Джексон, Фредерик

Фредерик Джордж Джексон
Frederick George Jackson
Фото 1890 года
Род деятельности:	полярный исследователь, географ, военнослужащий
Дата рождения:	6 марта 1860(1860-03-06)
Место рождения:	Олчестер, Уорикшир
Подданство:	Великобритания Великобритания
Дата смерти:	13 марта 1938(1938-03-13) (78 лет)
Место смерти:	Лондон
Фредерик Джордж Джексон на Викискладе

Фредерик Джордж Джексон (англ. Frederick George Jackson; 1860, Олчестер, Уорикшир, Англия — 13 марта 1938, Лондон) — английский полярный исследователь и географ, исследователь Африки и Австралии, профессиональный военный. Член-корреспондент Географических обществ США и Италии. Более всего известен тем, что эвакуировал из Арктики Фритьофа Нансена и Яльмара Йохансена после их неудачной попытки достичь Северного полюса в 1895—1896 годах. В его честь назван остров в архипелаге Земля Франца-Иосифа.

Биография

Родился в провинциальном городке Олчестер, где его дед был деканом — настоятелем собора. После окончания школы отправился в Австралию, где пытался разводить овец в Квинсленде, но разорился. В период трёхлетнего пребывания в Австралии предпринял путешествие через пустыню Симпсон и вернулся в Великобританию. В 1885 году награждён Бронзовой медалью Royal Humane Society, за спасение девушки, упавшей в полынью на озере Линлитгоу. Окончил Дэнстонский колледж и Эдинбургский университет. В Арктике впервые побывал в сезон 1886—1887 годов на борту китобойного судна «Эрик». Около 1890 года подавал заявку на участие в экспедиции Нансена к Северному полюсу, но получил отказ, так как экспедиция предполагалась национальной норвежской. В 1893 году предпринял плавание вдоль северного побережья Сибири на яхте «Бленкатра», обследовав более 3000 миль пространства тундры между Обью и Печорой. В 1895 году вышла его книга об этой экспедиции The Great Frozen Land («Земля вечной мерзлоты»).

В 1894—1897 годах возглавлял арктическую экспедицию Джексона-Хармсворта, располагавшуюся на стационарной базе Эльмвуд (Elmwood), построенной на мысе Флора острова Нортбрук (Земля Франца-Иосифа). Экспедицию финансировало Королевское географическое общество, и её целью было комплексное исследование полярного архипелага, о котором в те времена почти ничего не было известно. Карты Джексона значительно уточнили представления об облике полярных стран. На мысу Флора были также найдены окаменелости юрского периода, свидетельствовавшие, что некогда в Арктике был субтропический климат. В июне 1896 года Джексон случайно обнаружил Нансена и Йохансена, находившихся в полной изоляции от цивилизации с марта 1895 года, и отправил их на родину на экспедиционном судне «Windward» (позднее судно использовал Пири). Всего в исследовательских походах прошёл 1140 миль по земле Франца-Иосифа, из которых около 500 миль было надёжно картографировано. Свои открытия описал в 1899 году в книге A Thousand Days in the Arctic («Тысяча дней в Арктике»). Именем Джексона назван остров, на котором зимовали Нансен и Йохансен (сам Джексон в марте 1896 года не дошёл до него всего лишь 35 морских миль).

После возвращения, Джексон был награждён рыцарским крестом Королевского ордена св. Олафа (Норвегия) и в 1899 году был удостоен Золотой медали Парижского географического общества.

После начала англо-бурской войны служил в Южной Африке в составе 5 батальона Манчестерского полка, где дослужился до капитанского звания. В 1905 году перевёлся в 4 батальон Суррейского полка, в составе которого служил во время Первой мировой войны во Франции, где временно исполнял обязанности командира полка, ввиду ранения всего офицерского состава. В 1917 году вышел в отставку в чине майора, но уже в 1918 году, овдовев, вернулся на службу, и был комендантом лагеря для немецких военнопленных. Награждён Звездой 1914 г и медалью Виктории, а также Британской военной медалью.

После войны предпринял ряд экспедиций в Африке, в частности, участвовал в трансафриканской экспедиции по параллели Машоналенда, Северной Родезии, Руанды-Урунди. Побывал у истоков трёх крупнейших африканских рек: Нила, Замбези и Конго, а также исследовал водоразделы между Луалабой и озером Киву. Служил в Лиге Наций, был назначен расследовать факты работорговли в Либерии.

В возрасте 69 лет женился во второй раз и немало шокировал современников, поселившись в плавучем доме на Темзе.

Скончался в возрасте 78 лет, похоронен в Беркшире, мемориальная доска в его честь установлена в соборе Св. Павла.

Литература

• Джэксон, Фредерик // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Нансен Ф. «Фрам в Полярном море». Пер. З. Лопухиной и др., под ред. В. Ю. Визе. М., 1956. Т. 2. С. 210—228.
• Альбанов В. И. Затерянные во льдах. Записки В. И. Альбанова о путешествии по дрейфующим льдам Северного Ледовитого океана летом 1914 г. Уфа, 1978. С. 123, 147—161 (описано состояние базы Джексона, каким её застали спутники Брусилова в 1914 г.)
• William James Mills. Exploring Polar Frontiers: A Historical Encyclopedia. ABC-CLIO, 2003. ISBN 1-57607-422-6, 9781576074220. Р. 327—328.

Ссылки

• [www.queensroyalsurreys.org.uk/personalities/p003.html Биография  (англ.)]
• [ds.dial.pipex.com/town/square/fk26/localpast/85su/frgeja.htm Некоторая информация  (англ.)]
• [www.archive.org/details/greatfrozenland00bricgoog Полный текст книги «Земля вечной мерзлоты (Большеземельская тундра)»  (англ.)]
• [www.archive.org/details/athousanddaysin01jackgoog Полный текст книги «Тысяча дней в Арктике». Том 1.  (англ.)]
• [www.archive.org/details/athousanddaysin02jackgoog Полный текст книги «Тысяча дней в Арктике». Том 2.  (англ.)]

Отрывок, характеризующий Джексон, Фредерик

– Я к тебе заезжал, – сказал Ростов, краснея.
Долохов не отвечал ему. – Можешь поставить, – сказал он.
Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. – «Играть на счастие могут только дураки», сказал тогда Долохов.
– Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.
Ростову стало неловко; он искал и не находил в уме своем шутки, которая ответила бы на слова Долохова. Но прежде, чем он успел это сделать, Долохов, глядя прямо в лицо Ростову, медленно и с расстановкой, так, что все могли слышать, сказал ему:
– А помнишь, мы говорили с тобой про игру… дурак, кто на счастье хочет играть; играть надо наверное, а я хочу попробовать.
«Попробовать на счастие, или наверное?» подумал Ростов.
– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.