Ландскрона

Не следует путать с Ландскруной.

Крепость
Ландскрона швед. Landskrona
Страна	Россия
Санкт-Петербург	Устье Охты, левый берег
Основатель	Швеция
Дата основания	1300
Дата постройки	1300 год
Основные даты: В 1301 году взята новгородцами и уничтожена
Статус	не существует
Состояние	Разрушена

Ландскрона (Ландскру́на, швед. Landskrona — «венец земли») — крепость, основанная в 1300 году шведами на Охтинском мысу, при впадении реки Охты в Неву. В 1301 году взята войсками Новгородской республики и полностью разрушена.

Начало Новгородско-шведской войны

После завоевания шведами во второй половине XII — первой половине XIII века Юго-Западной и Центральной Финляндии их экспансия была приостановлена на несколько десятилетий. Новая серия столкновений между Швецией и Новгородской республикой началась лишь в 80-х годах XIII века. В 1283 году шведы, пройдя через Неву, совершили набег на новгородские земли, но на обратном пути были перехвачены на реке Неве. На следующий год новый отряд шведов был разгромлен новгородцами в устье Невы. 1292 год ознаменовался взаимными набегами новгородцев и шведов. Третий Шведский Крестовый поход 1293 г. ознаменовал начало нового этапа боевых действий. Официальной целью похода было обращение «язычников» в христианскую веру, реальной же — укрепление шведского господства в Юго-Западной Карелии. В результате похода был основан город Выборг, долгое время бывший центром шведского господства. Вскоре под его власть попало 14 карельских общин. Город перехватил оживлённый торговый путь по реке Вуоксе, шедший из Балтийского моря в Ладожское озеро, и угрожал устью Невы, представлявшей для новгородцев главный выход в море. Из-за собственных междоусобиц новгородцы смогли организовать поход на Выборг только зимой 1294 года, но и тогда они сумели выделить для него сравнительно небольшие силы, в результате чего поход окончился неудачей.

В 1295 г. шведы попытались закрепиться на другом конце Вуоксинского водного пути, захватив город Корелу, находившийся на втором устье реки Вуоксы, впадающей в Ладожское озеро. Таким образом шведы не только укрепляли своё господство на Карельском перешейке, но и отрезали финские племена от прямого сообщения с Новгородской республикой. Наученные горьким опытом, новгородцы немедленно выслали войско, овладели городом и перебили весь гарнизон, из которого спаслись только два человека.

Потерпев неудачу в Приладожье, шведы решили перенести остриё удара на берега Невы. Захват главного выхода новгородцев к морю ставил под шведский контроль всю торговлю и экономическую жизнь Великого Новгорода и значительной части Руси.

Новгородцы в те годы не имели никаких укреплений в устье Невы. От ближайших крепостей (Копорья, Ладоги и Корелы) до устья Невы было два-три дня пути, а от Новгорода путь занимал более недели. Содержание там крепости стоило бы крупных затрат, и при этом она постоянно подвергалась бы опасности захвата с моря.

План шведов заключался в том, чтобы в течение летнего сезона, под прикрытием крупного войска, построить сильную крепость, гарнизон которой будет способен выдержать нападение новгородцев в течение зимы, когда основная часть шведского войска вернется в Швецию.

Основание Ландскроны

Шведское правительство понимало, что основание шведского города на Неве, затрагивающее жизненно важные интересы Новгородской республики, должно было вызвать намного более мощное противодействие новгородцев, чем предыдущие действия шведов, поэтому походу предшествовала серьёзная подготовка. Были собраны корабли и воины из многих областей Швеции, было заранее закуплено большое количество продовольствия. Для участия в походе был нанят опытный мастер-фортификатор из Италии, которому должно было помогать множество мастеров-строителей из Швеции. Во главе похода встал Торгильс Кнутссон, фактический правитель Швеции. Предполагается, что в походе участвовало 30-50 кораблей и 1100 воинов (возможно, в это число входят только «благородные»). Никогда ещё в устье Невы не входил такой крупный вражеский флот.

Шведы вышли из Стокгольма 30 мая 1300 г.

