Лавренёв, Борис Андреевич

Борис Лавренёв
Имя при рождении:	Борис Андреевич Сергеев
Род деятельности:	прозаик, драматург, поэт, журналист
Направление:	социалистический реализм
Жанр:	повесть, рассказ, очерк, пьеса, стихотворение
Язык произведений:	русский
Премии:
Награды:
Подпись:

Бори́с Андре́евич Лавренёв (настоящая фамилия — Серге́ев; 1891—1959) — русский советский прозаик и поэт, драматург, журналист. Лауреат двух Сталинских премий (1946, 1950).

Биография

Борис Лавренёв родился 5 (17 июля) 1891 года в Херсоне в семье учителя-словесника. Учился в мужской гимназии (вып. 1909), затем, в 1909—1911 годах, на юридическом факультете Московского университета. Писал стихи, публиковался с 1911 года, примыкал к московской футуристической группе «Мезонин поэзии».

Участник Первой мировой и Гражданской войн (сначала офицер Добровольческой армии, затем перешёл в РККА). После февраля 1917 года был адъютантом у коменданта Москвы. В годы Гражданской войны воевал в Туркестане, был командиром бронепоезда, работал во фронтовой газете в Красной Армии.

В печати Борис Лавренёв дебютировал как поэт в 1911 году, как прозаик в 1924 году. Во второй половине 1920-х гг. входил в творческое объединение ленинградских писателей «Содружество» (вместе с Н. Брауном, М. Комиссаровой, В. Рождественским и др.). В 1927 году принял участие в коллективном романе «Большие пожары», публиковавшемся в журнале «Огонёк».

Как драматург дебютировал в 1925 году пьесой «Дым» — о белогвардейском восстании в Туркестане; в том же году под названием «Мятеж» пьеса была поставлена в Ленинградском Большом драматическом театре.

В 1930—1932 годах Борис Лавренёв входил в группу ЛОКАФ. Наряду с Константином Тренёвым и Всеволодом Ивановым считается одним из создателей жанра советской героико-революционной драмы. Много лет был председателем секции драматургов в Союзе писателей.

Во время Финской кампании и Великой Отечественной войны был военным корреспондентом ВМФ. Героическим защитникам Севастополя посвятил романтическую драму «Песнь о черноморцах» (1943). В годы войны были изданы два сборника его рассказов («Балтийцы раскуривают трубки», 1942; «Люди простого сердца», 1943).

Послевоенное творчество Лавренёва насквозь идеологично, пропитано духом советского официоза. Лучезарно-оптимистическая драма «За тех, кто в море!» (1945) получит Государственную премию (1946), однако всего через через несколько лет подобные произведения, лишённые подлинной остроты коллизии, советская критика будет остро критиковать, говоря о «теории бесконфликтности».

Очевидным орудием пропаганды времён Холодной войны является политическая драма Лавренёва «Голос Америки» (1949; Государственная премия, 1950).

В жанре распространенной в отечественной драматургии 1950-х годов «биографической пьесы» написана драма «Лермонтов» (поставлена в 1953 г.).

Борис Лавренёв скоропостижно скончался 7 января 1959 года. Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище (участок № 5).

Премии и награды

• Сталинская премия первой степени (1946) — за пьесу «За тех, кто в море!» (1945)
• Сталинская премия второй степени (1950) — за пьесу «Голос Америки» (1949)
• два ордена Трудового Красного Знамени (1939, 1951)
• медаль "За боевые заслуги" (1940)

Адреса в Ленинграде

• 1925 -1928 --- набережная реки Фонтанки, 18;
• 1928 -1942 — особняк М. Э. Клейнмихель — набережная Жореса (Кутузова с 1945), 12.

Память

• На доме по набережной Кутузова 12 в Ленинграде в 1981 году была открыта мемориальная доска (архитектор В. Л. Питаев) с ошибочными датами в тексте: "Здесь с 1934 по 1942 год жил и работал писатель Борис Андреевич Лавренев".

Произведения

Повести

• 1923 — «Марина»
• 1924 — «Ветер»
• 1924 — «Звёздный цвет»
• 1924 — «Сорок первый»
• 1924 — «Рассказ о простой вещи»
• 1925 — «Крушение республики Итль»
• 1927 — «Седьмой спутник»
• 1928 — «Гравюра на дереве»

Пьесы

• 1925 — «Дым»
• 1927 — «Разлом»
• 1929 — «Враги»
• 1943 — «Песнь о черноморцах»
• 1945 — «За тех, кто в море»
• 1949 — «Голос Америки»
• 1953 — «Лермонтов»

Издания

• Собр. соч.: В 5-ти тт., Харьков «Пролетарий», 1928—1929
• Собр. соч. В 5-ти тт., М.-Л., «ГИХЛ», 1931
• Пьесы, М., 1954
• Избр. произв.: В 2-х тт. 1958
• Собр. соч.: В 6-ти тт. 1963—1965
• Собр. соч.: В 6-ти тт. 1982—1984
• Собр. соч.: В 8-ти тт. 1995
• Борис Лавренёв. Звёздный цвет. — М.: Просвещение, 1987. — 455 с.
• Борис Лавренёв. Сорок первый. — М.: Вече, 2011. — ISBN 978-5-9533-6197-2.

