Венесуэльский кризис (1902—1903)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Венесуэльский кризис (1902-1903)

Блокада Венесуэлы, гравюра Вилли Штёвера
Дата

9 декабря 1902 — 19 февраля 1903

Место

Венесуэла

Итог

компромисс

Противники
  Венесуэла
при поддержке:
Аргентина
США 		  Великобритания
  Германская империя
  Италия
при поддержке:
Испания
Мексика
Бельгия
Нидерланды
Командующие
неизвестно неизвестно
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно
 История Венесуэлы

До открытия европейцами

Испанская колонизация

Борьба за независимость (1811-1830)

Симон Боливар

Период независимости

Диктатура Сиприано Кастро (1899-1908)

Гражданская война в Венесуэле (1835—1836)

Гражданская война в Венесуэле (1846—1847)

Гражданская война в Венесуэле (1848—1849)

Гражданская война в Венесуэле (1858)

Гражданская война в Венесуэле (1892)

Гражданская война в Венесуэле (1899—1902)

Гражданская война в Венесуэле (1901—1903)

Диктатура Хуана Гомеса (1909-1935)

Военная хунта (1949-1952)

Диктатура Переса Хименеса (1952-1958)

Январское восстание 1958

Каракасо (1989)

Президентство Рафаэля Кальдеры (1993-1998)

Современная история (с 1998)

Президентство Уго Чавеса

Президенство Николаса Мадуро

Портал «Венесуэла»

Венесуэльский кризис 1902—1903 годов — морская блокада с декабря 1902 года по февраль 1903 года, введенная против Венесуэлы Великобританией, Германией и Италией в связи с отказом президента Сиприано Кастро выплатить внешние долги и убытки, понесенные европейскими гражданами в ходе недавней венесуэльской гражданской войны. Кастро предполагал, что американская «доктрина Монро» не допустит европейского военного вмешательства, но в то время США рассчитывали применять её положения только в случае захвата европейцами территорий в Америке, а не во всех случаях вмешательства. В итоге США не препятствовали морской блокаде Венесуэлы европейскими флотами. Кастро отказался сдаться и потребовал международного арбитража, против которого выступила Германия. Президент США Теодор Рузвельт заставил немцев отступить, отправив свой собственный флот под командованием адмирала Джорджа Дьюи и угрожая войной, если немцы высадят десант[1]. В итоге Великобритания дала добро на переговоры, хотя блокаду на время переговоров не сняла. 13 февраля 1903 года был подписан договор: блокада была снята, а Венесуэла обязалась отчислять 30 % своих таможенных сборов на покрытие долгов. Этот эпизод способствовал развитию «доктрины Монро», утвердив право Соединенных Штатов вмешиваться, чтобы «стабилизировать» экономические дела малых государств Карибского бассейна и Центральной Америки.





Предыстория

На рубеже XIX века немецкие торговцы доминировали в секторах венесуэльского импорта/экспорта и банковской системы. Большинство из них имели связи в Берлине с крупными промышленниками и банкирами[2]. Революционные потрясения последнего десятилетия XIX века в Венесуэле принесли им проблемы, и в Берлин непрерывно следовали жалобы и просьбы о защите. Особенно тяжело пришлось венесуэльской экономике и европейским коммерсантам во время гражданской войны Венесуэла 1892 года, приведшей Хоакина Креспо к власти, но включавшей в себя шесть месяцев анархии и отсутствия эффективного правительства[3]. Гражданская войны 1898 года вновь привела к принудительным займам у европейских коммерсантов и изъятию их домов и имущества[4]. В 1893 году французские, испанские, бельгийские и немецкие послы в Каракасе договорились совместно урегулировать претензии к венесуэльскому правительству, но не смогли добиться выплаты репараций[5].

Сиприано Кастро, захватив власть в стране в октябре 1899 года, приостановил выплаты по внешним долгам[6]. На это заявила протест Великобритания, которая имела наибольшую долю в венесуэльском долге в почти $ 15 млн[7].

