Революция отвергает своих детей

«Революция отвергает своих детей» (нем. Die Revolution entläßt ihre Kinder) — автобиографический роман немецкого политика и историка Вольфганга Леонгарда, опубликованный в 1955 году издательством Kiepenheuer & Witsch в Кёльне. В своих мемуарах автор охватывает период 1935—1949 годов, прошедшую в СССР юность и первые годы в послевоенной Восточной Германии. В сложный для СССР исторический период сталинских репрессий и Великой Отечественной войны Леонгард познакомился со многими деятелями немецкого и международного коммунистического движения, находившимися в эмиграции в Советском Союзе. Вспоминая о первых годах в послевоенном Берлине, Леонгард подробно описывает разнообразные задачи, которые приходилось решать в Советской зоне оккупации: взаимодействие с советскими оккупационными властями, восстановление системы органов самоуправления, партийное строительство, земельная реформа, объединение СДПГ и СЕПГ.

Одна из самых читаемых немецких биографий. Роман выдержал 23 переиздания и был переведён на 11 языков. Издание на русском языке появилось в 1984 году в Лондоне.

Содержание

Повествование начинается с отъезда 13-летнего подростка Вольфганга в 1933 году из Германии в школу-интернат в шведском Вигбихольме. Его мать Сюзанна Леонгард, некогда член «Союза Спартака» и КПГ, оставалась в Германии на нелегальном положении до лета 1935 года, затем они вместе эмигрировали через Швецию и Финляндию в СССР и обосновались в Москве.

Из-за сложностей с жильём мать устроила Вольфганга в московский детский дом № 6 для детей шуцбундовцев, Вольфганг посещал сначала немецкую школу имени К. Либкнехта, в последние годы учился в обычной советской школе. Вскоре после прибытия в Москву в октябре 1936 года мать Вольфганга была арестована НКВД по обвинению в контрреволюционной троцкистской деятельности и отправлена в исправительно-трудовой лагерь. Вольфганг, которого по-русски называли Володей, оставался в Москве и долгое время, почти год, не знал об аресте матери. В 1939 году вступил в комсомол, в 1940 году поступил в Московский государственный институт иностранных языков.

С началом Великой Отечественной войны Вольфганга Леонгарда фактически принудительно депортировали в Карагандинскую область, где в бедственном положении в колхозах проживали сосланные за десять лет до этого кулаки. Благодаря содействию влиятельных немецких политэмигрантов, в частности, Вальтера Ульбрихта и Ганса Мале, Леонгарду удалось закрепиться в Караганде, где он некоторое время обучался в учительском институте и работал в МОПРе. Совершил тяжёлую и продолжительную поездку по Казахстану и Сибири, побывал на Турксибе. Из Караганды в августе 1942 года Леонгард был направлен на учёбу в школу Коминтерна в Кушнаренкове под Уфой, где его руководителем в немецкой группе был Пауль Вандель. Курсанты школы проходили специальную политическую и военную подготовку.

Летом 1943 года после закрытия школы Коминтерна вслед за роспуском самого Коммунистического интернационала Леонгард вернулся в Москву, поселился в гостинице «Люкс» и был направлен на работу в редакцию газеты «Свободная Германия» при Национальном комитете «Свободная Германия» под руководством Рудольфа Гернштадта, затем работал диктором на радиостанции «Свободная Германия» на Шаболовке, 34, и в радиоредакции под руководством Антона Аккермана. К декабрю 1944 года после публикации «Воззвания 50-ти генералов к народу и армии», ставшей высшей точкой в развитии движения «Свободная Германия», но не приведшей к ожидавшимся изменениям в Германии и на фронте, стала очевидно, что Независимый комитет «Свободная Германия» не достиг своих целей. Немецкие политэмигранты в Москве сконцентрировали свои усилия на подготовке к возвращению на родину и сотрудничеству с оккупационными властями.

В апреле 1945 года было принято решение о включении Вольфганга Леонгарда в первую группу из десяти немецких эмигрантов под руководством Ульбрихта, которых направят в район группы войск маршала Жукова, двигающейся на Берлин. В группу под управлением Ульбрихта входили Рихард Гиптнер, Отто Винцер, Ганс Мале, Густав Гунделах, Карл Марон, Вальтер Кёппе, Фриц Эрпенбек и Отто Фишер. Вольфганг Леонгард, окончивший школу Коминтерна и свободно говоривший по-русски, в свои 23 года стал самым молодым членом группы Ульбрихта. Вторая группа под руководством Аккермана направлялась в район действий маршала Конева, двигавшегося из Чехословакии на Дрезден.