Известные постановки

• 1925 — «Мятеж» по пьесе «Дым» — Ленинградский Большой драматический театр; режиссёр А. Н. Лаврентьев, первая постановка
• 1929 — «Враги» — Ленинградский Большой драматический театр; режиссёр А. Н. Лаврентьев, первая постановка
• 1946 — «За тех, кто в море!» — ЛАТД имени А. С. Пушкина. Спектакль удостоен Сталинской премии (1946).

Пьесы «Разлом»

• 1927 — Ленинградский Большой драматический театр; режиссёр К. К. Тверской; в роли Артёма Годуна — Н. Ф. Монахов, Берсенева — А. Н. Лаврентьев
• 1927 — МАДТ имени Е. Б. Вахтангова; режиссёр А. Д. Попов; в роли Берсенева — Б. В. Щукин
• 1950 — Большой драматический театр им. М. Горького; режиссёры А. Соколов и И. Зонне. Спектакль был удостоен Сталинской премии (1951); в 1952 году был записан для телевидения

Инсценировки рассказа «Сорок первый»

• 1969 — Одесский государственный театр юного зрителя им. Н. Островского, режиссёр В. М. Пахомов
• 2003 — Драматический театр им. А. С. Пушкина (Магнитогорск), режиссёр Виктор Рыжаков
• 2008 — Московский художественный театр им. А. П. Чехова, режиссёр Виктор Рыжаков

Музыкально-драматические спектакли, созданные по мотивам рассказа «Сорок первый»

• 2007 — Театр «Русские Сезоны» (Франция) на сцене театра М. Булгакова (Москва), музыкальная драма «Свой остров», пьеса и стихи — Юрий Юрченко, музыка — Александр Луначарский, по мотивам рассказа Б. Лавренёва «Сорок первый», режиссёры — Юрий Юрченко, Алексей Беклемышев.

• 2007 — Театр ФЭСТ (Мытищи), «Марютка и поручик». Музыкально-поэтическая фантазия по мотивам прозы Б. А. Лавренёва. Пьеса и стихи — Юрий Юрченко, музыка — Александр Луначарский, режиссёр — Александр Каневский.

На IV международном театральном фестивале «Подмосковные вечера» (2012) спектакль «Марютка и поручик» получил Гран-при «Премию зрительских симпатий», а актриса Ульяна Чеботарь (Марютка) — «Приз жюри за лучшую женскую роль».

Экранизации

• 1926 — Ветер («Ошибка Василия Гулявина», «Атаманша Лелька»)
• 1927 — Шакалы Равата по повести «Звёздный цвет»
• 1927 — Сорок первый
• 1956 — Сорок первый
• 1962 — Седьмой спутник
• 1966 — Ярость по повести «Ветер»
• 1967 — Седьмой спутник
• 1971 — Звёздный цвет
• 1974 — Марина
• 1975 — Рассказ о простой вещи
• 1986 — Комендант Пушкин
• 2003 — Срочный фрахт
• 2010 — Око за око

Литература

• Вишневская И. Борис Лавренёв. - М., 1962.
• Кардин В. Борис Лавренёв. - М., 1981.
• Танакова Т. «Я всегда буду любить революцию...» // Лавренёв Б. Ветер. Повести и рассказы. - М., 1988.

Ссылки

• [lib.ru/RUSSLIT/LAWRENEW/ Лавренёв, Борис Андреевич] в библиотеке Максима Мошкова
• [www.peoples.ru/art/theatre/dramatist/lavrenev/ Борис Андреевич Лавренёв (Сергеев)]
• [www.hrono.ru/biograf/lavrenev.html Лавренёв Борис Андреевич] // Энциклопедия ХРОНО
• [www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/literatura/LAVRENEV_BORIS_ANDREEVICH.html Лавренёв Борис Андреевич] // Энциклопедия «Кругосвет»
• [www.siteknig.com/2009/07/14/boris-lavrenev-povesti-o-velikix-dnyax.html Борис Лавренёв. Повести о великих днях].

Отрывок, характеризующий Лавренёв, Борис Андреевич

– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.