В июле 1901 года Германия призвала Венесуэлу добровольно согласиться на международный арбитраж[8] через Постоянную палату третейского суда в Гааге[6]. В период с февраля по июнь 1902 года британский представитель в Венесуэле послал Кастро семнадцать писем от имени британского правительства, но даже не получил ответа[7]. Кастро рассчитывал, что принятая в США «доктрина Монро» защитит Венесуэлу от европейского военного вмешательства. Теодор Рузвельт (президент США), однако, рассматривал доктрину как инструмент действия только в случае захвата европейцами территорий в Америке, а не в случае любого вмешательства[6]. В качестве вице-президента в июле 1901 года Рузвельт заявил, что «если какая-либо страна Южной Америки плохо себя ведет по отношению к любой европейской стране, пусть европейская страна отшлепает её»[9], и повторил эту точку зрения перед Конгрессом 3 декабря 1901 года[10].

Подготовка

В середине 1901 года немецкий канцлер Бернхард фон Бюлов решил отреагировать на жалобы немецких концернов в Венесуэле той или иной формой военного вмешательства и обсудил с немецким флотом возможность блокады. Адмирал Отто фон Дидерихс рекомендовал занять Каракас, если блокада не увенчается успехом. Тем не менее, разногласия внутри правительства Германии о том, следует ли в рамках блокады пропускать нейтральные суда или нет, стали причиной задержки. Кайзер Вильгельм II выразил свое согласие с установлением блокады[11]. Для начала в конце 1901 года немцы вновь потребовали у Венесуэлы репараций и послали два корабля — Винета и Фальке — к венесуэльскому побережью[10]. В январе 1902 года кайзер приостановил введение блокады из-за новой вспышки гражданской войны в Венесуэле (против Кастро выступили сторонники финансиста Мануэля Антонио Матоса). рассчитывая на установление там более податливого правительства[10]. Ситуация в регионе осложнялась слухами в Соединенных Штатах и ​​в Англии, что Германия хочет обустроить на острове Маргарита военно-морскую базу (на самом деле кайзер отказался от этой идеи, получив донесения с Винеты, что германский флот будет слишком уязвим у берегов Венесуэлы)[11].

В конце 1901 года Министерство иностранных дел Великобритании озаботилось тем, что Великобритания будет выглядеть слабой в глазах мирового сообщества, если не проявит заботу об интересах своих подданных, в то время как Германия этим уже занялась. Британцы начали зондировать немецкую сторону на предмет совместных действий, но первоначально получили отрицательный ответ[7]. В начале 1902 года британские и немецкие финансисты работали совместно, чтобы оказать давление на свои правительства[12]. Итальянцы, начавшие подозревать о существовании планов по обеспечению уплаты венесуэльцами долгов, стремились к ним присоединиться, но Берлин им отказал. Их участие было согласовано англичанами после того, как «Рим проницательно отметил, что он может вернуть должок в Сомали»[13].

В июне 1902 года Кастро захватил британское судно Королева по подозрению в пособничестве мятежникам. Это, наряду с отказом Кастро сотрудничать с англичанами по дипломатическим каналам, склонило Лондон к активным действиям[7]. В июле 1902 года немецкое правительство было готово вернуться к возможности совместных действий со сторонниками Матоса, но ясного ответа от Матоса по поводу уплаты долгов не получило[12]. В середине августа Великобритания и Германия достигли принципиального соглашения, что следует ввести блокаду Венесуэлы до конца года[14].

В сентябре, после того как гаитянские повстанцы захватили немецкое судно и оружие, предназначенные для правительства Гаити, Германия направила сторожевой катер Пантера на Гаити[15]. Пантера нашла корабль и объявила, что потопит его, после чего мятежный адмирал Хаммертон Киллик, после эвакуации экипажа, взорвал корабль и себя вместе с ним[15]. Возникли опасения по поводу того, как Соединенные Штаты будут рассматривать эти действия в контексте «доктрины Монро», но, несмотря на мнение государственного департамента США по поводу этих действий немцев как «незаконных и чрезмерных», Вашингтон промолчал, а «Нью-Йорк Таймс» написала, что «Германия была вполне вправе провести небольшую уборку за свой счет»[15]. Кроме того, приобретение Великобританией крошечного острова Патос в устье реки Ориноко, между Венесуэлой и британским протекторатом Тринидад и Тобаго, казалось, не вызвало никакого беспокойства в Вашингтоне[16].

