Клеман, Оливье

Оливье Клеман
Место рождения:	Севенны, Франция
Национальность:	Француз
Традиция/школа:	Православное христианство
Основные интересы:	Святоотеческое богословие, церковная история
Оказавшие влияние:	Владимир Лосский, Николай Бердяев, Фёдор Достоевский

Оливье́-Мори́с Клема́н (фр. Olivier-Maurice Clément; 17 ноября 1921, Севенны — 15 января 2009, Париж) — французский богослов, историк, профессор Свято-Сергиевского православного института в Париже, автор многих книг, популяризатор православия в западных странах, экуменист.

Биография

Семья и воспитание

Ольвье Клеман родился 17 ноября 1921 года в Севеннах, на юге Франции. Среди его предков были католики и протестанты, но отец и дед были атеистами, и его семья была нерелигиозной. Он рос в среде социалистов, где религия не практиковалась.

Образование и формирование убеждений

Некоторое время Клеман изучал марксизм. Впоследствии изучал историю религий под руководством известного французского историка Альфонса Дюпронта в Университете Монпелье. В годы II мировой войны участвовал во французском Сопротивлении.

По его собственному признанию, занимаясь историей культур и религий в течение десяти лет, он находился в поисках смысла жизни. Изучал труды христианских богословов Кьеркегора, Ньюмена, Шестова. Был увлечён индийской философией. Обращение в православие Клемана произошло после прочтения книги Владимира Лосского «Мистическое богословие Восточной Церкви». Также влияние на него оказали книга Николая Бердяева «Философии свободного духа» и произведения Фёдора Достоевского. Клеман принял крещение в православной церкви в возрасте 30 лет. Изучал святоотеческое богословие под руководством Владимира Лосского, который считал его самым одарённым учеником и стал его близким другом.

Деятельность и заслуги

В течение тридцати пяти лет Клеман был профессором сравнительного и нравственного богословия в Свято-Сергиевском православном институте в Париже. Являлся также почётным доктором Лувенского университета в Бельгии, Факультета православного богословия в Бухаресте в Румынии, университета Святейшего Сердца в Коннектикуте в США, преподавал во многих других учебных заведениях. Преподавал историю в Лицее Людовика Великого в Париже в течение 40 лет.

Клеман написал около тридцати трудов по богословию и церковной истории, а также многочисленные статьи. Часть этих трудов переведено на иностранные языки, включая английский. Он стал православным богословом международного уровня. Среди его книг наиболее известны: «Византия и Христианство» (1964), «Православная Церковь» (3-е изд. 1985), «Беседы с Патриархом Афинагором» (1969), «Вопросы о человеке» (1972), «Дух Солженицына» (1974), «Сердечная молитва» (1977). Он являлся редактором французского православного журнала «Контакты». Был президентом Общества верующих писателей Франции.

Клеман был убеждённым экуменистом, сторонником единства христиан и сторонником диалога с нехристианскими религиями. Его ценили не только представители христианских церквей, но и мусульмане и иудеи. В 1967—1997 годы он был консультантом Комитета православных епископов Франции и являлся членом смешанной комиссии по православно-католическому богословскому диалогу, а также участвовал в двусторонних встречах с протестантами.

Клеман стремился к построению взаимного уважения между христианами разных церквей, ожидая, что в будущем они не будут требовать друг от друга, чтобы их церкви были идентичными. После распада Советского Союза и Югославии он выступил с критикой националистических настроений в среде духовенства. Такие взгляды делали его непопулярным среди некоторых православных. Клеман настаивал, что движение к подлинному христианскому единству должно быть внутренним, а не навязываться церковными или политическими властями.

Клеман близко общался с многими выдающимися церковными деятелями разных конфессий. В их числе находились Константинопольский Патриарх Афинагор I, Папа Римский Иоанн Павел II, архимандрит Софроний (Сахаров), румынский священник и богослов Думитру Станилоэ, основатель экуменической общины Тэзе брат Роже. В 1968 году Клеман проводил интервью с патриархом Афинагором, которые легли в основу книги «Беседы с Патриархом Афинагором».

В 1998 году Иоанн Павел II обратился к Клеману с просьбой составить текст размышлений для стояний Крестного пути, который Папа проводит каждый год в Страстную Пятницу в римском Колизее. Текст, созданный Клеманом, подчёркивал страдания женщин и содержал сокрушение о муках, которые причиняли христиане евреям вследствие обвинений их на протяжении столетий в распятии Иисуса Христа.