Жать на язычников конунг хотел,
крепость Ландскруна построить велел.
Воинов одиннадцать сотен собрали.
Плыли из Швеции в дальние дали.
Думаю я, по Неве никогда
раньше не плыли такие суда.
Скоро прекрасную гавань нашли,
ставя по штевням свои корабли.
Сверху мостки на борта привязали,
волны и ветер чтоб их не угнали.
Между Невою и Черной рекой
крепости быть с неприступной стеной,
в месте, где рек тех сливались пути
(лучше для крепости им не найти).
С юга к заливу Нева протекала,
с севера Черная речка впадала.
("Хроника Эрика", строки 1462—1477, пер. Александра Желтухина)

Место для основания крепости, скорее всего, было выбрано заранее. Ландскрону начали строить на мысу, образованном впадением Охты в Неву. Это было самое близкое к морю место, никогда не затапливаемое водой. Охта служила хорошей естественной гаванью для флота. Охта и Нева прикрывали будущую крепость с трёх сторон, и только с юга для врага не было препятствий. Именно в этом месте и начали копать рвы для защиты. Место было очень удобное - не случайно, что на этом же месте впоследствии возникло селение Невское устье, а через триста лет была основана крепость Ниеншанц.

Нападение шведов застало новгородцев врасплох. Князь Андрей Александрович отсутствовал. Несмотря на это, новгородцы начали собирать силы для контрудара. Вскоре шведы получили известия, что те накапливает силы на одном из островов Ладожского озера. Укрепления ещё не были построены, поэтому шведское командование решило напасть на новгородцев первыми. Был послан крупный отряд на кораблях, но, выйдя в озеро, он попал в шторм и был вынужден пристать к западному берегу. Пережидая бурю, воины занимались грабежом окрестных селений, но когда буря на пятый день утихла, оказалось, что у шведов кончились запасы, и они вынуждены были вернуться в Ландскрону, не выполнив задачи. На Ореховом острове была оставлена шведская застава. При приближении новгородского войска дозорные отступили в Ландскрону.

Новгородцы, высадившись на берегу, предприняли попытку сжечь шведские корабли. Нарубив дерева, они сделали огромные плоты, «высокие, как дома», подожгли их и спустили вниз по Охте, в устье которой стоял шведский флот. К счастью для шведов, они вовремя заметили опасность и успели с помощью бревна преградить путь плотам.

Крепость ещё не была достроена, но ров был уже вырыт. Новгородцы, подойдя к крепости по суше, бросились на штурм, пытаясь преодолеть ров. Бой был ожесточённым, но шведы, совершив вылазку, сумели отбить штурм. Новгородцы отошли к опушке леса, укрывшись за сделанными ими засеками, после чего стороны заключили перемирие на сутки. Шведское войско начало готовиться к новому бою, но наутро оказалось, что русское войско ушло. Видимо, командование новгородцев пришло к выводу, что в данных условиях они не смогут взять Ландскрону.

После ухода новгородцев шведы продолжали строительство укреплений до осени. Когда крепость была построена, в ней оставили гарнизон из 300 воинов, а остальное войско отправилось домой, по дороге разграбив окрестности. Шведский флот вернулся в Стокгольм 29 сентября 1300 года.

Крепость

Итальянские и шведские крепости в те годы строились из камня. Присутствие в войске итальянских и шведских строителей заставляет предполагать, что, по первоначальному плану, Ландскрона тоже должна была строиться из камня. Но в окрестностях города не было выходов естественного камня или гранитных валунов, поэтому была построена дерево-земляная крепость.

Ландскрона представляла собой в плане прямоугольник размером около 15 000 м² и была примерно вдвое крупнее Выборгской крепости. Она была окружена двумя параллельными рвами глубиной более 2 метров. Каждый ров представлял собой в разрезе трапецию, стенки рва имели угол наклона около 40°. Ширина внешнего рва по дну около 15 метров, ширина внутреннего, находившегося в 14—15 метрах за первым, — 11 метров. От оплывания стенки рва были выложены деревянными плахами - расколотыми пополам брёвнами сосен, уложенными по склону вплотную друг к другу.