11 ноября в ходе визита кайзера Вильгельма к своему дяде, королю Эдуарду VII, было подписано «железное соглашение» о действиях против Венесуэлы[14]. Также было согласовано, что все вопросы с Венесуэлой должны быть решены к удовлетворению обеих стран, исключая возможность сепаратного соглашения[14]. Соглашение было мотивировано не в последнюю очередь немецкими опасениями, что Великобритания может отказаться от действий, и Германия останется одна против возможного гнева США[17]. Реакция британской прессы на сделку была крайне негативной, «Daily Mail» заявила, что Британия теперь «взяла на себя обязательство следовать за Германией в любом диком предприятии, которое немецкое правительство захочет предпринять»[14].

В течение 1902 года США получили различные послания из Великобритании, Германии и Италии о намерении принять меры против Венесуэлы, на которые США ответили, что до тех пор, пока европейцы не захотят сделать каких-либо территориальных приобретений, они не будут возражать против каких-либо действий[18]. Британский посол в Венесуэле подчеркнул необходимость держать все планы в тайне, опасаясь, что американцы могут известить о них Кастро, и тот успеет спрятать свой флот в устье Ориноко[19].

7 декабря 1902 года Великобритания и Германия предъявили Венесуэле ультиматумы, несмотря на разногласия о том, следует ли пропускать нейтральные суда (как хотели немцы) или нет (как хотели англичане)[20]. Германия в конце концов согласилась с британской позицией, и, не получив ответа на ультиматум, вместе с Великобританией начала морскую блокаду венесуэльского побережья 9 декабря силами кораблей Пантера, Фальке, Газель и Винета[20]. 11 декабря Италия предъявила собственный ультиматум, который Венесуэла также отвергла. Венесуэла утверждала, что её национальные законы подразумевают, что «так называемый внешний долг не должен быть предметом обсуждения за пределами правовых гарантий, установленных венесуэльскими законами о государственном долге»[21].

Блокада

11 декабря 1902 года немецкий военно-морской контингент пополнился канонеркой Restaurador, захваченной в порту Гуанта крейсером Газелле и получившей новый экипаж во главе с лейтенантом Турком[22][23]. Британский контингент под командованием коммодора Роберта Арчибальда Джеймса Монтгомери включал шлюп Alert и крейсер Charybdis[24]. Итальянский военно-морской контингент прибыл в поддержку блокады 16 декабря[20]. Европейские корабли в течение двух дней захватили четыре венесуэльских военных корабля[25] — почти весь венесуэльский флот[20]. Немцы, не обладающие достаточным потенциалом, чтобы отбуксировать их на Кюрасао, просто потопили два из них. В ответ Кастро арестовал более 200 английских и немецких жителей Каракаса, что побудило союзников высадить войска для эвакуации своих граждан[20].

13 декабря, после того как британское торговое судно было захвачено венесуэльцами, а его экипаж на короткое время арестован, англичане потребовали извинений, и, не получив их, начали бомбардировку венесуэльских фортов в Пуэрто-Кабельо, при содействии немецкой Винеты[20]. В тот же день Лондон и Берлин получили из Вашингтона пересланные от Кастро предложения передать спор в арбитраж[26]. Кастро готов был обсуждать только требования, касавшиеся событий гражданской войны 1898 года, и никакие другие[27]. Германия выступила против арбитражного разбирательства, но Лондон был в большей степени готов согласиться на арбитраж и предложил компромисс. Для уверенности в результате арбитража Лондон решил продемонстрировать силу и 20 декабря объявил о начале официальной блокады. Немецкая блокада Пуэрто-Кабельо была осуществлена 22 декабря, а Маракайбо — 24 декабря[26].