Когда Иоанн Павел II призвал некатолические церкви сообщить, как они рассматривают папство, в своей энциклике Ut Unum Sint («Да будут все едино»), Клеман откликнулся, написав труд «Ты Пётр» (2003). Там утверждалось, что институт папства стал настолько авторитарен, что не позволяет автономии местных церквей, однако папство играло позитивную роль на протяжении первого тысячелетия, когда часто являлось авторитетным органом в решении вопросов христианской доктрины. В отличие от своего учителя Владимира Лосского, Клеман не рассматривал католическое вероучение в целом содержащим ереси и заблуждения.

Клеман стал одним из начинателей Православного братства в Западной Европе в начале 1960-х годов, был в течение многих лет председателем этого братства, принимал активное участие в его конгрессах с 1971 года. Клеман известен как богослов, уделявший внимание вопросам современности, ответы на которые искал в традиции церкви.

Смерть

Оливье Клеман умер 15 января 2009 года. Церковное богослужение его отпевания состоялось в храме Сергиевского подворья, где находится Свято-Сергиевский православный богословский институт. На этом богослужении присутствовал глава Архиепископии русских православных церквей в Западной Европе архиепископ Гавриил (де Вильдер) со множеством духовенства и верующих, а также шесть епископов, представлявших Константинопольский (греческий), Антиохийский (арабский) и Румынский Патриархаты, католическое духовенство, представители межконфессиональной общины Тэзе и монашествующие из Иерусалима.

Оценки

По случаю смерти Оливье Клемана Ассамблея православных епископов Франции выступила со специальным заявлением, в котором, в частности, говорилось, что ему был свойственен «филокалический (добротолюбивый)» взгляд на мир: он был поистине «влюблен в Божественную красоту, которую он старался найти и разгадать в мире и в каждой человеческой личности».

Епископ Венский и Австрийский Иларион (Алфеев), представитель РПЦ МП, охарактеризовал Клемана как выдающегося популяризатора православия и продолжателя дела русских богословов парижской школы — Владимира Лосского, протоиерея Георгия Флоровского, архимандрита Киприана (Керна).

Брат Алоис, глава межконфессиональной общины Тэзе после её основателя брата Роже, по случаю смерти Клемана отметил, что он был другом этой общины, оценил его заслуги и сообщил, что он «помог полюбить православие».

Весьма высокую оценку он сам и его труды получили в Свято-Филаретовском богословском институте, челеном попечительского совета он был: «проф. Клеман навсегда останется для нас образом, то есть в глубоком смысле слова „иконой“ человека, которого просветил свет Христов так, что он смог передать его тысячам других людей, лично и через свои богословские труды. Мимо них, мы уверены, не может пройти ни один православный христианин, желающий войти в сокровищницу православной богословской мысли».

Тем не менее, его творчество встречало и критику: диакон Андрей Кураев писал

Именно ощущение пропаганды остается у меня от знакомства с книгами некоторых современных западных православных писателей (прежде всего — Павла Евдокимова и Оливье Клемана). Их «православие» сродни восточным пряностям неоиндуистских групп типа кришнаитов, сахаджа-йогов или трансцендентальной медитации. Этакий индуизм на экспорт, заранее адаптированный ко вкусам западной публики.

Библиография

Статьи на русском языке

• Вопросы о человеке.// Русское зарубежье в год тысячелетия крещения Руси. М., Столица, 1991. С. 149-161.
• [magazines.russ.ru/continent/2011/149/k77.html Оливье Клеман. Почему я православный христианин] // «Континент» 1992, № 2 (72)
• [www.gumer.info/bogoslov_Buks/bogoslov/Article/Ol_SvNad.php Свидетели надежды в кризисном мире] // Доклад на генеральной ассамблеи движения «Христианское действие за отмену пыток», Марли-ле-Руа (Ивелин), 1992
• [www.agnuz.info/tl_files/library/books/Kleman_Vlast/ Власть и вера] // «Православная община», 1996 , № 36
• [agnuz.info/tl_files/reading_room/kleman_sobornost/ Роль и значение православной диаспоры в Западной Европе] // Соборность. Сборник избранных статей из журнала Содружества св. Албания и преп. Сергия Sobornost. М.: 1998. С.228-242
• [www.agnuz.info/tl_files/library/books/Kleman_Tr/ Трудности и недомогания русской церкви] // «Русская мысль», 18-24 июня 1998 г.
• [krotov.info/libr_min/from_1/0001clem.html#%D1%81%D0%B5%D0%BA Христианство и секуляризация] // «Русская мысль», № 4329, 3 августа 2000, с. 20.

