Кирилл и Мария Радонежские

Кирилл и Мария Радонежские (ум. 1337) — преподобные Русской православной церкви, родители величайшего подвижника Русской земли преподобного Сергия Радонежского.

Жизнеописание

Кирилл и Мария жили в конце XIII — начале XIV века в Ростовском княжестве, по преданию, владели имением на берегу реки Ишни в 4 км от Ростова. Кирилл был знатным чистокровным русским боярином ростовских князей Константина Борисовича, а после Василия Константиновича, не раз сопровождавшим их в поездках в Золотую Орду. Возможно, близость рода преподобного Сергия по отцу и Вельяминовых объясняется их происхождением от общего предка — варяга Шимона — строителя Успенского собора Киево-Печерского монастыря. О происхождении рода преподобного Сергия от варяга Шимона, помимо косвенных данных, упоминаний семьи боярина Кирилла как Симоновых и т. д., говорит и предание, записанное в середине XIX века краеведом Ростова Великого Александром Яковлевичем Артыновым.

Происхождение Марии неизвестно, хотя можно предполагать её происхождение и от простых русских людей, и от знатных татар, возможно, чингизидов. Муж сестры Марии, переселившийся вместе с Кириллом в Радонеж — Дюдень, из многочисленных тогда в Ростове знатных крещёных татар. Подобно современным кряшенам, браки их обычно заключались внутри их общины, а исключения из этого правила были результатом очень большой любви. Среди переселившихся с боярином Кириллом в Радонеж родственников Марии был и Тормос. В то время прозвища (нехристианские имена) в официальных документах использовались только в отношении христиан из знатных людей. Но возможно, что оба знатных родственника Марии татарского происхождения — не только муж её сестры Дюдень, который не мог бы жениться на сестре Марии, будучи кровным родственником, но и Тормос — не были её кровными родственниками, поэтому и нельзя полностью исключать происхождение Марии из простых русских людей или других этносов Ростовской или Волынской земель.

Супруги предпочитали жить не в городе, а на селе, и их дети несмотря на боярское происхождение, росли в трудах и заботах обычных селян, стали мастерами на все руки. Кирилл и Мария строго следовали церковным правилам, молились и вместе ходили в храм, помогали неимущим, принимали странников. Во время беременностей Мария соблюдала пост, избегала мяса, рыбы и молока, питаясь лишь хлебом и растительной пищей. У них были дети Стефан, Варфоломей (будущий Сергий Радонежский), Пётр и Анна (Анна упоминается историком Крючковым, в других же источниках Анна — жена Стефана). Согласно житию, когда Мария была в церкви, беременная Варфоломеем, тот трижды воскликнул громким голосом в материнском чреве. С первых дней жизни младенец Варфоломей всех удивлял постничеством: по средам и пятницам он совсем ничего не ел, а в другие дни отказывался от материнского молока, если Мария ела мясо.

Варфоломей, когда ему было около 12 лет, попросил у родителей благословения на монашество, те не возражали, но просили подождать до их смерти. Около 1328 года, по современным данным сайта Свято-Троицкой Сергиевой Лавры — около 1340 года, его родители после обнищания из-за длительного голода в Ростовской земле переселились в Московское княжество — в Радонеж, где жили близ церкви Рождества Христова, куда пригласил родственника боярина Кирилла — иеродиакона Онисима, впоследствии одного из первых учеников Преподобного Сергия в Свято-Троицкой обители — московский тысяцкий Протасий Фёдорович. Кирилл должен был получить поместье, но по старости не мог служить князю, и эту обязанность принял на себя старший сын Стефан.

В конце жизни Кирилл и Мария вместе приняли сначала иноческий постриг, а потом и схиму в Хотьковском Покровском монастыре в 3 км от Радонежа, в то время одновременно мужском и женском. За ними, уже немощными, ухаживал Стефан, также поселившийся в монастыре после смерти своей жены. Умерли в 1337 году (не позже начала 1340 годов) в старости, после болезней, благословив Варфоломея на иноческий подвиг. Дети похоронили их в Покровском соборе, где и поныне находятся их мощи, и преподобный Сергий перед принятием важных решений и перед своими опасными в то время из-за разбойников и диких зверей дальними пешими переходами, часто в одиночку, по Русской земле обязательно посещал место их упокоения.

Почитание

Уже в XIV веке в лицевом житии преподобного Сергия родители его изображены с нимбами. К XIX веку почитание их распространилось по России, о чём свидетельствуют месяцесловы того времени, к ним шли за исцелением. 3 апреля 1992 года, в год празднования 600-летия со дня преставления преподобного Сергия, на Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви состоялось общецерковное прославление схимонаха Кирилла и схимонахини Марии. Празднование памяти преподобных Кирилла и Марии 28 сентября (11 октября) и 18 (31) января, а также в соборы Ростовских и Радонежских святых.

Ссылки

• [www.sedmitza.ru/text/821150.html Житие преподобных Кирилла и Марии, Радонежских чудотворцев]. Седмица. RU
• [www.kazan.eparhia.ru/bogoslugenie/akafisti/prepodobnim/kirilimariaradoie/ Акафист и молитва преподобным схимонаху Кириллу и схимонахине Марии, родителям преподобного Сергия Радонежского]

Отрывок, характеризующий Кирилл и Мария Радонежские

– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.


Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.
– Он прежде должен получить лопату, – сказал шопотом один из братьев.
– А! полноте пожалуйста, – сказал другой.
Пьер, растерянными, близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Но сомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. И действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него. Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, и сии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую вы будете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту, которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени, прибавил: – «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рук нечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьеру показалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкое молчание.