Участок местности, выбранный для строительства, был неровным, и строители завалили низины ветками деревьев, а сверху, по всей площади крепости, для выравнивания создали дерево-земляную платформу. В её основе были ряды деревянных клетей шириной 8—16 метров, засыпанные дёрном, песком и другими материалами. Крепостная стена имела восемь башен, на которых располагались пороки и станковые арбалеты. В западной части крепости находилась башня-донжон, представлявшая собой в плане квадрат 5,5 × 5,5 метров, срубленный из брёвен диаметром до 30 см в лапу. Башня была заглублена в грунт на два метра ниже уровня Невы, имела колодец и, возможно, использовалась как наблюдательная.

Крепость представляла собой мощное оборонительное сооружение, созданное настоящими мастерами.

Победа Новгородской республики

Захват шведами устья Невы и неудачный штурм Ландскроны вызвали большое беспокойство в Новгороде. Было ясно, что, если не взять крепость до начала навигации, гарнизон Ландскроны получит подмогу и разгромить шведов станет ещё труднее. Новый поход имел важность и для других княжеств. В Новгород с войском прибыл великий князь Андрей Александрович, вставший во главе похода. Был произведён сбор новгородского ополчения, к войску присоединились отряды карел. На помощь новгородцам шёл князь Михаил Ярославич Тверской.

Положение шведов в Ландскроне было очень тяжёлым. После ухода основных сил гарнизон не имел никакой связи со Швецией. Значительная часть продуктов испортилась, что привело к болезням и множеству смертей. Местное население было настроено против захватчиков, и гарнизон находился как в осаде, не имея возможности добыть свежую провизию. В крепости осталось мало людей, способных сражаться, а те, что остались, утратили боевой дух. Единственная надежда была на помощь из Швеции, которая должна была прибыть с началом навигации.

Передовой отряд русских подошёл к крепости в мае и, не останавливаясь, проследовал в сторону устья Невы. Шведы во главе с комендантом совершили вылазку, но попали под удар и вернулись. Комендант крепости был ранен. С подходом главных русских сил начался штурм. Он продолжался без остановки днём и ночью, уставший отряд сменялся новым. Шведы не имели возможности для передышки, и вскоре произошёл перелом. В крепости возник пожар, нападавшие ворвались внутрь и перебили большинство защитников. Небольшая группа воинов отступила в донжон и какое-то время продолжала сопротивление, но была вынуждена сдаться. Ландскрона пала 18 мая 1301 года.

Так закончилась крупнейшая на то время попытка шведов закрепиться на Неве.

Ландскрона была сожжена и разрушена. Победители вернулись с пленными домой. Отряды тверского князя, не успевшие к бою, вернулись в Тверь.

Окончание войны

После падения Ландскроны война продолжалась более 20 лет, но Швеция уже не предпринимала подобных наступательных операций. Провал похода способствовал падению Торгильса Кнутссона и последовавшей за тем казни. Военные действия шведов заключались в основном в грабительских набегах и пиратстве, что вызвало недовольство Ганзы, потребовавшей возмещения убытков и гарантий свободного судоходства.

В 1310 году новгородцы построили новые укрепления в крепости Корелы. В 1314 году сторонники Швеции в Кореле перебили новгородцев и перешли на сторону шведов, но при стремительном подходе новгородского войска верх одержали противники шведской власти, впустившие новгородцев в город. Шведы и их сторонники были перебиты.

В 1311 году новгородцы совершили крупный поход на судах в Центральную Финляндию. В 1313 году шведы разграбили Ладогу. 1317 год — новый поход шведов на Ладожское озеро. В 1318 году новгородцы совершили крупный набег на Финляндию, в ходе которого взяли Абоский замок и захватили собранный за пять лет в Финляндии церковный налог «денарий Святого Петра (англ.)».

В 1322 году обе стороны предприняли последнюю попытку взять под свой контроль Карельский перешеек. Шведы совершили поход на Корелу, но он окончился полным провалом. Новгородцы совершили крупный поход на Выборг.

Походом руководил великий князь Юрий Данилович. Были собраны крупные силы. Для обстрела замка использовалось шесть метательных машин. Осада продолжалась около месяца, было взято много пленных, но захватить замок так и не удалось.