Советский самолёт с промежуточной посадкой в Минске доставил группу Ульбрихта на военный аэродром между Франкфуртом-на-Одере и Кюстрином около новой немецко-польской границы. Первоначально группа Ульбрихта размещалась в городке Брухмюле, где находился политический штаб армии маршала Жукова. К работе в Берлине прибывшие немецкие эмигранты приступили 2 мая 1945 года, в тот же день, когда капитулировала германская армия. За каждым членом группы был закреплён определённый участок города для организации местного немецкого самоуправления. В задачи Леонгарда и его старших коллег входил отбор подходящих сотрудников из числа местных антифашистов и демократов и организация новой немецкой демократической администрации города. Леонгард занимался подбором кадров для районного управления в Вильмерсдорфе. В ходе одной из таких поездок Леонгард познакомился со студентом-антифашистом Вольфгангом Харихом. Подготовительная по своей сути работа группы Ульбрихта была завершена с прибытием в начале июня из Москвы партийных деятелей во главе с Вильгельмом Пиком: Фреда Эльснера, Пауля Ванделя, Иоганнеса Р. Бехера, Эдвина Гёрнле, Марты Арендзее и нескольких бывших военнопленных, прошедших подготовку в Антифашистской школе, среди которых был Бернхард Бехлер. О деятельности группы Ульбрихта в первые послевоенные годы умалчивалось из-за её очевидной связи с московскими политэмигрантами. В биографиях членов группы, которые впоследствии заняли высокие государственные и партийные должности в Восточной Германии, этот начальный этап работы в послевоенной Германии также не упоминался.

Некоторое время Леонгард работал на должности заместителя заведующего отделом печати ЦК КПГ, но вскоре по поручению Франца Далема занялся подготовкой учебных пособий для отдела партийного просвещения и вскоре был назначен ответственным редактором учебных пособий при ЦК КПГ. По этим учебным тетрадям, составляемым Леонгардом под руководством Фреда Эльснера и Антона Аккермана, велась еженедельная партучёба среди членов КПГ в Советской зоне оккупации Германии с лета 1945 года. В конце 1945 года в Либенвальде начала работу центральная высшая партийная школа.

Летом 1947 года Вольфганг Леонгард побывал в Югославии по приглашению югославских комсомольцев, с которыми он познакомился на втором съезде ССНМ. Леонгард побывал на молодёжной стройке Югославии — Югославской молодёжной дороге Шамац — Сараево. Югославский подход к построению социализма выгодно отличался от того, что знал Леонгард по своему опыту в СССР. Второй съезд СЕПГ, состоявшийся в сентябре 1947 года, также принёс разочарования: тезис об особом немецком пути к социализму был забыт, партия открыто признала доминирующую роль КПСС. Такие наболевшие проблемы во взаимоотношениях с советскими властями, как насилие над женским населением со стороны солдат РККА и продолжавшийся демонтаж промышленного оборудования на территории Советской зоны оккупации в Германии для отправки в СССР, замалчивались.

В сентябре 1947 года Вольфганг Леонгард был направлен на преподавательскую работу в Высшую партийную школу имени Карла Маркса, которая в начале 1948 года переехала в Клайнмахнов, и работал на историческом факультете.

К концу 1948 года идеология СЕПГ, партии, на которую поначалу возлагались большие надежды на осуществление особого немецкого пути к социализму, стала меняться: в соответствии с указаниями из СССР вводились понятия «народной демократии» и «социалистической оккупации». У Леонгарда, уже достаточное время сомневавшегося в правильности происходившего, претензии адресовались не социализму и коммунизму, а сталинизму, противоречившему первоначальному учению классиков марксизма-ленинизма. В июне 1948 года произошёл разрыв между Тито и Сталиным. Югославия, которая вела самостоятельную собственную политику, была обвинена в политических ошибках и уклонах — в буржуазном национализме, поддержке капиталистических элементов в деревне, антисоветских установках, оппортунизме, военно-бюрократической системе в югославской компартии. Москва требовала от югославских коммунистов открыто признать свои ошибки. ЦК СЕПГ полностью поддержала позицию СССР, и советизация в Советской зоне оккупации пошла семимильными шагами. О проюгославских взглядах Леонгарда стало известно в Высшей партийной школе, и после соответствующего собрания он решился немедленно бежать в Югославию, опасаясь за свою жизнь.

