Бероальд де Вервиль

Франсуа Бероальд де Вервиль
фр. François Béroalde de Verville
Дата рождения:	15 апреля 1556(1556-04-15)
Место рождения:	Париж, Франция
Дата смерти:	1626(1626)
Место смерти:	Тур, Франция
Род деятельности:	прозаик, алхимик
Годы творчества:	с 1576
Направление:	маньеризм
Жанр:	роман, трактат, поэма
Язык произведений:	французский

Франсуа Бероа́льд де Верви́ль (фр. François Béroalde de Verville; 15 апреля 1556 — между 19 и 26 октября 1626) — французский писатель конца XVI — начала XVII века.

Биография

Отец Франсуа Бероальда де Вервиля — гуманист, приверженец кальвинизма Матьё Бероальд (Бруар), основал в Париже коллеж (среди его учеников был Агриппа д'Обинье); мать Франсуа, Мари Блетц, была племянницей гебраиста Франсуа Ватабля.

После Варфоломеевской ночи, в 1573—1578 годах, Бероальд де Вервиль перебрался в Швейцарию, получил медицинское образование в Базеле (где познакомился с трудами Парацельса) и Женеве; занимался алхимией. По всей видимости, с 1583 г. Бероальд-младший обосновался в Париже; около 1586 г. отрекся от кальвинизма. В 1589 году последовал за Генрихом III, в ходе войн Лиги бежавшем из Парижа в г. Тур. Здесь Бероальд провел остаток жизни. В 1593 году назначен каноником собора Св. Гатиана.

Бальзак в предисловии к «Озорным рассказам» называет в числе знаменитых жителей Турени Рабле и Бероальда де Вервиля.

Le Moyen de Parvenir

Обширная культурная традиция эпохи Возрождения подытожена в наиболее известном сочинении Бероальда де Вервиля — фр. Le Moyen de Parvenir (опубликовано анонимно около 1616; вопрос об атрибуции книги Бероальду долгое время являлся предметом дискуссий, хотя сам писатель косвенно подтвердил своё авторство в другом сочинении — «Дворец Любопытных»). На русский язык название книги переводится по-разному («Способ выйти в люди» или «Способ добиться успеха»). Книга, свидетельствующая о высоком уровне образованности Бероальда, представляет собой роман-диалог, наследующий традиции менипповой сатиры, а также во многом напоминающий по стилю сочинения Франсуа Рабле. Согласно экстравагантной версии известного библиофила XIX века П. Жакоба, Бероальд обнаружил в библиотеке своего отца неизвестную рукопись Рабле, доработал и насытил учёностью — так-де родился на свет «Le Moyen de Parvenir».
.

Участники воображаемого вселенского пира — их в общей сложности около 400 (в том числе такие знаменитые, как Гомер, Платон, Аристотель, Архимед, Тит Ливий, Плутарх, Петрарка, Эразм Роттердамский, Ронсар, Лютер, тот же Рабле…) — беседуют на самые различные темы, обмениваются солёными репликами и новеллами (обычно позаимствованными из повествовательного фонда Возрождения, причём с акцентом на эротике и скатологии). Автор, выступающий под несколькими масками, ведёт постоянную игру с читателем; в итоге решение вынесенного в название книги вопроса оборачивается шуткой. В свете алхимических увлечений автора можно было бы перевести это название и как «Способ успешно завершить Великое Делание»; в этом случае финал прочитывается как прощание с алхимическим прошлым Бероальда де Вервиля

Другие сочинения

Среди других сочинений Бероальда де Вервиля: поэмы «Необходимые познания» (фр. Les Connoissances necessaires, 1583), «Идея Государства» (фр. L'Idée de la République, написана под влиянием Жана Бодена,1583), «Повесть о червях, прядущих шёлк» (фр. L'Histoire des vers qui filent la soye, интересный образец естественнонаучной поэмы о шелкопряде, 1600); новая редакция выпущенного в 1546 году французского перевода «Гипнэротомахии Полифила» Франческо Колонна (под названием «Обозрение великолепных изобретений» фр. Le Tableau des riches inventions, 1600). Если в романе «Любовные приключения Гесионы, или Восстановление Трои» (фр. Les Amours d'Aesionne, ou le Retablissement de Troie, 1597) аллюзия на дочь троянского царя носит сугубо игровой характер, то роман «Орлеанская девственница» (фр. La Pucelle d'Orléans, 1599) содержит сильно мифологизированную версию судьбы Жанны Д’Арк, а «История Иродиады» (фр. Histoire d'Hérodias, 1600) завершается принесением в блюде головы Иоанна Крестителя. Исключительной популярностью пользовался предваряющий повествовательные структуры прозы барокко роман Бероальда де Вервиля «Приключения Флориды» (фр. Les Aventures de Floride,1593-1596). Пятая часть романа — «Кабинет Минервы» (фр. Le Cabinet de Minerve,1596) — носит совершенно самостоятельный характер и тесно связана с эстетикой маньеризма .

Наиболее значительными из прозаических произведений Бероальда де Вервиля являются насыщенный алхимической символикой аллегорический роман «Путешествие удачливых принцев» (фр. Le Voyage des Princes Fortunez,1610) и роман-эссе в духе Мишеля Монтеня «Дворец Любопытных» (фр. Le Palais des Curieux,1612). По мнению современного канадского исследователя [id.erudit.org/iderudit/203132ar К. Ганьона], именно Бероальда следует считать истинным автором традиционно приписываемой Никола Фламелю «Книги иероглифических фигур» (фр. Livre des figures hiéroglyphiques, опубл.1612).

Ссылки

[gallica.bnf.fr/ Произведения Франсуа Бероальда де Вервиля в электронной библиотеке «Gallica»]

Литература

• Kenny N. The Palace of Secrets: Béroalde de Verville and Renaissance Conceptions of Knowledge. — New York: 1991.
• Studies on Béroalde de Verville. Ed. by M. J. Giordano. — P. — Seattle — Tübingen: 1992.
• Béroalde de Verville. 1556—1626. — P.: 1996.
• Renaud M. Pour une lecture du Moyen de Parvenir de Béroalde de Verville . — P.: 1997.
• Чекалов К. А. Бероальд де Вервиль: «Ищу во всём я внутреннюю форму» // Чекалов К. А. Маньеризм во французской и итальянской литературах. — М.: ИМЛИ РАН, 2001. — С. 96-152. — ISBN 5-9208-0068-2.
• [www.gardenhistory.ru/page.php?pageid=210 Чекалов К. А. Кабинет в саду в интерпретации Ф. Бероальда де Вервиля]
• [www.commentmag.ru/archive/20/17.htm Чекалов К. А. Кожура и сущность: случай Бероальда де Вервиля]

Отрывок, характеризующий Бероальд де Вервиль

– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.