Несмотря на длительные боевые действия, положение сторон с конца XIII века не изменилось. Неудачи последних походов показывали бесперспективность дальнейших столкновений. И Новгородскую республику, и Швецию раздирали серьёзные внутренние конфликты. Ганза, нёсшая убытки от боевых действий, оказывала давление на обе стороны, требуя прекращения войны. В результате 12 августа 1323 года между Новгородской республикой и Швецией был заключён Ореховский мирный договор на условиях компромисса. Договор был заключен на Ореховом острове во вновь построенной новгородской крепости Орешек. С русской стороны присутствовал великий князь Юрий Данилович, а непосредственно от новгородцев посадник Варфоломей Юрьевич и тысяцкий Аврам. Юрий Данилович был назван в договоре великим князем (rex magnus, mukle konungher), а шведский король Магнус просто князем (rex, konungher). Договор зафиксировал существующее положение вещей, признавая за шведами и новгородцами фактически занимаемые ими земли. Это был единственный договор Новгородской республики, заключенный непосредственно при участии великого князя. Ореховский мирный договор был первым мирным соглашением между Новгородской республикой и Швецией, определившим все последующие мирные договоры вплоть до Тявзинского мирного договора.

Последующая история поселений на Охте

После уничтожения Ландскроны крепость долгое время не возобновлялась, однако в силу удобного географического положения в XIV—XV вв. в устье Охты возникли поселения. В конце XV в., согласно Писцовой книге 1500 года, здесь располагались несколько десятков дворов с одним селом. В начале XVI в. известен небольшой городок на Охте под названием Невское устье, который к концу столетия разросся и имел Государев гостиный двор, таможню, а также кладбище с церковью Михаила Архангела, которая, по-видимому, находилась непосредственно на территории бывшей Ландскроны.

В Смутное время вся территория оказалась захвачена шведами. В 1611 году на левом берегу Охты на месте Ландскроны была заложена крепость Ниеншанц, а на правом берегу расположился посад Ниен (Ниенштадт), получивший впоследствии права города. И крепость, и город просуществовали до завоевания Ингерманландии Петром I в 1703 году. Перед подходом русских войск к Ниеншанцу городские здания были сожжены самими шведами, население города было эвакуировано, а после захвата самой крепости и уничтожения деревянных укреплений на её валах был произведён взрыв, частично разрушивший и земляные сооружения. В дальнейшем на территории крепости был устроен плодопитомник (а затем — судоверфь), а посад Ниена был отведён под слободы мастеровых (Охтинские слободы).

Археологические раскопки

Археологические наблюдения и исследования культурного слоя велись на Охтинском мысу под руководством П. Е. Сорокина с 1992 года. В середине 2000-х стало известно о планируемом строительстве в этом месте делового квартала с небоскрёбом — так называемого Охта-центра. С 2006 года на месте предполагаемого строительства начали проводиться широкомасштабные охранные археологические раскопки, в ходе которых были обнаружены валы и рвы Ниеншанца, а при дальнейших исследованиях — укрепления Ландскроны.

Крепость сохранилась намного лучше, чем ожидалось. Было вскрыто около 12 000 м². Хорошо сохранились крепостные рвы, остатки стен, основание уникальной деревянной башни-донжона. Обнаружены следы пожара, найдены арбалетные болты и наконечники стрел станкового арбалета. Раскопки дали уникальный научный материал и позволили составить представление о крепости и ответить на многие спорные вопросы.

Ландскрона была дерево-земляной крепостью, а не каменной, как предполагали некоторые историки. Башня-донжон хорошо подходит под описание места последнего боя шведов. Многие особенности конструкции доказывают, что Ландскрона была хорошо укреплённой и мощной крепостью для своего времени.

В ходе последующих раскопок были также обнаружены следы укрепления, существовавшего в этом месте до Ландскроны. О нём в источниках нет никаких известий. В дальнейшем здесь же были обнаружены остатки неолитической стоянки, находившейся на этом месте, когда ещё не существовало самой Невы, а Охтинский мыс был берегом древнего моря.

Археологический памятник был назван «Петербургской Троей». Общественность стала требовать переноса строительства небоскрёба в другое место и сохранения Охтинского мыса для науки. В итоге проект строительства был отменён.

