Гудович, Андрей Иванович

Андрей Иванович Гудович
Портрет А.И.Гудовича мастерской Джорджа Доу. Военная галерея Зимнего Дворца, Государственный Эрмитаж (Санкт-Петербург)
Дата рождения	1782(1782)
Дата смерти	20 мая 1867(1867-05-20)
Место смерти	Москва
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Годы службы	1797—1816
Звание	генерал-майор тайный советник
Награды и премии	Орден Александра Невского, Орден Святого Владимира 2-й ст. с мечами, орден Белого Орла, Орден Святого Георгия 4-го кл., Орден Святой Анны 1-й ст.
Связи	сын И. В. Гудовича

Граф Андре́й Ива́нович Гудо́вич (1782—1867) — русский военный из рода Гудовичей, генерал-майор и тайный советник, владелец местечка Чечельницы и усадьбы Поливаново.

Биография

Родился в семье фельдмаршала Ивана Гудовича и Прасковьи, дочери последнего гетмана Украины, фельдмаршала Кирилла Разумовского, был вторым сыном четы. 1 декабря 1783 года был записан на военную службу в лейб-гвардии Измайловский полк в звании сержанта, а уже спустя три недели, 25 декабря, будучи произведён в вахмистры, был переведён в лейб-гварлии Конный полк. В 1795 году был произведён в корнеты, в 1797 году — в подпоручики, 5 октября 1801 года — в полковники.

20 ноября 1803 года в звании полковника заступил на службу в уланский Цесаревича Константина Павловича полк. В 1805 году участвовал в кампании против французов, проявив храбрость в битве под Аустерлицем — эскадрон под его командованием отбил 3 французских орудия, хотя и вынужден был их оставить при отступлении полка; за этот бой Гудович получил орден св. Владимира 4-й степени с бантом.

В 1808—1809 годах Гудович участвовал в боевых действиях против шведских войск на территории Финляндии, командуя группой из трёх эскадронов улан Цесаревича. Получил за отличие при Куопио, Улеаборге, Иоросе и Иденсальми орден Св. Анны 2-го класса с алмазами. В это время в одном из эскадронов под командованием Гудовича служил в чине корнета известный в будущем литератор Фаддей Булгарин, оставивший следующую характеристику своего командира:

Граф Гудович поступил в наш полк из Конной гвардии. Он соединял в себе все достоинства любезного светского человека со всеми похвальными качествами воина и просвещенного патриота. Граф получил высокое образование, любил литературу и все изящное; с офицерами обходился он чрезвычайно вежливо, нежно и только с приближенными к нему – фамильярно, и вместе с любовью внушал к себе уважение. Его Высочество [шеф полка, великий князь Константин Павлович], который, при необыкновенном добродушии был чрезвычайно горяч и вспыльчив, как всем известно, обходился с графом Гудовичем весьма осторожно. Одним словом, граф Гудович был образцовый полковник не в одной России, но и во всей Европе.

Гудович возглавил 8 апреля 1809 года Орденский кирасирский полк. На момент начала Отечественной войны оставался шефом этого полка (в составе 2-й кирасирской бригады 2-й кирасирской дивизии 8-го пехотного корпуса 2-й Западной армии). В бою под Шевардином во время Бородинского сражения получил тяжёлое ранение. 16 декабря 1812 года Гудовичу было присвоено звание генерал-майора (со старшинством от 24 августа 1812 г.), а 23 декабря того же года он был удостоен ордена Св. Георгия 4-го класса

В воздаяние ревностной службы и отличия, оказанного в сражении против французских войск 1812 года августа 26 при сел. Бородине, где с особенною храбростию несколько раз опрокидывал неприятельские кавалерийские колонны, причем и ранен в левую ногу пулею.

6 апреля 1813 года, оправившись от раны, вернулся к военной службе, «догнав» свой полк уже в Европе. Во время заграничного похода сражался при Бауцене и в Битве народов под Лейпцигом. 29 августа 1814 года возглавил 1-ю бригаду 3-й кирасирской дивизии. 2 апреля 1816 года, вернувшись к тому времени в Россию, вышел в отставку «за ранами». Вёл довольно расточительный образ жизни, судя по отзыву современника:

Приехал граф Гудович Андрей, что женат на Мантейфельше; она довольно странно одевается, на лакеях их медвежьи кивера, а на кучерах — шуба в 12 тысяч рублей. Эдак скоро убухает богатство, оставленное скупым его отцом, фельдмаршалом.

С 1832 по 1841 год Гудович исправлял должность губернского предводителя московского дворянства. Состоял также почётным попечителем Московского дворянского института, почётным опекуном в Московском опекунском совете, попечителем Московского коммерческого училища, входил в Комиссию по постройке Храма Христа Спасителя, занимал ряд других почётных должностей.

Тайный советник Гудович заступил на придворную службу 20 октября 1844 года, заняв должность егермейстера двора. 26 августа 1856 года был повышен до обер-егермейстера. Умер в 1869 году, был погребён в принадлежавшем ему имении Поливанове Подольского уезда Московской губернии около церкви Благовещения Пресвятой Богородицы. Надгробный памятник восстановлен в 1999 году.

Семья

Женат дважды, первым браком на польской красавице Екатерине Правдич-Залесской (1781—1847), вдове генерал-майора И. В. Мантейфеля. Граф Гудович в 1849 г. передал Поливаново своей падчерице Эрнестине Мантейфель (1810—1856), чьим мужем был с 1836 года Сергей Дмитриевич Дохтуров, сын героя войны 1812 года. Вторая падчерица — Лючия Мантейфель — была замужем за Эдуардом Павловичем Тизенгаузеном (1809—1885).

Его собственная дочь, Анна Андреевна Гудович (1818—1882), рождённая в имении Чечельницы Подольской губернии, состояла в браке с князем Н. И. Трубецким, который принял католичество и уехал жить в Западную Европу. Единственная дочь супругов, Екатерина Трубецкая, стала женой князя Н. А. Орлова.

Граф Гудович жил в собственном доме на Тверской улице, который в 1941 г. был перемещён в Брюсов переулок (ныне дом № 21). В преклонных годах (1856) он женился на вдове Елизавете Дмитриевне Данзас (1815—1866), урожд. Закревской, имевшей детей от первого брака. Она похоронена отдельно от мужа, в Донском монастыре.

Литература

• [www.museum.ru/museum/1812/Persons/slovar/sl_g43.html Словарь русских генералов, участников боевых действий против армии Наполеона Бонапарта в 1812—1815 гг.] // Российский архив : Сб. — М., студия «ТРИТЭ» Н. Михалкова, 1996. — Т. VII. — С. 372.
• С. Б. Нестеров. [www.mosjour.ru/index.php?id=141 «Воин и просвещенный патриот». Об участнике Отечественной войны 1812 года генерале Андрее Ивановиче Гудовиче (1781—1867)] // Московский журнал. История государства Российского. — № 1 (217). — Январь 2009.

Отрывок, характеризующий Гудович, Андрей Иванович

– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.