Пока Великобритания и Германия обдумывали предложение Кастро, американское общественное мнение все чаще призывало к действиям, в частности, к отпраке к месту событий флота адмирала Джорджа Дьюи, проводившего давно запланированные учения в Пуэрто-Рико. Тем более, что британское правительство и британская пресса не считали вероятным вмешательство США[28]. Американцы, после декабрьских ультиматумов Венесуэле, отправил посланника для исследования обороноспособности Венесуэлы, и тот подтвердил свою уверенность в том, что ВМС США сможет предотвратить немецкое вторжение[29]. Публикация британским правительством Белой книги, раскрывшей природу «железного соглашения», взбесила британскую прессу, не в последнюю очередь потому, что общность британских интересов с германскими была воспринята едва ли не как государственная измена[30].

Британия неофициально ответила США 17 декабря, что готова принять арбитраж, и что Германия в скором времени также согласится (это произошло 19 декабря)[31]. Четырнадцать лет спустя (во время президентской кампании на фоне Первой мировой войны), тогдашний президент США Теодор Рузвельт утверждал, что согласие Германии на арбитраж последовало после его угрозы атаковать немецкие корабли в венесуэльских водах силами флота Дьюи (но документальных подтверждений этому нет)[32]. Тем не менее, после объявления 18 декабря о том, что флот ВМС США выйдет из портов на Рождество и направиться на Тринидад, недалеко от венесуэльского побережья, посольство Германии в Вашингтоне заявило о том, что хотело бы получить разъяснения от правительства США. Рузвельт также утверждал, что Германия намеревалась захватить венесуэльский порт и создать постоянную немецкую военную базу[33]. Тем не менее, исторические документы показывают, что германский кайзер не имел никакого интереса к такому предприятию, и что мотивы для вмешательства лежали в плоскости унижения немецкого престижа действиями Кастро[34].

В январе 1903 года, пока шли переговоры и продолжалась блокада, немецкая Пантера попытались войти в лагуну Маракайбо, центр немецкой коммерческой деятельности[25]. 17 января она начал перестрелку с гарнизоном форта Сан-Карлос, но ушла через полчаса, не имея возможности подойти ближе к форту из-за мелководья. Венесуэльцы отпраздновали это отступление как свою победу, и немецкий командующий послал против форта лучше вооруженную Винету[35]. 21 января Винета обстреляла форт и уничтожила укрепления[36], убив 25 гражданских лиц в соседнем поселении[37]. Британцское командование не одобрило эти действия, заявив, что немцы предприняли их без согласования с ними[35]. Этот инцидент вызвал негативную реакцию в Соединенных Штатах в отношении Германии. Министерство иностранных дел Германии заявило, что попытка прорыва Пантеры в лагуну Маракайбо была продиктована желанием обеспечить эффективную блокаду Маракайбо[36]. Впоследствии Рузвельт сообщил послу Германии, что адмиралу Дьюи был отдан приказ быть готовыми к отплытию в Венесуэлу из Пуэрто-Рико в течение часа[38].

Последствия

В ходе арбитража в Вашингтоне 13 февраля Великобритания, Германия и Италия достигли соглашения с Венесуэлой. Венесуэлу представлял ​​посол США в Каракасе Герберт У. Боуэн[39]. Долги Венесуэлы была очень велики по сравнению с её доходами: около 120 млн долларов долгов против ежегодного дохода в 30 млн[40]. Соглашение создало план выплат с учетом доходов страны. Венесуэла согласилась отдавать по 30 % своего таможенного дохода с основных портов (Ла-Гуайра и Пуэрто-Кабельо) странам-кредиторам[41]. Каждый кредитор получил по результатам переговоров по $ 27500, Германии обещали ещё $ 340000 в течение трех месяцев[42]. Блокада была окончательно снята 19 февраля 1903 года[43].