Издания на русском языке

• Оливье Клеман. Беседы с патриархом Афинагором = Dialogues avec le Patriarche Athénagoras / Переводчик свящ. Владимир Зелинский. — Брюссель: Жизнь с Богом, 1993. — 691 с.
• Оливье Клеман. [krotov.info/acts/05/antolog/kleman_0.html Истоки] = Sources / Перевод Г.В. Вдовиной под редакцией А.И. Кырлежева. — М.: Путь, 1994. — 384 с. — 8000 экз. — ISBN 5-87078-008-X.
• Оливье Клеман. [www.rodon.org/ko/tzdin.htm Тэзе. Земля доверия и надежды] = Taizé: Un sens à la vie / Переводчики: Михаил Завалов и Ольга Ерохина. — Ateliers et Presses de Taize, 2000. — 33 с. — ISBN 2850401811.
• Оливье Клеман. Отблески света. Православное богословие красоты = Silons de lumiere / Переводчик Ульяна Бикбау. — М.: Библейско-богословский институт св. апостола Андрея, 2004. — 100 с. — (Современное богословие). — ISBN 5-89647-102-5.
• Оливье Клеман. Рим. Взгляд со стороны = Rome: Autrement / Переводчик Протоиерей Алексий Гостев. — Скименъ, 2006. — 128 с. — (Pax Latina). — 2000 экз. — ISBN 5-94884-003-4.

