Свадьба Екатерины II и Потёмкина

Свадьба Екатерины II и Потёмкина — морганатический брак, тайное венчание императрицы Екатерины II и её фаворита Григория Потёмкина, судя по сохранившимся свидетельствам действительно имевшее место и состоявшееся летом, осенью 1774 или же в начале января 1775 года.

Венчание

Дата

• 30 мая 1774 (по одной из версий В. С. Лопатина)
• 8 июня 1774 (по одной из версий В. С. Лопатина, см. ниже)
• осень 1774
• в начале января 1775 года (поскольку 25 января двор переехал в Москву)
• 1784 год (устарелая версия)

Место венчания

Существует несколько версий о месте венчания. Кроме того, неизвестно, почему духовник императрицы не мог совершить таинство в любом неосвящённом помещении её дворца, и неясно, для чего — может быть, для сохранения секрета, им пришлось покинуть здание.

• Сампсониевский собор (Санкт-Петербург)
• Храм Вознесения Господня в Сторожах, у Никитских ворот («Большое Вознесение») (Москва) — согласно устойчивой московской легенде, венчание состоялось не в Петербурге, а в этой московской церкви (вернее, в стоявшем на её месте предыдущем здании, так как это построено в 1798). Храм находился на территории московских владений Потёмкина
• Имение Екатерины Пелла под Санкт-Петербургом (по версии, связанной с 1784 годом).

Присутствовавшие при венчании

О лицах, присутствовавших на свадьбе, помимо основных действующих лиц, известно из одного источника — сообщения Ф. Н. Голицына (см. ниже). Факт присутствия упомянутого им Самойлова подтверждается его потомками.

1. Потёмкин, Григорий Александрович, жених
2. Екатерина II, невеста
3. Самойлов, Александр Николаевич, племянник жениха, держал венцы (в его семью отдадут воспитываться дочь новобрачных Тёмкину)
4. Чертков, Евграф Александрович, камергер, приближённый императрицы, держал венцы
5. Перекусихина, Марья Саввишна, ближайшая приближённая императрицы
6. Неизвестный священник, свершивший обряд, вероятно, духовник императрицы с 1770 по 1794 год — Панфилов, Иван Иванович

• Grigory Potyomkin.jpeg

  Потёмкин

• Catherine II by D.Levitskiy (1794, Novgorod museum).jpg

  Екатерина

• Samoylov Alexander Nikolaevich.jpg

  Самойлов

• RusPortraits v2-101 Marie Savvichna Perekoussikhine.jpg

  Перекусихина

• Ioann Panfilov.jpg

  Панфилов

Обстоятельства

Прецедентом подобного тайного брака для Екатерины и Потёмкина являлась история о свадьбе Елизаветы Петровны и Алексея Разумовского. Помимо сильных чувств, которые пара испытывала друг к другу, в случае поздней даты венчания могло сыграть роль то, что Екатерина уже была беременна ребёнком Потёмкина. Также на них повлияло облегчение после разгрома пугачевщины и важная роль в помощи Екатерине, оказанной Потёмкиным в этой ситуации.

Отношения между Екатериной и Потёмкиным

Потёмкин был давний знакомый Екатерины, принимавший участие ещё в перевороте, и сменил в её сердце юного Александра Васильчикова, став третьим официальным фаворитом императрицы (начиная счет с Григория Орлова). Связь между ними началась весной 1774 года, Потемкину в этот момент было 34 года, Екатерина была на 10 лет старше (достаточно много, по критериям той эпохи).

Дочь Екатерины II и Потёмкина — Тёмкина, Елизавета Григорьевна родилась 13 июля 1775 года. Кризис в отношениях Екатерины с Потемкиным длился с конца января по конец июля 1776 г.: он был связан с калибром личности Потёмкина, которого сама Екатерина сделала крупным государственным деятелем, развив его задатки. Начались многочисленные бурные ссоры и скандалы. И, сама обладая сильным характером, она понимала это противоречие, тем более, что императором ему было не стать, а характер не позволял быть просто тайным мужем, и писала ему: «Мы ссоримся о власти, а не о любви», и начала отдаляться от него как женщина, сохраняя как политика. Он ревновал её, заставлял терпеть унижения в присутствии посторонних, его чрезвычайно подавляла необходимость быть в подчиненном положении к миропомазанной императрице, которая одновременно являлась его женщиной. Со временем Потемкин все больше отдалялся от императрицы. Говорили, что он притворялся больным, чтобы избежать её объятий. Зима 1776 года (по мнению биографа Потемкина) — самый интенсивный период их отношений: «они любили друг друга, считали друг друга мужем и женой, но чувствовали, что взаимно отдаляются, и пытались найти способ остаться вместе навсегда. Случалось, что Потемкин плакал в объятиях своей государыни».

Таким образом их любовные отношения продолжались до ноября 1776 года, когда Екатерина в его отсутствие по делам ревизии Новгородской губернии, обратила внимание на человека «потише и смирнее», чем Потёмкин — Петра Завадовского. На следующий год Завадовский, примкнувший к партии Орловых и начавший действовать против Потёмкина, потерял привязанность императрицы. Что показательно: заливаясь слезами, отставленный фаворит умоляет Екатерину о сохранении её милости — и милости князя Григория Александровича.