Тем не менее, блокирующие страны выступали за получение дополнительных преференций от Венесуэлы, и 7 мая 1903 года в общей сложности десять держав, в том числе США, подписали протоколы передачи данного вопроса в Постоянную палату третейского суда в Гааге[41][44]. Суд постановил 22 февраля 1904 года, что блокирующие силы имели право на преференции в оплате их требований[27]. США не согласился с решением, опасаясь усиления европейского влияния на Венесуэлу[27]. В результате кризис привел к пересмотру Рузвельтом сути «доктрины Монро»[27]: в 1904 году в выступлении перед Конгрессом он заявил о праве Соединенных Штатов вмешиваться в международные споры в Америке с целью «стабилизировать» экономические дела малых государств Карибского бассейна и Центральной Америки, если они не в состоянии оплатить свои международные долги, с тем чтобы исключить вмешательство Европы[27].

См. также

Напишите отзыв о статье "Венесуэльский кризис (1902—1903)"

Примечания

  1. ↑ Edmund Morris, «'A Matter Of Extreme Urgency' Theodore Roosevelt, Wilhelm II, and the Venezuela Crisis of 1902,» Naval War College Review (2002) 55#2 pp 73-85
  2. ↑ Mitchell, Nancy (1999), [books.google.com/books?id=lkEYGu5vlcoC The danger of dreams: German and American imperialism in Latin America], University of North Carolina Press. p65
  3. ↑ Forbes (1978:320-1)
  4. ↑ Forbes (1978:324)
  5. ↑ Forbes, Ian L.D. (1978), «The German Participation in the Allied Coercion of Venezuela 1902—1903», Australian Journal of Politics & History, Volume 24, Issue 3, pages 317—331. p320
  6. ↑ 1 2 3 Greene, Jack and Tucker, Spencer C. (2009), «[books.google.com/books?id=8V3vZxOmHssC&pg=PA676 Venezuela Crisis, Second]», in Tucker, Spencer (ed), The encyclopedia of the Spanish-American and Philippine-American wars: a political, social, and military history, Volume 1, ABC-CLIO, pp676-7
  7. ↑ 1 2 3 4 Mitchell (1999:71-2)
  8. ↑ Hill, Howard C. (2008), [books.google.com/books?id=cC93z-fAcEgC&pg=PA110 Roosevelt and the Caribbean] University of Chicago Press. p110
  9. ↑ Kaplan, Edward S. (1998), U.S. imperialism in Latin America: Bryan’s challenges and contributions, 1900—1920, Greenwood Publishing Group. p16
  10. ↑ 1 2 3 Forbes (1978:325)
  11. ↑ 1 2 Mitchell (1999:67)
  12. ↑ 1 2 Forbes (1978:327)
  13. ↑ Mitchell, Nancy (1996), «The Height of the German Challenge: The Venezuela Blockade, 1902-3», Diplomatic History, Volume 20, Issue 2, pages 185—210. p195
  14. ↑ 1 2 3 4 Mitchell (1999:73-4)
  15. ↑ 1 2 3 Mitchell (1999:77-8)
  16. ↑ Mitchell (1999:78-9)
  17. ↑ Mitchell (1996:201-2)
  18. ↑ Mitchell (1999:79-80)
  19. ↑ Mitchell (1999:81)
  20. ↑ 1 2 3 4 5 6 Mitchell (1999:84-6)