Издания на французском языке

• Transfigurer le temps : Notes sur le temps à la lumière de la tradition orthodoxe, Paris-Neuchâtel, Delachaux et Niestlé, 1959, 224 p.
• Qu’est-ce que l’Église orthodoxe : L’Église orthodoxe en France, juridictions, instituts, églises et chapelles. Bibliographie sommaire orthodoxe, Périgueux, Centre œcuménique Enotikon, 1961, 40 p.
• L’Église orthodoxe, Paris, Presses universitaires de France, coll. " Que sais-je ? no 949 ", 1961 (réimpr. 1965, 1985, 1991, 1995, 1988, 2002), 128 p. (ISBN 2-13-053042-7)
• Byzance et le Christianisme, Paris, Presses universitaires de France, coll. " Mythes et religions no 49 ", 1964, 124 p. (ISSN 0765-0558)
• L’Essor du christianisme oriental, Paris, Presses universitaires de France, coll. " Mythes et religions no 50 ", 1964, 124 p. (ISSN 0765-0558)
• Dialogues avec le Patriarche Athénagoras, Paris, A. Fayard, 1969 (réimpr. 1976), 589 p. (ISBN 2-213-00344-0)
• Questions sur l’homme…, Stock, coll. " Questions ", Paris, 1972, 221 p. ; réédition : Anne Sigier, Québec, 7 décembre 1989 (ISBN 978-2-89129-072-2)
• L’Esprit de Soljénitsyne, Paris, Stock, coll. " Le Monde ouvert ", 1974, 384 p. (ISBN 2-234-00040-8)
• L’Autre Soleil : autobiographie spirituelle, Paris, Stock, 1975 (réimpr. 1986), 175 p. (ISBN 2-234-00467-5)
• Le Visage intérieur, Paris, Stock, 1978 (réimpr. 2001), 275 p. (ISBN 978-2-234-00801-4)
• En collaboration avec Stan Rougier : La Révolte de l’Esprit : Repères pour la situation spirituelle d’aujourd’hui, Paris, Stock, coll. " Le Monde ouvert ", 4 avril 1979, 439 p. (ISBN 978-2-234-01047-5)
• Le Chant des larmes : Essai sur le repentir, (suivi de la) traduction du poème sur le repentir par saint André de Crète, Paris, Desclée de Brouwer, coll. " Théophanie, Essais ", 1982, 198 p. (ISBN 2-220-02402-4)
• Sources : Les mystiques chrétiens des origines, Stock, Paris, 1982 (réimpr. 1992), 345 p. (ISBN 2-234-01565-0 et 2-234-02468-4); réédition : Desclée de Brouwer, 3 janvier 2008, 455 p. (ISBN 978-2-220-05869-6))
• Orient-Occident : Deux passeurs, Vladimir Lossky et Paul Evdokimov, Genève, Labor et Fides, coll. " Perspective orthodoxe no 6 ", 1er juin 1985, 212 p. (ISBN 978-2-8309-0037-8)
• Les Visionnaires : Essai sur le dépassement du nihilisme, Paris, Desclée de Brouwer, coll. " Connivence ", 1er avril 1986, 264 p. (ISBN 978-2-220-02605-3)
• Notre Père, Paris, éditions du Moustier, 1988, 54 p. (ISBN 978-2-87217-003-6)
• Avec Mohamed Talbi Un respect têtu : Islam et christianisme, Paris, Nouvelle cité, coll. " Rencontres ", 1989, 311 p. (ISBN 978-2-85313-188-9)
• Avec Alexandre Schmemann : Le Mystère pascal : commentaires liturgiques, Bégrolles-en-Mauges, Abbaye de Bellefontaine, coll. " spiritualité orientale no 16 ", 1989, 77 p. (ISBN 2-85589-016-0)
• Le Christ, Terre des vivants, Bégrolles-en-Mauges, Abbaye de Bellefontaine, coll. " spiritualité orientale no 17 ", 1990, 171 p. (ISBN 2-85589-017-9)
• Berdiaev : un philosophe russe en France, Paris, Desclée de Brouwer, 1991, 241 p. (ISBN 2-220-03236-1)
• Taizé, un sens à la vie, Paris, Bayard éd.-Centurion, 1997, 110 p. (ISBN 2-227-43653-0)
• Anachroniques, Paris, Desclée de Brouwer, 23 mars 1990, 363 p. (ISBN 978-2-220-03135-4)
• Trois prières : Le Notre Père, la prière au Saint-Esprit, la prière de saint Éphrem, Paris, Desclée de Brouwer, 9 novembre 1993, 98 p. (ISBN 978-2-220-03444-7)
• Corps de mort et Corps de gloire : petite introduction à une théopoétique du corps, Paris, Desclée de Brouwer, 1995, 139 p. (ISBN 2-220-03671-5)
• Sillons de Lumière, Cerf, Paris et Fates, Troyes, 1990, 128 p. (ISBN 978-2-204-07152-9 et 978-2-909452-29-6)
• L’Œil de feu : Deux visions spirituelles du cosmos, Fontfroide-le Haut, Fata Morgana, coll. " Hermès no 5 ", 1994, 104 p. (ISBN 978-2-85194-371-2)
• Rome, autrement : Une réflexion orthodoxe sur la papauté, Paris, Desclée de Brouwer, 7 octobre 1995, 128 p. (ISBN 978-2-220-03914-5)
• La vérité vous rendra libre : Entretiens avec le patriarche œcuménique Bartholomée Ier, J.-C. Lattès et Desclée de Brouwer, Paris, 1996, 358 p. (ISBN 978-2-7096-1643-0 et 978-2-220-03894-0); réédition : Marabout, coll. " Savoir pratique no 3656 ", Paris, 1999 (ISBN 978-2-501-03151-6)
• Le Chemin de Croix à Rome, Paris, Desclée de Brouwer, 1998, 93 p. (ISBN 2-220-04252-9)
• Christ est ressuscité : propos sur les fêtes chrétiennes, Paris, Desclée de Brouwer, 1998, 93 p. (ISBN 2-220-04252-9)
• Mémoires d’espérance : Entretiens avec Jean-Claude Noyer, Paris, Desclée de Brouwer, 12 novembre 2003, 234 p. (ISBN 978-2-220-05128-4)
• Déracine-toi et plante-toi dans la mer, Québec, Anne Sigier, 19 octobre 2004, 102 p. (ISBN 978-2-89129-308-2)
• Espace infini de liberté : Le Saint-Esprit et Marie " Théotokos ", Québec, Anne Sigier, 17 mai 2005, 130 p. (ISBN 978-2-89129-476-8)
• Le Pèlerin immobile, Québec, Anne Sigier, 13 août 2006, 66 p. (ISBN 978-2-89129-509-3)
• Petite Boussole spirituelle pour notre temps, Paris, Desclée de Brouwer, 26 août 2008, 135 p. (ISBN 978-2-220-05992-1)

Ссылки

• [www.bogoslov.ru/text/2282995.html Свящ. Владимир Зелинский. Беседа с Оливье Клеманом (1921-15.01.2009). Словно вы живы]. БогословРу, 2 декабря 2011
• [www.portal-credo.ru/site/?act=monitor&id=13415 Свящ. Владимир Зелинский. Oливье Клеман, вестник преображения. 1921—2009, In memoriam]. La Croix
• [gazetakifa.ru/content/view/2407 Европеец в православии]. КИФА № 2(92) февраль 2009
• [www.pagesorthodoxes.net/theologiens/clement/olivier-clement-intro.htm Hommage а Olivier Clément] (франц.)

Отрывок, характеризующий Клеман, Оливье

Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.