Несмотря на разрыв в личной жизни, благодаря своим способностям Потёмкин сохранял дружбу и уважение Екатерины и до самой своей смерти в 1791 году оставался вторым человеком в государстве. Я. Л. Барсков пишет, что в этом отношении из всех двадцати с лишним фаворитов он представляет собой исключение: никому, даже Платону Зубову, не уступала императрица из своей власти так много, как Потёмкину, и притом сразу, в первый же год его «случая».

Предисловие к опубликованной переписке между ними указывает, что он является исключением и в другом отношении: только его называла она своим «мужем», а себя его «женою», связанною с ним «святейшими узами» (см. ниже).

Биограф Потёмкина пишет: «Роман Потемкина и Екатерины II как будто закончился, но на самом деле он не завершался никогда. Он превратился в устойчивый брак. Супруги влюблялись и заводили себе любовников и любовниц, но их отношения между собой оставались для них важнее всего. (…) Скорее всего ни тогда, ни позже она не отказывалась полностью от близости с человеком, которого называла своим мужем». Комнаты Потёмкина по-прежнему соединялись с апартаментами императрицы, он имел право входить без доклада, и текущий фаворит в любой момент мог столкнуться с необходимостью терпеть его общества или даже удалиться.

После отставки Завадовского до конца её жизни у Екатерины будет ещё лишь 6 официальных фаворитов и все они (кроме последнего, Зубова), были рекомендованы Потёмкиным императрице и служили у него адъютантами. Как предполагает историк, после кризиса, вызванного появлением при дворе Завадовского, между Екатериной и Потемкиным было заключено негласное соглашение: каждый фаворит должен защищать интересы князя при дворе, она требовала от фаворитов беспрекословного подчинения Потемкину и при нарушении этого правила фаворит получал отставку. Любимцами императрицы становились молодые люди, не имевшие ни богатства, ни влиятельных родственников, которые своим возвышением всецело были обязаны Потемкину и Екатерине и не игравшие впоследствии самостоятельной роли. Биограф Потёмкина пишет, что историки часто выпускали из виду треугольник «Екатерина — Потемкин — молодой фаворит», однако именно такой треугольник и составлял «семью» императрицы.

Платон Зубов много лет спустя после смерти Потёмкина жаловался на него: «Хотя я победил его наполовину, но окончательно устранить с моего пути никак не мог. А устранить было необходимо, потому что Императрица всегда сама шла навстречу его желаниям и просто боялась его, будто взыскательного супруга. Меня же она только любила и часто указывала на Потемкина, чтоб я брал с него пример».

Когда 12 октября 1791 года курьер привёз в Петербург весть о смерти Потемкина, который умер по дороге из Ясс в Николаев 5 октября 1791 г. среди степи, Екатерина была потрясена. «Слезы и отчаяние» отмечает в «Дневнике» её секретарь А. В. Храповицкий. «Вчера ввечеру, — отмечает Храповицкий 19/XI, — и сегодня поутру плакали, — 24.XI. Причесались, убрали голову, но при надевании платья вдруг слезы… Жалуются ипохондриею и не могут сносить публики, — 4/XII… вдруг прыснули слезы при чтении письма из Ясс». В письме Гримму она писала (2 1/2 часа ночи с 12 на 13 октября 1791 г.): «Снова поразил меня, как обухом в голову, страшный удар, мой ученик, мой друг, можно сказать, мой идол, кн. Потемкин-Таврический скончался в Молдавии от болезни, продолжавшейся целый месяц. Вы не можете себе представить, как я огорчена. (…) Он страстно, ревностно был предан мне; бранился и сердился, когда полагал, что дело было сделано не так, как следовало. (…) Но в нём было ещё одно редкое качество, отличавшее его от всех других людей: у него была смелость в сердце, смелость в уме, смелость в душе. Благодаря этому мы всегда понимали друг друга и не обращали внимания на толки тех, кто меньше нас смыслил. По моему мнению, кн. Потемкин был великий человек, который не выполнил и половины того, что в состоянии был сделать».

Сам Потёмкин, в отличие от многих других её фаворитов женат не был (что подтверждает версию о венчании) и, как и Екатерина, находил утешение в объятиях намного более молодых представителях противоположного пола, причем, что неприятно поражало современников, предпочитая своих подрастающих племянниц (Екатерину Энгельгардт, Александру Браницкую и проч.).

Свидетельства

Переписка Екатерины с Потёмкиным

По меньшей мере в 28 письмах-записочках Екатерина называет Потемкина «мужем» и «супругом» (30 раз), а себя именует «женой» (4 раза). Иногда эти слова она прописывает полностью, иногда обозначает начальными буквами. Чаще всего она обращается к нему со словами «муж дорогой», но встречаются и такие сочетания, как «муж любезный», «муж милый», «нежный муж», «безценный муж», «муж родной», «собственный мой муж». Как указывает В. С. Лопатин в своих комментариях к изданным им письмам, первый раз Екатерина называет его мужем в письме, датированном «После 7.IV.1774», когда, по его мнению, брак ещё не был заключён, но Потёмкин добился её согласия, но наступивший Великий пост, а также пребывание в Петербурге четырёх братьев Орловых заставляют императрицу ждать удобного часа.

