Нага (Судан)

Нага (араб. ‏النقعة‎) — развалины древнего города царства Куш Мероитской эпохи в современном Судане. Город находился в 170 км к северу-востоку от Хартума, примерно в 50 км на восток от Нила, на плато Бутана (араб. البطانة‎). На этом же плато находятся развалины других Мероитских городов: Ван бен Нака и Мусавварат-эс-Суфра.

Археологическая зона Нага считается важным источником информации о ранних цивилизациях Чёрной Африки. В 2011 году вместе с Мусавварат-эс-Суфра и пирамидами Мероэ она была объявлено ЮНЕСКО памятником Всемирного наследия человечества.

История

В древности город Нага занимал стратегическое положение на пути от Нила на восток вглубь страны. Его руины — самые крупные в регионе, что свидетельствует о важном статусе поселения для своего времени.

Первым из европейских путешественников в 1822 году в Наге появился французский учёный и исследователь Фредерик Кайо. В 1834 году большой ущерб сохранившимся постройкам нанёс итальянский авантюрист Джузеппе Ферлини, ради поиска кладов взрывавший и уничтожавший остатки храмов.

В 1837 году здесь побывал Герман фон Пюклер-Мускау, в 1843 году — работала прусская Египетско-Суданская экспедиция с Карлом Лепсиусом. Эта экспедиция скопировала древние надписи и обозначила руины двух больших храмов.

В 1958 году экспедиция Берлинского университета Гумбольдта занималась раскопками и восстановлением построек (эта же экспедиция работала в Мусавварат-эс-Суфра в 60-х годах).

С 1995 года в этом районе работает совместная немецко-польская экспедиция, в которой участвуют Берлинский Египетский музей, Фонд прусского культурного наследия и польские учёные из Познани. Фокусом археологов являются руины храма Апедемака и храма Амона.

Памятники

В Нага находятся развалины двух больших храмов — Апедемака (также встречается название Храм льва) и Амона, а также римский павильон. Городские постройки и могильники датируются IV в. до н. э. — IV в. н. э.

Храм Амона

На многих этапах истории Древнего Египта культ бога Амона, наряду с культом Осириса, был самым распространённым и популярным в Древнем Египте, а жречество Амона — очень влиятельным. Храм Амона в Нага был основан фараоном Натакамани. Достигая 100 метров в длину, он был сложен из песчаника, который с годами сильно пострадал от эрозии. Храм ориентирован по осям восток-запад и построен в традиционном египетском стиле, с наружным двориком и колоннадой скульптур с символом Амона — головой барана. В целом постройка сильно напоминает Карнакский храм и гораздо более древний Храм Амона в Джебель-Баркал. Колоннада ведёт к внутреннему молитвенному пространству — наосу. Главный вход храма и его стены обильно украшены вырезанными по песчанику барельефами. В 1999 году раскопками внутреннего святилища, где располагалась главная статуя Амона, занималась совместная польско-немецкая археологическая экспедиция. Им удалось раскопать оригинальный неповреждённый «алтарь» со священными изображениями и текстом, содержащим имена фараона Натакамани и его супруги, королевы Аманиторе, которые упоминаются как основатели храма; алтарь был признан уникальным для храмов Египта и Нубии этого времени.

Во внутреннем святилище также были обнаружены статуя фараона Натакамани и памятная стела королевы Аманишакете — правящей королевы до правления Натакамани и Аманиторе. На передней плоскости стелы угадывается полустёртый рельеф королевы Аманишакете и бога Апедемака. Задняя и боковые поверхности стелы покрыты Мероитскими иероглифами. Эта стела считается наиболее значимым памятником Мероитской эпохи.

1 декабря 2006 года археологический комплекс храма был взят под охрану правительством Судана и передан под управление Министерства культуры.

Храм-200

В 2004 году на территории Нага начались раскопки другого храма Амона, условно названного Нага-200. Этот храм, похожий на главный, но меньшего масштаба, был построен царём Куша Аманитаракиде. Постройка относится ко II—III вв. н. э., что не совпадает с ранее принятой хронологией Нубии начала нашей эры: согласно ей, фараон Аманитаракиде царствовал в начале I века н. э.

Храм Апедемака

К западу от храма Амона располагается храм Бога-льва Апедемака, олицетворявшего у кушитов воинскую доблесть. Считалось, что бог Апедемак охраняет покой усопших членов семей фараонов и каждый, кто его нарушит, будет им проклят.

Постройка, имеющая традиционные древнеегипетские черты, считается классическим примером Кушитской архитектуры. Фасад представляет собой парадные ворота, украшенные рельефами фараона Натакамани и королевы Аманиторе, подчёркивающие их божественную власть над рабами (или пленными). У ног фараона и королевы в знак их царской власти расположились львы. Кто конкретно представлен рабами либо пленными, не вполне ясно — известно только, что в эти времена фараоны царства Куш активно покоряли воинственные и независимые пустынные кланы.

Ближе к краям фасада представлены рельефы Апедемака в виде змеи, поднимающейся из цветка лотоса (это необычное изображение дало основание первым археологам Нага говорить о древнеиндийских мотивах, возникших благодаря торговому пути из Индии через Адулис в царство Куш — сейчас оно считается не обоснованным). На боковых стенах храма — рельефы, представляющие бога Амона. На задней стене находится самое большое изображение Апедемака в виде многоголового и многорукого льва, поклоняющегося фараону и королеве. Внутри храм украшен изображениями бога Сераписа, представленного с бородой греко-римского стиля. Присутствуют также изображения ещё одного пока не опознанного бога — возможно, из персидского пантеона.

Несмотря на явное преобладание древнеегипетских черт, в храме Апедемака также присутствуют кушитские мотивы. Изображения фараона и королевы выполнены скорее в кушитских традициях: фараон Натакамани и королева Аманиторе изображены довольно широкоплечими, с округлыми головами, что более типично для исконно африканских изобразительных традиций. Впечатление от сочетания разных стилей ещё больше усиливается благодаря соседству с греко-римским павильоном.

Римский павильон

Римский павильон, или киоск — небольшой храм рядом с большими храмами Амона и Апедемака, выполненный в эллинистическом стиле. Парадная сторона украшена рельефами в египетском стиле, на римской притолоке — ряд священных египетских кобр. Боковые стены украшены Коринфскими ордерами и сводчатыми окнами в римском стиле.

Найденные в ходе недавних раскопок статуи Исиды позволяют предположить, что сооружение было посвящено богине Хатхор.

Храм-500

Самое древнее сооружение в этом районе условно названо Храм-500. Он был построен королевой Шанакдакете и датируется приблизительно 135 годом до н. э. Храм плохо сохранился, судя по настенным рельефам предполагается, что он был посвящён сразу комплексу богов — Фиванскому Амону, Муте, Хонсу и Апедемаку. Надписи на стенах этого храма на сегодня являются старейшими Мероитскими письменами. В 1834 году итальянский авантюрист Джузеппе Ферлини проводил на этом месте варварские раскопки, взрывая и уничтожая остатки храмов.

Отрывок, характеризующий Нага (Судан)

С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.