Итальянская война (1551—1559)

Итальянская война 1551—1559
Основной конфликт: Итальянские войны
Осада Кале
Дата	1551—1559
Место	Апеннинский полуостров, Франция, Нидерланды
Причина	Желание Франции и Габсбургов установить контроль над Северной Италией
Итог	Победа антифранцузской коалиции. Во всей Италии установилась гегемония Габсбургов
Изменения	К Франции перешёл Кале; Испании были возвращены ранее захваченные у неё территории.
Противники
Испанская империя Священная Римская империя Королевство Англия Флорентийское герцогство Савойское герцогство Франция Османская империя Сиенская республика
Командующие
Филипп II Фердинанд I Козимо I Медичи Эммануил Филиберт Генрих II Сулейман I Пьеро Строцци
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Итальянская война 1551—1559 годов (также известная как война между Габсбургами и Валуа) — завершающая из серии «итальянских» войн первой половины XVI века. По её итогам Франция отказалась от претензий в северной Италии, послуживших причиной начала Итальянских войн за полвека до этого.

Боевые действия на море

Французский король Генрих II подписал с султаном Сулейманом договор о союзе, в соответствии с которым французский и турецкий флоты стали осуществлять в Средиземноморье совместные боевые действия против Габсбургов, что позволило Франции сосредоточить основные усилия сухопутных войск на Рейне. На стороне Империи сражался генуэзский адмирал Андреа Дориа, который 8 сентября 1550 года сумел захватить город Махдия в Тунисе.

Боевые действия на море начались с того, что в 1551 году турки приступили к осаде Триполи, и к турецкому флоту присоединились французские галеры из Марселя. Когда в 1552 году Генрих II атаковал Карла V, то турки послали в Западное Средиземноморье сто галер. Франко-турецкий флот разграбил побережье Калабрии, захватил город Реджо-ди-Калабрия, разбил Андреа Дориа в сражении у острова Понца, а в 1553 году осуществил вторжение на Корсику.

Боевые действия на суше

На суше Генрих II успешно наступал в Лотарингии, взяв Мец, Туль и Верден. Однако помощь Сиенской республике, атакованной в 1553 году Флорентийским герцогством и Империей, оказалась неудачной, и после поражения в 1554 году в сражении при Марчиано Сиенская республика с 1555 года прекратила своё существование, став частью Флорентийского герцогства.

5 февраля 1556 года между французским королём Генрихом II и испанским королём Филлиппом II был подписан договор, в соответствии с которым Испания получала Франш-Конте, однако этот договор вскоре был нарушен.

После отречения Карла V в 1556 году его владения были разделены между Фердинандом I и Филиппом II, и центр войны сместился во Фландрию, где в 1557 году Филипп II вместе с савойским герцогом Эммануилом Филибертом разбил французов в сражении под Сен-Кантеном. В результате женитьбы Филиппа II на королеве Марии в войну на стороне Испании вступила Англия, после чего французские войска взяли Кале и разграбили Испанские Нидерланды.

Война тяжёлым бременем легла на всех её участников, и в 1557 году произошёл «двойной дефолт»: Испания и Франция отказались от выплат по долгам. Кроме того, и Франции и Испании нужно было что-то делать с поднимающей голову Реформацией, поэтому было решено начать мирные переговоры.

Мир

В апреле 1559 года были подписаны мирные договоры между участниками войны. По их итогам Франция закрепила за собой Кале, но отдала часть территорий Испании, а также отказалась от претензий на владения в Италии, послужившие причиной всех Итальянских войн. В Европе окончательно установилась гегемония Габсбургов, просущестовавшая до Тридцатилетней войны.

Отрывок, характеризующий Итальянская война (1551—1559)

Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.