Величание

Велича́ние (воспевание, хвала, возвеличение, именование, кликание, прославление, возвеличивание) — стих в честь Иисуса Христа, Божией Матери или святого, который поётся в церкви во время православного богослужения. Величанием называют русский свадебный обычай подруг петь хвалебную песнь невесте, за это они получают подарки.

В ряде православных церквей краткое торжественное молитвенное песнопение, употребляемое на службе с полиелеем или на всенощном бдении. Название происходит от слова «величаем», с которого начинается большинство данных песнопений. Величание поётся как припев к стихам избранного псалма (отсюда второе название — «припевы»).

В греческом православии величания не употребляются, а схожий термин — др.-греч. μεγαλυνάρια — обозначает припевы на 9-й песне канона утрени в праздничные дни или особый припев к молебному канону.

Также ритуальное восхваление, прославление участников семейных и календарных обрядов в песенной форме (преимущественно у восточных славян).

Происхождение в христианстве

Происхождение величания связано с припевами к 17-й кафизме, употребляемых за богослужением Великой субботы. Использование таких припевов в Иерусалимской церкви зафиксировано в «Иадгари» (грузинский перевод гимнографического приложения к Лекционарию VIII—IX веков). В XIII—XIV веках появляются циклы припевов к 17-й кафизме для богослужения праздников, написанные по аналогии с припевами Великой субботы (например, на Успение Богородицы (XIII век), на Усекновение главы Иоанна Предтечи (XIV век), на Собор трёх святителей (XIV—XVII века) и другие).

В XIII веке на основе Псалтыри византийский ученый и церковный деятель Никифор Влеммид составил избранные псалмы для утрени великих праздников и дней памяти особо почитаемых святых. В качестве припева к ним использовалось «Аллилуия». В XIII—XIV века вместо «Аллилуия» были составлены особые припевы стихов полиелея и избранных псалмов. В греческой церкви данные припевы не получили распространения и современном богослужении употребляются только для общего избранного псалма для Богородичных праздников.

В православных церквях славянских стран греческие припевы не получили употребления, вместо них были составлены свои оригинальные циклы припевов для избранных псалмов. Основой цикла припевов, получивших название «величание», стал первый припев непорочных Великой субботы — «Велича́ем Тя, Иису́се Царю́, и чтем погребе́ние и страда́ния Твоя́, и́миже спасл еси́ нас от истле́ния». Его структуру повторяют большинство величаний. Исключения составляют величания преподобным (начинаются со слова «ублажаем») и общие величания Богородице («Достойно есть величати тя…» и «Песнь всяку духовну принесем Богородице…»).

В первой четверти XV века монах Филофей составил припевы для праздников и почитаемых святых, которые не имели связи с традиционными припевами на 17-й кафизме. Эти припевы получили распространение в румынских, болгарских, сербских и украинских богослужебных сборниках, где их помещали часто вместе с величаниями. В Русской церкви сочинения монаха Филофея не прижились.

Традиционно величания, как приложения к избранным псалмам, публиковались в Следованных Псалтирях и Ирмологиях. В 1789 году впервые был выпущен сборник величаний, где они были расположены в порядке их употребления в церковном году. В Типиконе, Минеях (за исключением Общей) и Триодях величания не публикуются (однако имеются отдельные исключения, например, общее величание Богородице приводится в современном Типиконе РПЦ).

Использование в богослужении

Величания используются в богослужении наряду с другим важнейшими праздничными гимнографическими сочинениями — тропарём и кондаком. Типикон предписывает пение величания попеременно двумя хорами. Согласно богослужебным указаниям величания главным образом поются на праздничной утрене в качестве припева к избранному псалму. При этом:

• при пении величания в честь святого, которому совершается бденная служба — открывают Царские врата, всё духовенство встаёт на середине храма, на главный аналой кладётся икона праздника или святого.
• при пении величания святому, которому совершается полиелейная служба — Царские врата не открывают, в центр храма выходит только служащий священник с диаконом для совершения малого каждения.
• если день памяти бденного или полиелейного святого, а также богородичного праздника совпадает с воскресным днём, то избранный псалом и величание поются между полиелейными псалмами и тропарями по непорочных, но без «Слава: И ныне».

Кроме утрени величания поют после отпустов служб суточного круга в праздники, на молебнах и крестных ходах, при перенесении мощей.

Общие тексты величаний

Приведённые тексты величаний являются общими. Часто в честь иконы Богородицы или святого написано своё (бывает их даже два или три) величание, отличающееся (как правило, незначительно) от соответствующего общего.

Символ «/» здесь обозначает деление на колена, употребляемое при пении.

Богородице

Досто́йно есть / велича́ти Тя, / Богоро́дице, / Честне́йшую Херуви́м / и Сла́внейшую / без сравне́ния Серафи́м.

