Гельфрейх, Егор Иванович

Егор Иванович Гельфрейх
Дата рождения	23 апреля 1788(1788-04-23)
Дата смерти	30 декабря 1865(1865-12-30) (77 лет)
Место смерти	Симферополь, Российская империя
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	инженерные войска, кавалерия
Звание	генерал от кавалерии
Командовал	Нарвский драгунский полк, 2-я бригада 4-й кавалерийской дивизии, 2-я бригада 7-й кавалерийской дивизии, 6-я лёгкая кавалерийская дивизия, 1-й резервный кавалерийский корпус, Кирасирский корпус, Драгунский корпус, 4-й пехотный корпус
Сражения/войны	Война Четвёртой коалиции, Русско-турецкая война 1806—1812, Отечественная война 1812 года, Война Шестой коалиции, Сто дней, Польская кампания 1831 года, Крымская война
Награды и премии	Орден Святой Анны 3-й ст. (1810), Орден Святого Владимира 4-й ст. (1812), Орден Святой Анны 2-й ст. (1813), Золотое оружие «За храбрость» (1813), Pour le Mérite (1813), Орден Почётного легиона (1814), Орден Святого Георгия 4-й ст. (1827), Virtuti Militari 2-й ст. (1832), Орден Святого Станислава 2-й ст. (1833), Орден Святого Станислава 1-й ст. (1836), Орден Святой Анны 1-й ст. (1839), Орден Святого Владимира 2-й ст. (1845), Орден Белого Орла (1850), Орден Святого Александра Невского (1852)

Егор Иванович Гельфрейх (1788—1865) — генерал от кавалерии, командир Кирасирского, Драгунского и 4-го армейского корпусов Русской императорской армии.

Биография

Происходил из эстляндских дворян, родился 23 апреля 1788 года.

Окончив курс наук в Ревельском дворянском училище, начал службу в 1805 году юнкером в Инженерном корпусе. В следующем году участвовал под начальством генерала Эссена 1-го в походе в Пруссию и был в сражениях при местечке Острове и городе Пултуске, после чего 24 апреля 1807 года был произведён в подпоручики во 2-й конно-пионерный полк.

При открывшейся войне с Турцией участвовал, как инженер, при взятии крепости Браилова, и затем, назначенный адъютантом к начальнику 10-й пехотной дивизии генералу Левизу, участвовал в осаде и взятии крепости Силистрии, в сражении при Шумле и взятии Рущука. За эту войну награждён орденом св. Анны 3-й степени.

В Отечественную войну 1812 года, уже будучи штабс-ротмистром и командиром эскадрона Александрийского гусарского полка, участвовал в сражениях при Кобрине, Пружанах, Городечне, Кейданах, и при взятии укреплений города Борисова, где в жаркой кавалерийской схватке, ведя в атаку свой эскадрон, был ранен двумя сабельными ударами по голове и пикой в грудь. За кампанию 1812 года награждён орденом св. Владимира 4-й степени с бантом.

Назначенный в 1813 году адъютантом к генерал-фельдмаршалу графу Барклаю-де-Толли, Гельфрейх был в сражениях при Люцене, за отличие в котором произведен в ротмистры, и при Фрейберге, в партизанском нападении на Гроссенгейм, сражениях при Кенигсварте, Бауцене, Дрездене, Кульме (где получил орден св. Анны 2-й степени), при Лейпциге (здесь он 8 ноября был награждён золотой саблей с надписью «За храбрость» и прусским орденом Pour le Mérite) и, наконец, при местечке Козен, на pеке Заале.

В 1814 году Гельфрейх участвовал во взятии Парижа; за отличие награждён французским орденом Почётного легиона. В том же году он был переведён в лейб-гвардии Гусарский полк, но, по собственному желанию, переведён обратно в Александрийский гусарский полк подполковником. В кампании 1815 года Гельфрейх участвовал в обложении крепости Мец.

10 августа 1820 года Гельфрейх был произведён в полковники и назначен командиром Нарвского драгунского полка. 26 ноября 1827 года за беспорочную выслугу 25 лет в офицерских чинах награждён орденом св. Георгия 4-й степени (№ 4071 по кавалерскому списку Григоровича — Степанова). 28 февраля 1829 года получил чин генерал-майора, с назначением командиром 2-й бригады 4-й кавалерийской дивизии.

Во время Польского восстания его бригада находилась в составе резервной армии, расположенной около Вильны. При вторжении польских войск в Литву он был отряжен для прикрытия правого фланга главных сил русской армии и, действуя по правому берегу реки Вилейки, с летучим отрядом, состоявшим из одной сотни сводного казачьего № 6 полка, шести эскадронов Киевского драгунского полка, двух батальонов 30-го егерского полка и полубатареи 6-й артиллерийской роты, выступил из Вильны 13 июня и 17 атаковал неприятельскую позицию при местечке Вепржи и Бечах на реке Свенте. Оттеснив польские войска, Гельфрейх устроил на реке мост и 19 июня предпринял усиленную рекогносцировку Вилькомира, занятого войсками генерала Дембинского.

