестве, но император никак не мог решиться. Наконец, он позволил жениться на своей невесте младшему брату, эрцгерцогу Матвею, будущему императору Священной Римской империи.

После свадьбы дочери Анны 4 декабря 1611 года в Вене, 2 февраля 1612 года Анна Катерина удалилась в монастырь сервиток в Иннсбруке с дочерью Марией и пятнадцатью аристократками. Решение об основании в Инсбруке женского монастыря она приняла ещё в 1606 году. Разработанный ею устав позволял вести монахиням аскетическую жизнь и заниматься воспитанием и образованием дочерей монархов и аристократии. Фундамент новой обители был заложен 2 июля 1607 года. Строительство было завершено в 1612 году. Монастырь получил название Регельхаус. 1 июля 1612 года Анна Катерина приняла в его стенах монашеский постриг, взяла новое имя Анны Юлианы (второе имя в честь святой Юлианы Фальконьери) и стала терциарной сервиткой. Устав общины был одобрен римским папой Павлом V в 1617 году.

Поздние годы

Став монахиней, Анна Катерина сделала пожертвование в монастырь, включавшее кроме большой денежной суммы, земельные угодья, а также приданное дочери, ставшей, как и она, монахиней. В 1613 году Анна Катерина начала строительство ещё одного женского монастыря, но в 1620 году в обители случился пожар. Её усилиями монастырь стал быстро восстанавливаться, но она не дожила до полного завершения всех работ. Анна Катерина умерла 3 августа 1621 года в Инсбруке.

Согласно завещанию, её похоронили в усыпальнице под ступеньками алтаря в церкви монастыря Регельхаус. После секуляризации обители в 1783 году останки Анны Катерины и её дочери Марии, которую похоронили рядом с матерью, перенесли в крипту церкви иезуитов в Инсбруке. В 1906 году их снова перенесли в восстановленный монастырь Регельхаус и положили в монастырской церкви.

В 1643 году отец Джузеппе Мария Барки, духовник Анны Катерины, издал её первую биографию «Жизнь и смерть почтеннейшей и светлейшей госпожи монахини Анны Юлианы Гонзага, эрцгерцогини Австрийской и прочая. Из третьего ордена служителей Девы Марии. Написана с её согласия». В 1672 году следующую биография графини Тироля «Жизнь и деяния почтеннейшей и светлейшей Анны Юлианы, эрцгерцогини Австрийской, Мантуанской и Монферратской герцогини, правительницы Тироля, ордена служителей Блаженнейшей Марии Девы в Германии восстановительницы и трёх монастырей основательницы» была издана отцом Херувимом Марией О’Дейлом, священником-ирландцем, участие в судьбе которого она приняла в то время, когда он был беженцем в Инсбруке. Сохранились несколько прижизненных портретов Анны Катерины кисти неизвестных живописцев.

Генеалогия

Предки Анны Катерины Гонзага

Федерико I (1441 — 1484) маркграф Мантуи               Франческо II (1456 — 1519) маркграф Мантуи                       Маргарита Баварская (1442 — 1479)                 Федерико II (1500 — 1540) герцог Мантуи и маркграф Монферрато                             Эрколе I (1431 — 1505) герцог Феррары, Модены и Реджо               Изабелла Феррарская (1474 — 1539)                         Элеонора Неаполитанская (1450 — 1493)                 Гульельмо I (1538 — 1587) герцог Мантуи и Монферрато                                   Бонифаччо III (1424 — 1494) маркграф Монферрато               Гульельмо IX (1486 — 1518) маркграф Монферрато                       Мария Рашская (1464 — 1495)                 Маргарита Монферратская (1510 — 1566)                               Рене (1454 — 1492) герцог Алансона               Анна Алансонская (1492 — 1562)                         Маргарита Лотарингская (1463 — 1521)                 Анна Катерина Гонзага (1566 — 1621)                                           Максимилиан I (1459 — 1519) император Священной Римской империи               Филипп I Красивый (1478 — 1506) герцог Бургундии                       Мария Бургундская (1457 — 1482)                 Фердинанд I (1503 — 1564) император Священной Римской империи                             Фердинанд II (1452 — 1516) король Арагона               Хуана I Безумная (1479 — 1555) королева Кастилии и Леона                       Изабелла I (1451 — 1504) королева Кастилии и Леона               Элеонора Австрийская (1534 — 1594)                                     Казимир IV (1427 — 1492) король Польши и великий князь Литвы               Владислав II (1456 — 1516) король Чехии и Венгрии                       Елизавета Германская (1436 — 1505)                 Анна Богемская и Венгерская (1503 — 1547)                               Гастон II (1448 — 1500) граф Кандаль и Бенож               Анна де Фуа (1484 — 1506)                         Екатерина де Фуа (1455 — 1494)

