Бои в Яновских лесах

Бои в Яновских лесах
Основной конфликт: Вторая мировая война
Дата	8 — 15 июня 1944 года
Место	Яновские леса
Итог	прорыв партизан из окружения
Противники
Советские партизаны Армия Людова Армия Крайова военно-полицейские силы
Командующие
подполковник Н.А. Прокопюк генерал пехоты З. Хайнике
Силы сторон
1800 1200 отряд OP-44 неизвестно
Потери
свыше 200 убитыми до 2000 убитыми и ранеными

Бои в Яновских лесах (польск. Bitwa w Lasach Janowskich) — серия сражений советских и польских партизан против группировки немецких военно-полицейских сил, продолжавшиеся с 8 до 15 июня 1944 года в Яновских лесах Люблинского воеводства.

Бои в Яновских лесах являются крупнейшим партизанским сражением с участием советских партизан на территории «генерал-губернаторства», а также одним из крупнейших партизанских сражений на территории Польши.

История

Предшествующие события

26 февраля 1944 года командование Армии Людовой отдало приказ № 26 о переходе в наступление. Основными задачами стали разрушение немецких коммуникаций и создание оперативной базы в Яновских, Билгорайских и Парчевских лесах.

С весны 1944 года Яновские леса стали главной базой польского коммунистического партизанского движения в Польше, именно здесь были сосредоточены основные силы Армии Людовой, созданы лагеря, в которых проводилась перегруппировка сил, проходило обучение новобранцев, лечение раненых, переформирование существующих и создание новых отрядов, имелись тайники и склады с запасами. На лесных аэродромах и посадочных площадках партизаны Армии Людовой принимали доставленные советской авиацией грузы, в том числе вооружение (винтовки, автоматы, пулемёты, противотанковые ружья и др.), боеприпасы, взрывчатку и снаряжение.

Кроме того, здесь действовали отряды Батальонов хлопских. Также, в лесах были созданы лагеря-укрытия, в которых во время немецких облав скрывались мирные жители (часть из них, в том числе, беженцы, родственники партизан и подпольщиков, а также лица, разыскиваемые оккупантами, проживали в лагерях постоянно).

Сложная оперативная обстановка в Люблинском воеводстве и её дальнейшее ухудшение вызвали серьёзную обеспокоенность у немецких властей: уже в начале мая 1944 года секретарь генерал-губернаторства Бюлер сообщал начальству: «мы стоим перед фактом, что уже в течение нескольких месяцев и в течение неопределённого периода в будущем нельзя рассчитывать на какие-либо продовольственные поставки» из Люблинского дистрикта. 8 мая 1944 руководитель отдела железных дорог в генерал-губернаторстве сообщил генерал-губернатору Гансу Франку, что в результате деятельности партизан (только в течение апреля 1944 совершивших свыше 100 нападений и диверсий на железные дороги и железнодорожный транспорт в Люблинском воеводстве) железнодорожное движение серьёзно дезорганизовано: «обстановка в Люблинском дистрикте… количество диверсий, нападений на станции и железнодорожные сооружения за период с февраля до мая текущего года постоянно растёт. В настоящее время ежедневно происходит в среднем 10-11 нападений. Ремонтные поезда, прибывающие на места нападений, немедленно обстреливаются. Мины закладываются и днём, так что движение поездов не может осуществляться ни вперёд, ни назад, в тыл».

Во втором квартале 1944 года в Яновские леса из-за Западного Буга прибыли советско-польский партизанский отряд под командованием Куницкого («Мухи») и польская партизанская бригада имени Ванды Василевской.

12 мая 1944 на совещании губернаторов генерал-губернаторства статс-секретарь по делам безопасности обергруппенфюрер СС Вильгельм Коппе доложил, что число советских партизанских отрядов в лесах Люблинского воеводства увеличивается.

16 мая 1944 генерал-губернатор Ганс Франк записал в своём дневнике: «практически треть Люблинского дистрикта выпала из-под контроля немецкой администрации… немецкая полиция может осуществлять свои функции в этих районах исключительно силами полка».

24 мая 1944 на базу советского партизанского отряда П. Василенко в Яновских лесах высадилась советская разведгруппа, командиром которой являлся подполковник В. П. Пелих («Галицкий»). Под его руководством из находившихся в Яновских лесах советских партизанских отрядов Василенко, Филюка, Демченко и Тихонова было создано единое партизанское соединение.

В связи с приближением линии Восточного фронта к границам Польши на совещании в Кракове немецким военно-политическим руководством было принято решение окружить, разгромить и уничтожить партизанские силы в Яновских лесах, тем самым обезопасив коммуникации в тылах немецких войск. Командующий немецкой группы армий «Центр», фельдмаршал Модель выделил для участия в этой операции 213-ю охранную дивизию и две пехотные дивизии из резерва группы армий «Центр».

28 мая 1944 в район Яновских лесов прибыл Калмыцкий кавалерийский корпус, который занял ряд деревень вокруг лесного массива.

3 июня 1944 года в районы вокруг Яновских лесов началось выдвижение дополнительных немецких частей.