В августе 1948 года в Германию из Алтайского края вернулась Сюзанна Леонгард. Вольфганг Леонгард неоднократно пытался помочь матери, подавал соответствующие заявления, лично обращался к Вильгельму Пику, который знал его мать ещё со времён «Союза Спартака», но постоянно получал отказ, и только в феврале 1947 года дело сдвинулось с места. Сюзанна Леонгард отбывала наказание в Коми АССР, в январе 1938 года прибыла в Кочмесс, принадлежавший к лагерям Воркутинского района. В апреле 1946 года была освобождена, но как немка была отправлена на поселение в Сибирь. Мать и сын не сразу нашли общий язык, но вскоре между ними возникли доверительные отношения, и Леонгард сообщил матери о своих планах побега. В марте 1949 года незадолго до основания Германской Демократической Республики Вольфганг Леонгард тайно бежал в Югославию через Чехословакию.

Через почти тридцать лет после первого издания в октябре 1980 года Леонгард написал послесловие, в котором пояснил, почему уехал из Югославии на Запад и стал экспертом по коммунизму и положению в странах социалистического лагеря и объявил себя сторонником Сахарова.

В Белграде он устроился работать в немецкую редакцию Белградского радио. После своего заявления, транслировавшегося по Белградскому радио на десяти языках, Леонгард получил известность на Западе. Встречался лично с Тито, побывал в разных частях Югославии. В начале ноября 1950 года Леонгард перебрался из Югославии в ФРГ, который был обусловлен необходимостью для немецкого публициста работать в немецкоязычной стране. В 1951 году Леонгард участвовал в учредительном съезде Независимой рабочей партии Германии и после её ликвидации спустя год занялся изучением процессов в коммунистическом мире. После публикации книги «Революция отвергает своих детей» Вольфганга Леонгарда пригласили прочитать курс лекций в Оксфорде, затем заняться исследовательской работой в колледже Св. Антония Оксфордского университета, где была написана книга «Кремль без Сталина» (1959). В 1963—1964 годах Леонгард работал старшим научным сотрудником Колумбийского университета, с 1966 года читал лекции на историческом факультете Йельского университета.

Автобиография Вольфганга Леонгарда была экранизирована в 1962 году режиссёром Рольфом Хедрихом. Главную роль исполнил Кристиан Дёрмер.

Издания

• Wolfgang Leonhard: Die Revolution entläßt ihre Kinder. Kiepenheuer & Witsch, Köln 1955, ISBN 3-462-01463-3; 22. Auflage: Köln 2005, ISBN 3-462-03498-7
• Вольфганг Леонгард. Революция отвергает своих детей. Overseas Publications Interchange Ltd, London