Богородице, в честь иконы

Велича́ем Тя, / Пресвята́я Де́во / Богоизбра́нная Отрокови́це / и чтим о́браз Твой святы́й, / и́мже то́чиши исцеле́ния / всем с ве́рою притека́ющим.

Ангелам

Величае́м Вас /, Арха́нгели и А́нгели и вся во́инства, / Херуви́ми и Серафи́ми, / сла́вящие Го́спода.

Пророку

Велича́ем тя, / проро́че Бо́жий (имяре́к), / и чтим святу́ю па́мять твою́, / ты бо мо́лиши за нас / Христа́ Бо́га на́шего.

Апостолу

Велича́ем тя, / апо́столе Христо́в (имяре́к) / и чтим боле́зни и труды́ твоя́, / и́миже труди́лся еси́ / во благове́стии Христове́.

Апостолам

Велича́ем вас, / святи́и апо́столи (имярек), / весь мир уче́ньми свои́ми просвети́вшия / и вся концы́ / ко Христу́ приве́дшия.

Святителю

Велича́ем тя, / святи́телю о́тче (имярек), / и чтим святу́ю па́мять твою́ / ты бо мо́лиши за нас / Христа́ Бо́га на́шего.

Святителям

Велича́ем вас / святи́телие вели́ции (имярек), / и чтим святу́ю па́мять ва́шу: вы бо мо́лите за нас / Христа́ Бо́га на́шего.

Преподобному

Ублажа́ем тя, / преподо́бне о́тче (наш) (имярек), / и чтим святу́ю па́мять твою́, / наста́вниче мона́хов / и собесе́дниче а́нгелов.

Преподобным

Ублажа́ем вас, преподо́бные отцы́ (имярек), / и чтим святу́ю па́мять ва́шу, / наста́вницы мона́хов / и собесе́дницы а́нгелов.

Мученику

Велича́ем тя, / святы́й му́чениче (имярек), / и чтим честна́я страда́ния твоя́, / я́же за Христа́ / претерпе́л еси́.

Мученикам

Велича́ем вас, / страстоте́рпцы святи́и (имярек), / и чтим честна́я страда́ния ва́ша, / я́же за Христа́ / претерпе́ли есте́.

Священномученику

Велича́ем тя, / священному́чениче (имярек), / и чтим святу́ю па́мять твою́: / ты бо мо́лиши за нас / Христа́ Бо́га на́шего.

Священномученикам

Велича́ем вас, /священному́ченицы Христо́вы (имярек), / и чтим святу́ю па́мять ва́шу: / вы бо мо́лите за нас / Христа́ Бо́га на́шего.

Преподобномученику

Ублажа́ем тя, / преподобному́чениче (имярек), / и чтим святу́ю па́мять твою́, / наста́вниче мона́хов / и собесе́дниче а́нгелов.

Преподобномученикам

Ублажа́ем вас, / преподо́бнии му́ченицы (имярек), / и чтим святу́ю па́мять ва́шу, / наста́вницы мона́хов / и собесе́дницы а́нгелов.

Мученице

Велича́ем тя, / страстоте́рпице Христо́ва (имярек), / и чтим честно́е страда́ние твое́, / е́же за Христа́ / претерпе́ла еси́.

Мученицам

Велича́ем вас, / страстоте́рпицы святы́я (имярек), / и чтим честна́я страда́ния ва́ша, / я́же за Христа́ / претерпе́ли есте́.

Преподобной жене

Ублажа́ем тя, / преподо́бная ма́ти (имярек), / и чтим святу́ю па́мять твою́: / ты бо мо́лиши за нас / Христа́ Бо́га на́шего.

Преподобным женам

Ублажа́ем вас, / преподо́бнии ма́тери (имярек), / и чтим святу́ю па́мять ва́шу: / вы бо мо́лите за нас , Христа́ Бо́га на́шего.

Преподобномученице

Велича́ем тя, / страстоте́рпице свята́я (имярек), / и чтим святу́ю па́мять Твою́: / ты бо мо́лиши за нас / Христа́ Бо́га на́шего.

Священноисповеднику

Велича́ем тя, / святи́телю о́тче (имярек), / и чтим святу́ю па́мять твою, / ты бо мо́лиши за нас / Христа́ Бо́га на́шего.

Преподобноисповеднику

Ублажа́ем тя, / преподо́бне о́тче (имярек), / и чтим святу́ю па́мять твою́, / наста́вниче мона́хов / и собесе́дниче а́нгелов.

Бессребреникам

Велича́ем вас, / чудотво́рцы сла́внии (имярек), / и чтим честна́я страда́ния ва́ша, / я́же за Христа́ / претерпе́ли есте́.