В ночь на 8 июня 1944 года, непосредственно перед началом сражения небольшой отряд польских партизан AL во главе с Г. Хелховским (получивший от командования задание сопровождать курьера с секретными сведениями из Люблинского воеводства в район Варшавы) при попытке скрытно выйти из окружения обнаружил наличие немецких войск на железнодорожной станции Жечице, несколько неуспешных попыток скрытно просочиться через боевые порядки гитлеровцев в других местах позволили установить, что кольцо окружения уже замкнулось. Отряд отступил в Яновские леса и доложил командованию о сложившейся обстановке.

Соотношение сил сторон

Для осуществления антипартизанской операции, получившей наименование «Штурмвинд I», были привлечены крупные военно-полицейские силы:

• 154-я резервная пехотная дивизия вермахта (командир — генерал Ф. Альтрохтер)
• 174-я резервная пехотная дивизия вермахта (командир — генерал Ф. Эбергард)
• часть 213-й охранной дивизии вермахта (командир — генерал А. Гешен)
• 115-й охранный полк
• 318-й охранный полк
• 4-й полицейский полк СС
• 1-й мотобатальон СС
• кавалерийский отряд из состава калмыцкого кавалерийского корпуса Долля
• ряд вспомогательных и полицейских частей
• авиация (в том числе, самолёты-разведчики и бомбардировщики) из состава 4-го воздушного флота люфтваффе

Общая численность привлечённых к операции военно-полицейских сил по состоянию на 8 июня 1944 года, перед началом операции составляла около 25 тысяч военнослужащих и полицейских, всего в операции приняли участие до 30 тысяч солдат и полицейских.

К началу сражения, в Яновских лесах находилось свыше трёх тысяч партизан, из них 1800 советских партизан, 1200 польских партизан AL, а также некоторое количество польских партизан, воевавших в составе советских партизанских отрядов и соединений и самостоятельно — в составе иных формирований.

Перед началом сражения на совещании командиров советских и польских партизанских отрядов было создано объединённое командование партизанскими отрядами в Яновских лесах в составе трёх человек (командующий Н. А. Прокопюк, его заместитель — В. А. Карасёв, начальник штаба А. А. Борович).

В состав партизанских сил входили:

• советско-польское партизанское соединение «Охотники» подполковника Н. А. Прокопюка (550 партизан)
• советское партизанское соединение им. Александра Невского (командир — майор В. А. Карасёв, 700 человек)
• советско-польский партизанский отряд им. И. В. Сталина (командир — капитан Н. И. Куницкий «Муха», 200 партизан)
• советский партизанский отряд им. С. М. Будённого (командир — ст. лейтенант Н. Н. Яковлев, около 280 человек)
• советский партизанский отряд майора П. Василенко (150 человек)
• советский партизанский отряд им. А. В. Суворова (командир — ст. лейтенант С. А. Санков, около 100 человек)
• советский партизанский отряд им. С. М. Кирова (командир — капитан М. Я. Неделин, 150 человек)
• советское партизанское соединение капитана В. П. Чепиги (200 человек)
• советское партизанское соединение им. Н. С. Хрущёва под командованием Б. Г. Шангина (451 человек)
• 1-я бригада АL им. Земли Люблинской (командир — капитан Игнаций Борковский «Вицек»)
• партизанская бригада AL им. Ванды Василевской
• отряд AL под командованием Леона Касьмана («Яновского»)
• партизанский отряд NOW-АК OP-44 (командир — подпоручик Болеслав Усов «Конор»)

Сражение

9 июня 1944 немецкие самолёты-разведчики типа «шторх» обнаружили местонахождение партизанских сил.

10 июня 1944 имели место первые боевые столкновения партизан с боевым охранением немцев и их передовыми подразделениями, которые продвигались вперёд, стремились провести разведку и уточнить местонахождение партизан.

11 июня 1944 передовые немецкие части вступили в лес. Под Яроцином в бой с ними вступила 4-я рота 1-й бригады AL имени Земли Люблинской, которая сумела задержать их продвижение, но понесла значительные потери. Среди погибших был и командир роты, поручик Юлиан Качмарчик («Липа»). Кроме того, бои с наступавшими немецкими силами имели место под Лонжкем, Баней, Гутой Кшешовской, под Кузёрами и Жечицей.

В ночь на 12 июня 1944 партизанское командование провело перегруппировку сил в восточный район Яновских лесов (в окрестности деревень Флисы и Шклярня).

Под руководством опытного минёра Е. А. Ободовского было произведено минирование подступов к линии обороны партизан.

12 июня 1944 партизанское охранение было атаковано под Шклярней и Момотом, в этот же день немцы ввели в бой против партизан девять пикирующих бомбардировщиков «юнкерс-87».

13 июня 1944 состоялся первый крупный бой, который продолжался пять часов. В этом бою участвовали два батальона 1-й бригады AL Земли Люблинской (батальон под командованием А. Шиманьского и батальон под командованием Э. Грончевского), а также советские партизаны из отрядов В. Чепиги и Карасева. В этом бою батальон Грончевского понёс значительные потери. В этот день в оборонительных боях на дороге из Янува на Флисы огнём из противотанкового ружья партизан Тадеуш Озембло из 1-й бригады AL Земли Люблинской уничтожил немецкий броневик.