Ссылки

• «Революция отвергает своих детей» (англ.) на сайте Internet Movie Database

Отрывок, характеризующий Революция отвергает своих детей

В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.
Желая спросить у кого нибудь из этих людей, где главнокомандующий, он подъехал к обозу. Прямо против него ехал странный, в одну лошадь, экипаж, видимо, устроенный домашними солдатскими средствами, представлявший середину между телегой, кабриолетом и коляской. В экипаже правил солдат и сидела под кожаным верхом за фартуком женщина, вся обвязанная платками. Князь Андрей подъехал и уже обратился с вопросом к солдату, когда его внимание обратили отчаянные крики женщины, сидевшей в кибиточке. Офицер, заведывавший обозом, бил солдата, сидевшего кучером в этой колясочке, за то, что он хотел объехать других, и плеть попадала по фартуку экипажа. Женщина пронзительно кричала. Увидав князя Андрея, она высунулась из под фартука и, махая худыми руками, выскочившими из под коврового платка, кричала:
– Адъютант! Господин адъютант!… Ради Бога… защитите… Что ж это будет?… Я лекарская жена 7 го егерского… не пускают; мы отстали, своих потеряли…
– В лепешку расшибу, заворачивай! – кричал озлобленный офицер на солдата, – заворачивай назад со шлюхой своею.
– Господин адъютант, защитите. Что ж это? – кричала лекарша.
– Извольте пропустить эту повозку. Разве вы не видите, что это женщина? – сказал князь Андрей, подъезжая к офицеру.
Офицер взглянул на него и, не отвечая, поворотился опять к солдату: – Я те объеду… Назад!…
– Пропустите, я вам говорю, – опять повторил, поджимая губы, князь Андрей.
– А ты кто такой? – вдруг с пьяным бешенством обратился к нему офицер. – Ты кто такой? Ты (он особенно упирал на ты ) начальник, что ль? Здесь я начальник, а не ты. Ты, назад, – повторил он, – в лепешку расшибу.
Это выражение, видимо, понравилось офицеру.
– Важно отбрил адъютантика, – послышался голос сзади.
Князь Андрей видел, что офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что называется ridicule [смешное], но инстинкт его говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку:
– Из воль те про пус тить!
Офицер махнул рукой и торопливо отъехал прочь.
– Всё от этих, от штабных, беспорядок весь, – проворчал он. – Делайте ж, как знаете.
Князь Андрей торопливо, не поднимая глаз, отъехал от лекарской жены, называвшей его спасителем, и, с отвращением вспоминая мельчайшие подробности этой унизи тельной сцены, поскакал дальше к той деревне, где, как ему сказали, находился главнокомандующий.
Въехав в деревню, он слез с лошади и пошел к первому дому с намерением отдохнуть хоть на минуту, съесть что нибудь и привесть в ясность все эти оскорбительные, мучившие его мысли. «Это толпа мерзавцев, а не войско», думал он, подходя к окну первого дома, когда знакомый ему голос назвал его по имени.
Он оглянулся. Из маленького окна высовывалось красивое лицо Несвицкого. Несвицкий, пережевывая что то сочным ртом и махая руками, звал его к себе.
– Болконский, Болконский! Не слышишь, что ли? Иди скорее, – кричал он.
Войдя в дом, князь Андрей увидал Несвицкого и еще другого адъютанта, закусывавших что то. Они поспешно обратились к Болконскому с вопросом, не знает ли он чего нового. На их столь знакомых ему лицах князь Андрей прочел выражение тревоги и беспокойства. Выражение это особенно заметно было на всегда смеющемся лице Несвицкого.
– Где главнокомандующий? – спросил Болконский.
– Здесь, в том доме, – отвечал адъютант.
– Ну, что ж, правда, что мир и капитуляция? – спрашивал Несвицкий.
– Я у вас спрашиваю. Я ничего не знаю, кроме того, что я насилу добрался до вас.
– А у нас, брат, что! Ужас! Винюсь, брат, над Маком смеялись, а самим еще хуже приходится, – сказал Несвицкий. – Да садись же, поешь чего нибудь.
– Теперь, князь, ни повозок, ничего не найдете, и ваш Петр Бог его знает где, – сказал другой адъютант.
– Где ж главная квартира?
– В Цнайме ночуем.
– А я так перевьючил себе всё, что мне нужно, на двух лошадей, – сказал Несвицкий, – и вьюки отличные мне сделали. Хоть через Богемские горы удирать. Плохо, брат. Да что ты, верно нездоров, что так вздрагиваешь? – спросил Несвицкий, заметив, как князя Андрея дернуло, будто от прикосновения к лейденской банке.
– Ничего, – отвечал князь Андрей.
Он вспомнил в эту минуту о недавнем столкновении с лекарскою женой и фурштатским офицером.
– Что главнокомандующий здесь делает? – спросил он.
– Ничего не понимаю, – сказал Несвицкий.
– Я одно понимаю, что всё мерзко, мерзко и мерзко, – сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий.
Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное – он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой.
– Вторая линия… Написал? – продолжал он, диктуя писарю, – Киевский гренадерский, Подольский…
– Не поспеешь, ваше высокоблагородие, – отвечал писарь непочтительно и сердито, оглядываясь на Козловского.
Из за двери слышен был в это время оживленно недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки,и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, – по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что нибудь важное и несчастливое.
Князь Андрей настоятельно обратился к Козловскому с вопросами.
– Сейчас, князь, – сказал Козловский. – Диспозиция Багратиону.
– А капитуляция?
– Никакой нет; сделаны распоряжения к сражению.
Князь Андрей направился к двери, из за которой слышны были голоса. Но в то время, как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным носом на пухлом лице, показался на пороге.
Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его.
– Ну, что, кончил? – обратился он к Козловскому.
– Сию секунду, ваше высокопревосходительство.
Багратион, невысокий, с восточным типом твердого и неподвижного лица, сухой, еще не старый человек, вышел за главнокомандующим.
– Честь имею явиться, – повторил довольно громко князь Андрей, подавая конверт.
– А, из Вены? Хорошо. После, после!
Кутузов вышел с Багратионом на крыльцо.
– Ну, князь, прощай, – сказал он Багратиону. – Христос с тобой. Благословляю тебя на великий подвиг.
Лицо Кутузова неожиданно смягчилось, и слезы показались в его глазах. Он притянул к себе левою рукой Багратиона, а правой, на которой было кольцо, видимо привычным жестом перекрестил его и подставил ему пухлую щеку, вместо которой Багратион поцеловал его в шею.
– Христос с тобой! – повторил Кутузов и подошел к коляске. – Садись со мной, – сказал он Болконскому.
– Ваше высокопревосходительство, я желал бы быть полезен здесь. Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона.
– Садись, – сказал Кутузов и, заметив, что Болконский медлит, – мне хорошие офицеры самому нужны, самому нужны.
Они сели в коляску и молча проехали несколько минут.
– Еще впереди много, много всего будет, – сказал он со старческим выражением проницательности, как будто поняв всё, что делалось в душе Болконского. – Ежели из отряда его придет завтра одна десятая часть, я буду Бога благодарить, – прибавил Кутузов, как бы говоря сам с собой.
Князь Андрей взглянул на Кутузова, и ему невольно бросились в глаза, в полуаршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, и его вытекший глаз. «Да, он имеет право так спокойно говорить о погибели этих людей!» подумал Болконский.
– От этого я и прошу отправить меня в этот отряд, – сказал он.
Кутузов не ответил. Он, казалось, уж забыл о том, что было сказано им, и сидел задумавшись. Через пять минут, плавно раскачиваясь на мягких рессорах коляски, Кутузов обратился к князю Андрею. На лице его не было и следа волнения. Он с тонкою насмешливостью расспрашивал князя Андрея о подробностях его свидания с императором, об отзывах, слышанных при дворе о кремском деле, и о некоторых общих знакомых женщинах.