Юродивому

Ублажа́ем тя, / святы́й пра́ведный (имярек), / и чтим святу́ю па́мять твою́: / ты бо мо́лиши за нас / Христа́ Бо́га на́шего.

Двунадесятым праздникам

Рождеству Богородицы

Велича́ем Тя, / Пресвята́я Де́во, / и чтем святы́х твои́х роди́телей, / и всесла́вное сла́вим / Рождество́ Твое́.

Воздвижению Креста Господня

Велича́ем Тя, / Живода́вче Христе́, / и чтем Крест Твой Святы́й, / и́мже нас спасл еси́ / от рабо́ты вра́жия.

Введению во храм Пресвятой Богородицы

Велича́ем Тя, / Пресвята́я Де́во, / Богоизбра́нная Отрокови́це, / и чтем е́же в храм Госпо́день / вхожде́ние Твое́.

Рождеству Христову

Велича́ем Тя, / Живода́вче Христе́, / нас ра́ди ны́не пло́тию Ро́ждшагося / от Безневе́стныя / и Пречи́стыя Де́вы Мари́и.

Крещению Господню

Велича́ем Тя, / Живода́вче Христе́, / нас ра́ди ны́не пло́тию Крести́вшагося / от Иоа́нна / в вода́х Иорда́нских.

Сретению Господню

Велича́ем Тя, / Живода́вче Христе́, / и чтем, Пречи́стую Ма́терь Твою́, / Е́юже по зако́ну ны́не / прине́слся еси́ в храм Госпо́день.

Благовещению Пресвятой Богородицы

Арха́нгельский глас вопие́м Ти, Чи́стая: / Ра́дуйся, Благода́тная, Госпо́дь с Тобо́ю.

Входу Господню во Иерусалим

Велича́ем Тя, / Живода́вче Христе́, / Оса́нна в вы́шних / и мы Тебе́ вопие́м / Благослове́н Гряды́й во И́мя Госпо́дне.

Вознесению Господню

Величае́м Тя, / Живода́вче Христе́, / и почита́ем Е́же на небеса́, / с Пречи́стою Твое́ю пло́тию, / Боже́ственное Вознесе́ние.

Пятидесятнице (празднику Святой Троицы)

Велича́ем Тя, / Живода́вче Христе́ / и чтем Всесвята́го Ду́ха Твоего́, / Его́же от Отца́, посла́л еси́ / боже́ственным ученико́м Твои́м.

Преображению Господню

Велича́ем Тя, / Живода́вче Христе́, / и почита́ем пречи́стыя пло́ти Твоея́ / пресла́вное Преображе́ние.

Успению Богородицы

Велича́ем Тя, / Пренепоро́чная Ма́ти Христа́ Бо́га на́шего, / и всесла́вное сла́вим / Успе́ние Твое́.

Великим недвунадесятым праздникам

Покрову Пресвятой Богородицы

Велича́ем Тя, / Пресвята́я Де́во, / и чтим Покро́в Твой честны́й, / Тя бо ви́де святы́й Андре́й на возду́се, / за ны Христу́ моля́щуюся.

Обрезанию Господню

Велича́ем Тя, / Живода́вче Христе́, / и почита́ем пречи́стыя пло́ти Твоея́ / зако́нное обре́зание.

Рождеству Иоанна Предтечи

Велича́ем тя, / Предте́че Спа́сов Иоа́нне, / и чтим е́же от непло́дове / пресла́вное рождество́ твое́.

Святым первоверховным апостолам Петру и Павлу

Велича́ем вас, / апо́столи Христо́вы Пе́тре и Па́вле, / весь мир уче́ньми свои́ми просвети́вшия / и вся концы́ ко Христу́ приве́дшия.

Усекновению главы Иоанна Предтечи

Велича́ем тя, / Крести́телю Спа́сов Иоа́нне, / и почита́ем вси / честны́я твоея́ главы́ усекнове́ние.

См. также

• Вьюнишник

Литература

1. Величание / Агапкина Т. А., Гура А. В., Виноградова Л. Н. // Славянские древности: Этнолингвистический словарь : в 5 т. / Под общей ред. Н. И. Толстого; Институт славяноведения РАН. — М. : Международные отношения, 1995. — Т. 1: А (Август) — Г (Гусь). — С. 306–307. — ISBN 5-7133-0704-2.
2. Плюшар А. Энциклопедический лексикон, том 9. — Типография А. Плюшара; С.-П., 1837 — с. 316 (Величанiе).
3. Лукашевич А. А. [www.pravenc.ru/text/150151.html Величание] // Православная энциклопедия. Том VII: «Варшавская епархия — Веротерпимость». — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2004. — С. 529-531. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 5-89572-010-2

Отрывок, характеризующий Величание

– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.