Партизаны из отряда В. А. Карасёва при нападении на одно из немецких подразделений подбили гранатами немецкий танк, захватили в плен двух танкистов и штабные документы, находившиеся у застрелившегося в танке офицера. В документах с планом операции были указаны численность, расположение немецко-полицейских сил и их дальнейшие действия. После изучения документов, командование партизанских отрядов приняло решение принять бой на удобной для сражения местности, сражаться до ночи и отступить после наступления темноты.

В этот же день, 13 июня 1944 на совещании командиров партизанских отрядов было принято решение дать бой на подготовленных оборонительных позициях на реке Бранев. В ночь с 13 на 14 июня 1944 основные силы партизан были сосредоточены на высотах между деревнями Момоты, Флисы и Шклярня, вдоль длинного болотистого луга по берегу реки Бранев. На рассвете 14 июня 1944 начался бой на Порытом взгорье.

В ходе боя на Порытом взгорье партизаны сумели захватить трофейное оружие (в том числе пулемёты и миномёты), которое немедленно использовали для усиления своей обороны.

Днём 14 июня 1944, после того, как во время боя под Флисами по центру партизанского лагеря открыла огонь немецкая артиллерийская батарея, мл. лейтенант М. И. Петров возглавил контратаку партизан, а затем, продолжая контратаку, атаковал позиции немецкой артиллерийской батареи, в результате которой партизаны захватили два артиллерийских орудия и три миномёта.

В дальнейшем, продолжавшие наступление немецкие войска сумели вклиниться в оборону партизан на двух участках, в результате возникла угроза рассечения партизанских сил на три части. Вторая контратака партизан, которой командовал Казимеж Вырвас («Михал»), позволила восстановить положение.

Начавшиеся на рассвете 14 июня 1944 боевые действия продолжались 14 часов, к вечеру немецкие части снова сумели окружить партизан, но после наступления темноты остановились.

В условиях, когда дым от загоревшихся во время боя торфяников затруднил немцам наблюдение за линией соприкосновения, партизаны скрытно оставили позиции и отступили, а затем, перестроившись колонной, совершили марш по лесной дороге на юго-восток, по направлению к деревням Кишки и Устье, на прорыв из окружения. В районе деревень Шелига и Цёсмы колонна партизан натолкнулась на отряды кавалерии, атаковала и разгромила их. В ходе допроса взятых в плен «языков» было установлено, что немецкое военное командование допустило ошибку — считая, что партизаны предпримут попытку скрытно просочиться из окружения или прорываться с боем небольшими группами, оно разослало патрули на все возможные пути их выдвижения (сократив тем самым количество войск на участке прорыва партизанской колонны).

В результате, в ночь с 14 на 15 июня 1944 партизаны прорвались в Билгорайские леса, а затем, вновь прорвав кольцо окружения, ушли в Немировские леса. Вместе с партизанами из окружения были выведены более 1000 мирных жителей, прятавшихся в лесах от немецких оккупационных властей. Кроме того, партизаны сумели вывезти из окружения одно трофейное артиллерийское орудие, захваченное в ходе сражения 14 июня 1944, собственный обоз (на подводах которого были размещены более 70 раненых партизан) и вывести несколько десятков кавалерийских лошадей (захваченных после разгрома кавалерийского подразделения гитлеровцев у деревни Шелига).

Потери советских и польских партизан составили свыше 200 человек убитыми (100 убитых партизан AL и около 100 убитых советских партизан), среди погибших были секретарь окружного комитета ППР Казимеж Вырвас и два командира советских партизанских отрядов (В. Чепига и П. Василенко).

Потери немецко-полицейских сил составили около 2000 человек убитыми и ранеными (из них до 600 солдат и полицейских убитыми и около 1400 ранеными).

Последующие события

Вышедшие из окружения в Яновских лесах, 18-20 июня 1944 советские и польские партизаны были снова окружены немцами в Сольской пуще. 21 июня 1944 началась антипартизанская операция «Штурмвинд II».

Память

• 3 мая 1991 года на Могиле неизвестного солдата в Варшаве был установлен щит с памятной надписью «LASY JANOWSKIE I PUSZCZA SOLSKA 9 — 25 VI 1944» в честь партизан — защитников Польши, погибших в июне 1944 года в лесных боях на территории Люблинского воеводства.

Литература

• Waldemar Tuszyński. Walki partyzanckie w lasach Lipskich, Janowskich i Puszczy Solskiej: czerwiec 1944. Warszawa, Wydawnictwo Ministerstwa Obrony Narodowej, 1954.
• Edward Gronczewski. Kalendarium walk Gwardii Ludowej i Armii Ludowej na Lubelszczyźnie 1942—1944. Lublin, 1963.
• Czesław Warchocki. Rzeczpospolita partyzancka. Warszawa, «Książka i Wiedza», 1972. — 422 s.

Отрывок, характеризующий Бои в Яновских лесах

Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.


После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.