  21. ↑ George Winfield Scott (1908), «[www.jstor.org/stable/2186560 Hague Convention Restricting the Use of Force to Recover on Contract Claims]», The American Journal of International Law, Vol. 2, No. 1 (Jan., 1908), pp. 78-94. p82
  22. ↑ Captain Lieutenant Titus Türk. In Vaterstädtische Blätter: Nr. 3 from 18 January 1903
  23. ↑ 75 days on board the cruiser «Restaurador», Titus Türk, Lübeck 1905
  24. ↑ [www.battleships-cruisers.co.uk/cruisers.htm Naval cruisers at battleships-cruisers.co.uk]. Проверено 30 августа 2008.
  25. ↑ 1 2 Lester H. Brune and Richard Dean Burns (2003), [books.google.com/books?id=Xux-LSxSY6cC&pg=PA308 Chronological History of U.S. Foreign Relations: 1607—1932], Routledge. p308
  26. ↑ 1 2 Mitchell (1999:87-8)
  27. ↑ 1 2 3 4 5 Matthias Maass (2009), «Catalyst for the Roosevelt Corollary: Arbitrating the 1902—1903 Venezuela Crisis and Its Impact on the Development of the Roosevelt Corollary to the Monroe Doctrine», Diplomacy & Statecraft, Volume 20, Issue 3, pages 383—402
  28. ↑ Mitchell (1999:91-3)
  29. ↑ Seward W. Livermore (1946), «Theodore Roosevelt, the American Navy, and the Venezuelan Crisis of 1902—1903», The American Historical Review, Vol. 51, No. 3 (Apr., 1946), pp. 452—471. pp459-460
  30. ↑ Mitchell (1999:94-5)
  31. ↑ Parsons, Edward B. (1971), «The German-American Crisis of 1902—1903», Historian, Volume 33, Issue 3, pages 436—452. p437
  32. ↑ Mitchell (1996:198-9)
  33. ↑ Livermore (1946:464)
  34. ↑ Mitchell (1999:99)
  35. ↑ 1 2 Forbes (1978:328)
  36. ↑ 1 2 The New York Times, 23 January 1903, [query.nytimes.com/gst/abstract.html?res=F7081FF93B5412738DDDAD0A94D9405B838CF1D3 GERMAN COMMANDER BLAMES VENEZUELANS; Commodore Scheder Says That Fort San Carlos Fired First.]
  37. ↑ Parsons (1971:447)
  38. ↑ Bethell, Leslie (1984), The Cambridge history of Latin America, Cambridge University Press. p100
  39. ↑ The Protocols' full text is available here: «[www.jstor.org/stable/2186663 Germany, Great Britain, and Italy v. Venezuela et al]», The American Journal of International Law, Vol. 2, No. 4 (October 1908), pp. 902—911
  40. ↑ Torres Clavell, Héctor Luis. (2004, March), «[www.sg.inter.edu/raep/2004M03/index.htm Theodore Roosevelt’s 'Cuban Missile Crisis': Venezuela 1902]» Poligrafía 1 (3)
  41. ↑ 1 2 Hamilton, P. (1999), [books.google.com/books?id=cT_po79vQvsC&pg=PA36 The Permanent Court of Arbitration: international arbitration and dispute resolution : summaries of awards, settlement agreements and reports], Kluwer Law International. p 36
  42. ↑ Mitchell (1999:101)
  43. ↑ Reiling, Johannes (2003), [books.google.com/books?id=Ci9Ndvp3l2oC Deutschland, safe for democracy?], Franz Steiner Verlag. p 44
  44. ↑ Dodwell, Henry (1929), [books.google.com/books?id=Mu48AAAAIAAJ&pg=PA322 The Cambridge history of the British Empire, Volume 1], Cambridge University Press. p 322