Кутузов чрез своего лазутчика получил 1 го ноября известие, ставившее командуемую им армию почти в безвыходное положение. Лазутчик доносил, что французы в огромных силах, перейдя венский мост, направились на путь сообщения Кутузова с войсками, шедшими из России. Ежели бы Кутузов решился оставаться в Кремсе, то полуторастатысячная армия Наполеона отрезала бы его от всех сообщений, окружила бы его сорокатысячную изнуренную армию, и он находился бы в положении Мака под Ульмом. Ежели бы Кутузов решился оставить дорогу, ведшую на сообщения с войсками из России, то он должен был вступить без дороги в неизвестные края Богемских
гор, защищаясь от превосходного силами неприятеля, и оставить всякую надежду на сообщение с Буксгевденом. Ежели бы Кутузов решился отступать по дороге из Кремса в Ольмюц на соединение с войсками из России, то он рисковал быть предупрежденным на этой дороге французами, перешедшими мост в Вене, и таким образом быть принужденным принять сражение на походе, со всеми тяжестями и обозами, и имея дело с неприятелем, втрое превосходившим его и окружавшим его с двух сторон.
Кутузов избрал этот последний выход.
Французы, как доносил лазутчик, перейдя мост в Вене, усиленным маршем шли на Цнайм, лежавший на пути отступления Кутузова, впереди его более чем на сто верст. Достигнуть Цнайма прежде французов – значило получить большую надежду на спасение армии; дать французам предупредить себя в Цнайме – значило наверное подвергнуть всю армию позору, подобному ульмскому, или общей гибели. Но предупредить французов со всею армией было невозможно. Дорога французов от Вены до Цнайма была короче и лучше, чем дорога русских от Кремса до Цнайма.