Бьюфорд, Джон

Джон Бьюфорд
Дата рождения	4 марта 1826(1826-03-04)
Место рождения	округ Вудфорд, Кентукки
Дата смерти	16 декабря 1863(1863-12-16) (37 лет)
Место смерти	Вашингтон
Принадлежность	США
Род войск	армия США
Годы службы	1848—1863
Звание	генерал-майор кавалерии
Сражения/войны	Война в Юте Гражданская война в США Второе сражение при Булл-Ран Сражение у Южной Горы Битва у станции Бренди Сражение при Аппервиле Битва при Геттисберге Сражение при Бунсборо Сражение при Фанкстауне Сражение при Вильямспорте Кампания Бристоу

Джон Бьюфорд Младший (англ. John Buford, Jr.; 4 марта 1826 — 16 декабря 1863) — офицер американской кавалерии во время гражданской войны. Участвовал во многих сражениях войны, но известен в основном тем, что начал битву под Геттисбергом.

Ранние годы

Бьюфорд родился в округе Вудфорд (штат Кентукки), но с восьми лет жил в Рок-Айленде (штат Иллинойс). Его отец был известным иллинойсским политиком-демократом и политическим оппонентом Авраама Линкольна. Бьюфорды имели английское происхождение и в их семье была долгая традиция военной службы. Симеон Бьюфорд, дед Джона, служил в кавалерии в годы американской войны за независимость под командованием Генри Ли III, отца Роберта Ли. Единокровный брат Джона, Наполеон Бонапарт Бьюфорд, стал генерал-майором федеральной армии, а двоюродный брат Авраам Бьюфорд — бригадным генералом армии Конфедерации.

Окончив Кхокс-Колледж в Гэйлсберге (штат Илинойс), Бьюфорд поступил в академию в Вест-Пойнте. Старше Бьюфорда учились Фицджон Портер (выпуск 1845 года), Джордж Макклелан (выпуск 1846), Томас Джексон (1846), Джордж Пикетт (1846) и два его будущих командира — Джордж Стоунмен (1846) и Эмброуз Бернсайд (1847). Вместе с Бьюфордом учился будущий генерал Конфедерации Джордж Стюарт.

Бьюфорд окончил академию в 1848 году 16-м из 38-ми кадетов и был определён в 1-й драгунский полк во временном звании второго лейтенанта. Через год его перевели во 2-й драгунский полк. Он служил в Техасе и в войнах с индейцами сиу, потом в Канзасе и в ютских войнах 1858 года. С 1859 по 1861 год жил в Форт-Криттенден (штат Юта). Интересовался работами генерала Джона Уатса де Пейстера и его теорией использования стрелковой цепи.

Гражданская война

Когда началась гражданская война, многим вест-пойнтцам, и Бьюфорду в их числе, пришлось выбирать между Севером и Югом. У Бьюфорда были все основания связать свою судьбу с Конфедерацией: он был кентуккиец по рождению, сын рабовладельца, родственники его жены и его собственные сражались в армиях Юга. С другой стороны, он вырос на Севере и на него сильно повлияли два человека: полковники Херни и Кук, которые, будучи южанами, остались в армии США. Северокаролинец Джон Гиббон, столкнувшийся с тем же выбором, вспоминал:

Однажды ночью мы были в его комнате и Бьюфорд сказал, как всегда медлительно и задумчиво: «Я получил письмо от губернатора Кентукки. Он приглашает меня в Кентукки и говорит, что у меня будет все, что я захочу». С изрядной долей беспокойства я спросил его: «Что ты ответил, Джон?». И велико ж было мое облегчение, когда он ответил: «Я сказал ему, что я был капитаном армии США и предпочитаю оставаться таковым».

В ноябре 1861 года был назначен ассистентом инспектора в ранге майора, прослужил несколько месяцев под Вашингтоном и в июле 1862 года стал бригадным генералом волонтеров. В том году он получил своё первое назначение: командиром кавалерийской бригады во втором корпусе Вирджинской армии. Он участвовал во втором сражении при Бул-Ран, где лично водил бригаду в атаку и получил несерьезное ранение в колено. Некоторые газеты даже сообщили о его смерти. После выздоровления он вернулся в армию и был определен на штабную должность, хотя стремился к полевой службе. Во время Мэрилендской кампании Бьюфорд участвовал в сражениях у южной горы и Шарпсберга, передав штабную должность Джорджу Стоунману. Когда командиром Потомакской армии стал Джозеф Хукер, он направил Бьюфорда в 1-ю дивизию кавалерийского корпуса, где Бьюфорд стал командовать резервной бригадой.

После сражения при Чанселорсвилле Хукер сместил Стоунмана и назначил командиром кавалерийского корпуса Альфреда Плезантона, хотя потом признавал, что Бьюфорд лучше подходил для этой должности. 9 июня 1863 года Бьюфорд командовал своей дивизией в сражении у станции Бренди, самом крупном кавалерийском сражении войны. Через несколько дней принял участие в сражении при Аппервиле, где пытался обойти левый фланг кавалерийских бригад Стюарта.

Геттисбергская кампания

В начале Геттисбергской кампании Бьюфорд уже командовал 1-й дивизией кавалерийского корпуса, бригадами Гэмбла, Мерритта и Дэвина. 27 июня его дивизия перешла Потомак и 28 июня встала лагерем около Мидллтауна, приводя себя в порядок. 29 июня бригада Мерритта была отправлена в Механикстаун, а бригады Гэмбла и Дэвина отправились на север и встали лагерем около селения Фэирфилд на дороге Геттисберг — Хагерстаун. «Население знало о моем прибытии и о месте лагеря противника, но никто из них не сообщил мне ничего, даже не упомянул о факте присутствия противника. Вся община была, казалось, в панике, все боялись что-то говорить или делать, говоря в оправдание: 'мятежники разрушат наши дома, если мы что-то скажем'». Утром 30 июня Бьюфорд выступил на Геттисберг, однако встретил неизвестные части противника и повернул назад, на Эммитсберг, где встретил генерала Рейнольдса и согласовал с ним дальнейшие действия. Оттуда он отправился в Геттисберг, куда прибыл днём и обнаружил там наступающую бригаду противника. Южане (бригада Петтигрю) отступили, не принимая боя. Вся ночь ушла у Бьюфорда на сбор информации.

Утром 1 июля появились ещё две бригады противника, и Бьюфорд развернул две свои бригады справа и слева от Чамберсбергской дороги, стараясь удержать высоты до прибытия корпуса генерала Рейнольдса. Прибывший Рейнольдс спросил: «Как все идёт, Джон?» Бьюфорд ответил знаменитое: «The Devil's to pay!». Рейнольдс спросил, сможет ли Бьюфорд удержать позицию, и Бьюфорд ответил: «Я думаю, да».

Когда подошли дивизии Рейнольдса, Бьюфорд был отправлен в тыл, а затем Плезантон отослал дивизию в Эммитсберг для пополнения боеприпасов, чем полностью вывел её из сражения. Только бригада Мерритта участвовала в боях 3 июля.

В кино

• Сэм Эллиотт сыграл роль Бьюфорда в фильме «Геттисберг».

Ссылки

• [www.civilwarhome.com/buford.htm Геттисбергский рапорт Бьюфорда]
• [www.civilwarhome.com/buforddefense.htm John Buford's First Day Defense at the Battle of Gettysburg]
• [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/Places/America/United_States/Army/USMA/Cullums_Register/1384*.html Register of Officers and Graduates of the United States Military Academy Class of 1848]

Отрывок, характеризующий Бьюфорд, Джон

– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.