Отрывок, характеризующий Анна Катерина Гонзага

– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!
– Уж выбран, – сказал улыбаясь Николай.
– О? – сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливой улыбкой утвердительно кивнула головой.
– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.


Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.
– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.
Но графиня не так хотела поставить вопрос: она не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.
– Нет, ты меня не понял, не будем говорить, – сказала она, утирая слезы.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку, говорил сам себе Николай, что ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что Соня бедна, то я и не могу любить ее, думал он, – не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какой нибудь куклой Жюли. Пожертвовать своим чувством я всегда могу для блага своих родных, говорил он сам себе, но приказывать своему чувству я не могу. Ежели я люблю Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».
Николай не поехал в Москву, графиня не возобновляла с ним разговора о женитьбе и с грустью, а иногда и озлоблением видела признаки всё большего и большего сближения между своим сыном и бесприданной Соней. Она упрекала себя за то, но не могла не ворчать, не придираться к Соне, часто без причины останавливая ее, называя ее «вы», и «моя милая». Более всего добрая графиня за то и сердилась на Соню, что эта бедная, черноглазая племянница была так кротка, так добра, так преданно благодарна своим благодетелям, и так верно, неизменно, с самоотвержением влюблена в Николая, что нельзя было ни в чем упрекнуть ее.
Николай доживал у родных свой срок отпуска. От жениха князя Андрея получено было 4 е письмо, из Рима, в котором он писал, что он уже давно бы был на пути в Россию, ежели бы неожиданно в теплом климате не открылась его рана, что заставляет его отложить свой отъезд до начала будущего года. Наташа была так же влюблена в своего жениха, так же успокоена этой любовью и так же восприимчива ко всем радостям жизни; но в конце четвертого месяца разлуки с ним, на нее начинали находить минуты грусти, против которой она не могла бороться. Ей жалко было самое себя, жалко было, что она так даром, ни для кого, пропадала всё это время, в продолжение которого она чувствовала себя столь способной любить и быть любимой.
В доме Ростовых было невесело.


Пришли святки, и кроме парадной обедни, кроме торжественных и скучных поздравлений соседей и дворовых, кроме на всех надетых новых платьев, не было ничего особенного, ознаменовывающего святки, а в безветренном 20 ти градусном морозе, в ярком ослепляющем солнце днем и в звездном зимнем свете ночью, чувствовалась потребность какого нибудь ознаменования этого времени.
На третий день праздника после обеда все домашние разошлись по своим комнатам. Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к соседям, заснул в диванной. Старый граф отдыхал в своем кабинете. В гостиной за круглым столом сидела Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна шут с печальным лицом сидел у окна с двумя старушками. Наташа вошла в комнату, подошла к Соне, посмотрела, что она делает, потом подошла к матери и молча остановилась.
– Что ты ходишь, как бесприютная? – сказала ей мать. – Что тебе надо?
– Его мне надо… сейчас, сию минуту мне его надо, – сказала Наташа, блестя глазами и не улыбаясь. – Графиня подняла голову и пристально посмотрела на дочь.
– Не смотрите на меня. Мама, не смотрите, я сейчас заплачу.
– Садись, посиди со мной, – сказала графиня.
– Мама, мне его надо. За что я так пропадаю, мама?… – Голос ее оборвался, слезы брызнули из глаз, и она, чтобы скрыть их, быстро повернулась и вышла из комнаты. Она вышла в диванную, постояла, подумала и пошла в девичью. Там старая горничная ворчала на молодую девушку, запыхавшуюся, с холода прибежавшую с дворни.