Сага о Курином Торире

Сага о Курином Торире

Сага о Курином Торире (др.-сканд. Hænsna-Þóris saga) — одна из "родовых саг", записанная не позже середины XIII века, действие которой происходит в Восточной Исландии в 962—965 гг. Рассказывает о событиях, повлёкших за собой правовую реформу — принятие альтингом "законов Торда Ревуна".

Сюжет

Гибель Кетиля Сони

Во время одной особенно тяжёлой зимы (961—962 гг.) Кетиль Соня, богатый и знатный бонд, живший в Городищенском Фьорде, попытался приобрести у своего соседа Куриного Торира сено, необходимое арендаторам Кетиля. У Торира были излишки, но он не захотел продавать, хотя ему и делались самые выгодные предложения. Тогда Кетиль отобрал у него сено. Куриный Торир обратился за помощью к Одду из Междуречья, предводителю всех бондов Городищенского Фьорда. Но тот счёл, что на месте Кетиля Сони и сам поступил бы так же.

В это время приехал с севера сын Одда, Торвальд. Куриный Торир добился его поддержки в этой тяжбе ценой половины всего своего имущества. Торвальд был настроен вполне миролюбиво, но Торир последовательно добивался обострения конфликта. Он потребовал от Торвальда, чтобы тот на следующий же день, не посоветовавшись с отцом, поехал вызывать Кетиля Соню на тинг. Когда Торвальд был готов принять великодушное предложение Кетиля о возмещении ущерба, Торир назвал это неприемлемым, и Торвальду пришлось объявить иск о грабеже, используя самые резкие выражения. Норвежец, гостивший у Кетиля, счёл хозяина дома оскорблённым и застрелил из лука одного из спутников Торвальда, Хельги, который воспитывался в доме Куриного Торира. Торир первым склонился над Хельги, когда тот уже был мёртв, а потом объявил всем присутствующим:

"Мальчик говорил со мной. Он сказал дважды одно и то же, вот что: - Сожги, сожги Кетиля Соню в доме".

Спутники Торвальда знали, что Куриный Торир — лживый человек, и они не были уверены в том, что Хельги действительно что-то сказал перед смертью. Тем не менее они дождались сумерек в лесу, а потом вернулись к хутору Кетиля Сони, обложили дом хворостом и подожгли. Когда Кетиль спросил, получит ли кто-нибудь пощаду, Куриный Торир ответил, что всех ждёт одна участь. И поджигатели уехали не раньше, чем сгорели все, кто был в доме. Таким образом они продемонстрировали нетипичную жестокость: обычно при сожжениях в доме выпускали женщин и детей.

Месть за Кетиля Соню

Сына Кетиля Сони Херстейна в эту ночь не было дома. Узнав о гибели отца, он заручился поддержкой Торкеля Бахромы, знатного хёвдинга, обладавшего широкими родственными связями. Благодаря помощи Торкеля Херстейн смог быстро обручиться с его родственницей Турид, дочерью Гуннара сына Хлив, племянницей и воспитанницей Торда Ревуна, одного из самых могущественных хёвдингов в стране. Только после помолвки Торд Ревун узнал о сожжении Кетиля Сони и о том, что теперь ему придётся вести связанную с этим тяжбу. Это означало конфликт между ним и Оддом из Междуречья.

Для того, чтобы передать тяжбу на альтинг, Торд Ревун набрал две сотни людей. Путь ему преградил Одд с почти четырьмя сотнями. Дело дошло до открытого боя, в котором со стороны Торда погибло четверо, а со стороны Одда только один человек. Тем не менее тяжба была начата. Позже, когда люди начали отправляться на альтинг, Торд смог набрать огромное войско, намного превосходившее силы Одда. Торд не хотел пускать своих противников к месту тинга. Завязалась целая битва, в которой люди Одда потеряли шестерых и были оттеснены. Возникла угроза, что будет биться весь тинг, поэтому враждующие стороны развели и начали улаживать эту тяжбу. Все участники сожжения Кетиля Сони были приговорены к пожизненному изгнанию, за исключением Торвальда сына Одда, приговорённого к изгнанию на три года.

Херстейн, сын Кетиля Сони, не поехал на тинг из-за болезни. Куриный Торир с двенадцатью людьми напал на него, но сам был убит. Херстейн собственноручно отрубил Ториру голову.

Одд из Междуречья не считал тяжбу улаженной. Он со своими людьми напал на усадьбу Гуннара сына Хлив, но выяснил, что второй его сын, Тородд, только что заключил с Гуннаром мировую, добившись руки второй его дочери. Одду пришлось тоже примириться. Поскольку его изгнанный сын Торвальд попал в Шотландии в плен, Тородд поехал выручать брата. Когда Одд понял, что ни один из его сыновей не вернётся в Исландию, он тяжело заболел и вскоре умер (965 год).

Публикации

• Сага о Курином Торире/ Исландские саги. Перевод А.В.Циммерлинга. М., 2002. С. 15-40.
• Hen-Thorir's saga. Translated by Peter A.Jorgensen. En: Viðar Hreinsson (ed.): The Complete Sagas of Icelanders. Including 49 Tales. Vol. 5. Reykjavík: Leifur Eiríksson Publishing, 1997. Págs. 239-259. ISBN 9979-9293-5-9.

Литература

• Borfirðinga Sögur, Íslenzk fornrit III, ISBN 9979-893-02-8 (sec. Saga de Hænsna-Þóris)

Отрывок, характеризующий Сага о Курином Торире

«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.