См. также

• Ниеншанц
• Шведско-новгородские войны
• Русско-шведские войны
• Хроника Эрика

Литература

• Шаскольский И. П. [militera.lib.ru/research/shaskolsky_ip01/index.html Борьба Руси за сохранение выхода к Балтийскому морю в XIV веке]. — Л.: Наука, 1987. — 176 с.
• Гиппинг А. И. Нева и Ниеншанц. — М.: Российский архив, 2003. — 472 с. — ISBN 5-86566-045-4.
• Гадзяцкий С. Карелы и Карелия в Новгородское время. — Петрозаводск.: Государственное издательство Карело-Финской ССР, 1941. — 194 с.
• Сорокин П. Е. [www.mitropolia-spb.ru/eparhialnie-smi/eparchialnie_vedomosti/30-31/txt/sorokin_pradshestveniki_peterburga-1.php Предшественники Петербурга: Ландскрона — Невское устье — Ниеншанц].
• [norse.ulver.com/other/erik/ Хроника Эрика] / А. А. Сванидзе; Перевод со старошведского А. Ю. Желтухина. — 2-е изд. — М., 1999.
• Шарымов А. [gorchev.lib.ru/ik/Predystoriya%20SPb_1703god/Index_contents.html Предыстория Санкт-Петербурга. 1703 год. Книга исследований]. — СПб.: Журнал Нева, 2004. — 784 с.

Ссылки

• [www.spbae.ru/aospb_2009.htm Сорокин П. Е., Иванова А. В., Андреева О. В., Михайлов К. В., Кутимов Ю. Г., Лазаретов И. П., Гукин В. Д., Ахмадеева М. М., Гарбуз И. А., Новоселов Н. В., Короткевич Б. С., Чистов Д. Е., Стоянов Р. В. Археологические исследования в г. Санкт-Петербурге в устье реки Охты в 2009 г. // САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ АРХЕОЛОГИЧЕСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ. Археологические раскопки в Санкт-Петербурге и окрестностях]
• [ecominfo.spb.ru/news/index.php?id=1440 Заключение комиссионной историко-культурной археологической экспертизы. 22 июля 2010. Центр экспертиз Санкт-Петербургского общества естествоиспытателей «ЭКОМ»]
• [svpressa.ru/all/article/16584/ И.Смирнова. Газпром оплатил смерть своего детища — Охта-центра. «Свободная пресса», 7 ноября 2009 года]
• [spbae.ru/nien_itogi_2009.htm Предварительные результаты охранных археологических раскопок в устье реки Охта. // САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ АРХЕОЛОГИЧЕСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ]
• [spbae.ru/map_archeo.jpg Сводный план раскопок и выявленных объектов культурного наследия в устье реки Охта. // САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ АРХЕОЛОГИЧЕСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ]
• [norse.ulver.com/other/erik/ Хроника Эрика. — М., 1999. — Второе издание, исправленное и дополненное. — Составитель, ответственный редактор и редактор перевода А. А. Сванидзе. Перевод со старошведского А. Ю. Желтухина. Комментарии А. Ю. Желтухина и А. А. Сванидзе.]
• [spbae.ru/spbved_2010.htm Интервью с Петром Сорокиным о раскопках на Охтинском мысу // Санкт-Петербургские ведомости. 12 ноября 2010]
• [spbae.ru/troits_01.htm Клейн Л. Лохи из Петербурга //Троицкий вариант. — 2009. — № 21. — С. 14. // Белецкий С. В. О раскопках на Охте, судьбе охтинского мыса и попугае Джона Сильвера //Троицкий вариант. — 2009. — № 4. — С. 14-15.]
• [spbstarosti.ru/video-starosti/pyat-tysyach-let-do-peterburga.html Пять тысяч лет до Петербурга. Видеофильм. «Петербургские старости»]
• [spbae.ru/arh_ochta_NR_2011rus.htm Сорокин П.Е. Археологические памятники Охтинского мыса //Наука в России. – 2011. – № 3. – С. 19–25.]

Отрывок, характеризующий Ландскрона

«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.