Отрывок, характеризующий Венесуэльский кризис (1902—1903)

Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».


В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.
В последнее время в Москве эта внутренняя жизнь сделалась очень тяжела для княжны Марьи. Она была лишена в Москве тех своих лучших радостей – бесед с божьими людьми и уединения, – которые освежали ее в Лысых Горах, и не имела никаких выгод и радостей столичной жизни. В свет она не ездила; все знали, что отец не пускает ее без себя, а сам он по нездоровью не мог ездить, и ее уже не приглашали на обеды и вечера. Надежду на замужество княжна Марья совсем оставила. Она видела ту холодность и озлобление, с которыми князь Николай Андреич принимал и спроваживал от себя молодых людей, могущих быть женихами, иногда являвшихся в их дом. Друзей у княжны Марьи не было: в этот приезд в Москву она разочаровалась в своих двух самых близких людях. М lle Bourienne, с которой она и прежде не могла быть вполне откровенна, теперь стала ей неприятна и она по некоторым причинам стала отдаляться от нее. Жюли, которая была в Москве и к которой княжна Марья писала пять лет сряду, оказалась совершенно чужою ей, когда княжна Марья вновь сошлась с нею лично. Жюли в это время, по случаю смерти братьев сделавшись одной из самых богатых невест в Москве, находилась во всем разгаре светских удовольствий. Она была окружена молодыми людьми, которые, как она думала, вдруг оценили ее достоинства. Жюли находилась в том периоде стареющейся светской барышни, которая чувствует, что наступил последний шанс замужества, и теперь или никогда должна решиться ее участь. Княжна Марья с грустной улыбкой вспоминала по четвергам, что ей теперь писать не к кому, так как Жюли, Жюли, от присутствия которой ей не было никакой радости, была здесь и виделась с нею каждую неделю. Она, как старый эмигрант, отказавшийся жениться на даме, у которой он проводил несколько лет свои вечера, жалела о том, что Жюли была здесь и ей некому писать. Княжне Марье в Москве не с кем было поговорить, некому поверить своего горя, а горя много прибавилось нового за это время. Срок возвращения князя Андрея и его женитьбы приближался, а его поручение приготовить к тому отца не только не было исполнено, но дело напротив казалось совсем испорчено, и напоминание о графине Ростовой выводило из себя старого князя, и так уже большую часть времени бывшего не в духе. Новое горе, прибавившееся в последнее время для княжны Марьи, были уроки, которые она давала шестилетнему племяннику. В своих отношениях с Николушкой она с ужасом узнавала в себе свойство раздражительности своего отца. Сколько раз она ни говорила себе, что не надо позволять себе горячиться уча племянника, почти всякий раз, как она садилась с указкой за французскую азбуку, ей так хотелось поскорее, полегче перелить из себя свое знание в ребенка, уже боявшегося, что вот вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, возвышала голос, иногда дергала его за руку и ставила в угол. Поставив его в угол, она сама начинала плакать над своей злой, дурной натурой, и Николушка, подражая ей рыданьями, без позволенья выходил из угла, подходил к ней и отдергивал от лица ее мокрые руки, и утешал ее. Но более, более всего горя доставляла княжне раздражительность ее отца, всегда направленная против дочери и дошедшая в последнее время до жестокости. Ежели бы он заставлял ее все ночи класть поклоны, ежели бы он бил ее, заставлял таскать дрова и воду, – ей бы и в голову не пришло, что ее положение трудно; но этот любящий мучитель, самый жестокий от того, что он любил и за то мучил себя и ее, – умышленно умел не только оскорбить, унизить ее, но и доказать ей, что она всегда и во всем была виновата. В последнее время в нем появилась новая черта, более всего мучившая княжну Марью – это было его большее сближение с m lle Bourienne. Пришедшая ему, в первую минуту по получении известия о намерении своего сына, мысль шутка о том, что ежели Андрей женится, то и он сам женится на Bourienne, – видимо понравилась ему, и он с упорством последнее время (как казалось княжне Марье) только для того, чтобы ее оскорбить, выказывал особенную ласку к m lle Bоurienne и выказывал свое недовольство к дочери выказываньем любви к Bourienne.
Однажды в Москве, в присутствии княжны Марьи (ей казалось, что отец нарочно при ней это сделал), старый князь поцеловал у m lle Bourienne руку и, притянув ее к себе, обнял лаская. Княжна Марья вспыхнула и выбежала из комнаты. Через несколько минут m lle Bourienne вошла к княжне Марье, улыбаясь и что то весело рассказывая своим приятным голосом. Княжна Марья поспешно отерла слезы, решительными шагами подошла к Bourienne и, видимо сама того не зная, с гневной поспешностью и взрывами голоса, начала кричать на француженку: «Это гадко, низко, бесчеловечно пользоваться слабостью…» Она не договорила. «Уйдите вон из моей комнаты», прокричала она и зарыдала.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Венесуэльский_кризис_(1902—1903)&oldid=79980183»