22 июня его летучий отряд был присоединён в Кейданах к колонне генерала от кавалерии графа Крейца и составил авангард передового отряда этой колонны, находившегося под начальством генерал-майора барона Делинсгаузена. На другой же день, в сражении при местечке Ерогале, он с батальоном Белевского полка, под картечным и оружейным огнём, перешел через реку Дубиссу по балкам и перекладинам сожжённых шлюзов, атаковал левый фланг неприятеля и заставил его отступить. 29 июня решительной и быстрой атакой Киевского драгунского полка с тремя эскадронами Новомиргородского уланского полка и полубатареей 8-й артиллерийской роты Гельфрейх освободил при местечке Лукшне сводный линейный казачий полк, окружённый неприятельскими колоннами, заставил поляков ретироваться и преследовал до местечка Варты, за которым польские войска перешли в пределы Пруссии.

Назначенный военным начальником ковенского пункта, он занимался успокоением края, очищением от мятежников обоих берегов реки Немана и предпринимал несколько экспедиций в Августовское воеводство для преследования князя Мирского. Затем был направлен в местечко Коло на прусскую границу, откуда с вверенной ему бригадой возвратился в конце сентября в Москву на Высочайший смотр. В 1832 году награждён польским знаком отличия за военное достоинство (Virtuti Militari) 2-й степени.

По окончании польской войны, при переформировании армейской кавалерии, назначен командиром 1-й (с 1833 года 2-й) бригады 7-й кавалерийской дивизии и награждён орденом св. Станислава 2-й степени, а в 1836 году получил этот орден 1-й степени. В том же году назначен командующим 6-й лёгкой кавалерийской дивизии.

18 апреля 1837 года Гельфрейх был произведён в генерал-лейтенанты с утверждением в должности начальника дивизии. Состоя в этой должности, награждён орденами св. Анны 1-й степени (в 1839 году) и св. Владимира 2-й степени (1845 году). В 1849 году назначен командиром 1-го резервного кавалерийского корпуса. В 1850 году награждён орденом Белого орла, 25 сентября 1852 года награждён орденом св. Александра Невского и 26 ноября того же года произведён в генералы от кавалерии.

Во время Крымской войны, начальствуя Кирасирским корпусом, он в конце ноября 1854 года двинулся с ним в Подольскую губернию, где под его начальство поступили 40 резервных батальонов пехоты, два уланских полка и один Донской казачий полк. Все эти войска составляли Отдельный сводный корпус, назначением которого было охранение западной границы Российской империи от возможного вторжения австрийцев, сосредоточивших свои войска в Трансильвании.

В октябре 1855 года Гельфрейх прибыл с кирасирским корпусом форсированным маршем в Николаев, где представил части корпуса на Высочайший смотр, после чего назначен командиром Драгунского корпуса и начальником Евпаторийского отряда, который в его командование имел с неприятелем две стычки: 31 октября у села Курулу-Кипнак и 19 ноября близ села Чеботарь.

1 января 1856 года назначен командиром 4-го пехотного корпуса и 24 апреля 1857 года, в день 50-летия службы, награждён алмазными знаками к этому ордену, в апреле того же года, по расстроенному здоровью, уволен в отпуск.

Получив облегчение от пользования минеральными водами за границей, поселился в своем имении на южном берегу Крыма, около Ялты, занимался хозяйством и в то же время не переставал принимать участие своими замечаниями и проектами в улучшении российских войск и в особенности кавалерии. Из напечатанных его сочинений заслуживает внимания «Способ употребления легкой кавалерии в малой войне», из ненапечатанных записок — «Мысли о квартирной повинности и довольствии войск».

Скончался Гельфрейх 30 декабря 1865 года в Симферополе, где и погребён на городском кладбище.

Источники

• Александрович Н. К. Гельфрейх, Егор Иванович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Волков С. В. Генералитет Российской империи. Энциклопедический словарь генералов и адмиралов от Петра I до Николая II. Том II. Л—Я. М., 2009. — С. 335. — ISBN 978-5-9524-4166-8
• Исмаилов Э. Э. Золотое оружие с надписью «За храбрость». Списки кавалеров 1788—1913. М., 2007. — С. 153, 424. — ISBN 978-5-903473-05-2, ISBN 978-5-903743-05-2 (ошибоч.)
• Пономарёв В. П., Шабанов В. М. Кавалеры Императорского ордена Святого Александра Невского, 1725—1917: биобиблиографический словарь в трёх томах. Том 2. М., 2009. — С. 95—96. — ISBN 978-5-89577-144-0
• Список генералам по старшинству. Исправлено по 15 февраля. — СПб., 1865. — С. 51—52

Отрывок, характеризующий Гельфрейх, Егор Иванович

– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…