По мнению исследователя, венчание состоялось раньше, чем это принято считать, в воскресенье, поздним вечером 8 июня 1774 года в церкви Св. Сампсония Странноприимца на Выборгской стороне в Петербурге. О подготовке к этому тайному браку, по его мнению, говорит это письмо от 4 июня 1774 года:

Батинька, я завтра буду и те привезу, о коих пишете. Да Фельдм[аршала] Голицына шлюбки велите готовить противу Сиверса пристани, буде ближе ко дворцу пристать нельзя. Прощайте, будьте здоровы, а мы будем к вам веселы так, что любо будет смотреть. Monsieur le Gros (с фр. — «Господина Толстяка») позовите, буде изволишь. Adieu, mon Ami (с фр. — «Прощайте, мой друг»).

…«Те привезу, о коих пишете» — возможно, свидетели тайного венчания. «…Шлюбки велите готовить противу Сиверса пристани, буде ближе ко дворцу пристать нельзя…» — замечание о лодке и пристани, по указаниям Лопатина, очень важно, как свидетельство подготовки тайного венчания, поскольку церковь Сампсония, где было решено венчаться, стояла в отдаленной части города на берегу Большой Невки и чтобы добраться туда, надо было пересечь Неву (мостов ещё не было, кроме одного понтонного, ведшего на Васильевский остров) и спуститься по Большой Невке. Удобнее всего была шлюбка с отборными гребцами, которая полагалась фельдмаршалу князю Александру Михайловичу Голицыну (1718—1783) как главнокомандующему в столице.

Следующая записка Екатерины (после 8 числа) гласит:

Гришенок бесценный, беспримерный и милейший в свете, я тебя чрезвычайно и без памяти люблю, друг милой, цалую и обнимаю душою и телом, му[ж] доро[гой].

Лето 1775 г. пара провела в Коломенском и затем в Царицыне, где новобрачные скромно жили в Царицыно в домике из шести комнат.

Спустя два года (февраль-март 1776), в период кризиса их отношений Екатерина пишет ему письмо, вспоминающее их «священные узы».

Владыко и Cher Epoux (с фр. — «Дорогой Супруг»)! Я зачну ответ с той строки, которая более меня трогает: хто велит плакать? Для чего более дать волю воображению живому, нежели доказательствам, глаголющим в пользу твоей жены? Два года назад была ли она к тебе привязана Святейшими узами? Голубчик, изволишь суп[с]онировать {от фр. soupconner — подозревать.} невозможное, на меня шляся. Переменяла ли я глас, можешь ли быть нелюбим? Верь моим словам, люблю тебя и привязана к тебе всеми узами. Теперь сам личи: два года назад были ли мои слова и действия в твоей пользы сильнее, нежели теперь?

Указания современников

Первым исследователем данного вопроса стал Бартенев, который черпал сведения, в основном, у детей и внуков представителей екатерининского поколения. Ему удалось опубликовать свои записи в 1906 г., после отмены цензурных ограничений на такую щекотливую касающуюся царской фамилии тему.

• В своих заметках (1906 г.) Бартенев поведал о своей давней беседе с министром графом Дмитрием Николаевичем Блудовым, к внукам которого он был приглашен в качестве домашнего учителя. Именно Блудову Николай I поручил разобрать бумаги Екатерины II, среди которых находились и её «Записки», и многочисленные письма к Потемкину. «В один из вечеров [осенью 1863 г.], когда я уже начинал утомляться слушанием, вдруг старик-граф как бы мимоходом сказал, что Екатерина II была замужем за Потемкиным. Я изумился, точно как читающий диккенсова Копперфильда изумляется, узнав в конце книги, что у тетушки Бетси был муж. Признаюсь, мне подумалось, уж не стал ли бредить престарелый Председатель Государственного Совета (это был последний год его жизни). Однако я, разумеется, начал допытываться, откуда он про это знает, и граф сообщил мне, что князь М. С. Воронцов, приезжавший в Петербург по кончине своей тещи, племянницы Потемкина графини А. В. Браницкой (умерла в 1839 г.), сказывал ему, что она сообщила ему эту тайну и передала даже самую запись об этом браке»
• В 1869 г. Бартенев посетил в Одессе внука графини А. В. Браницкой князя С. М. Воронцова. «На первых же порах знакомства, — вспоминал Бартенев, — князь сообщил мне, что у матушки его, тогда ещё здравствовавшей княгини Елизаветы Ксаверьевны, хранится список записи о браке императрицы Екатерины II с её дедом-дядею Светлейшим князем Потемкиным. Позднее, в другую одесскую мою поездку, граф Александр Григорьевич Строганов сказывал мне, что эта запись хранилась в особой шкатулке, которую княгиня Воронцова поручила ему бросить в море, когда он ездил из Одессы в Крым».

Родственные связи Григория Потёмкина

Александр Потёмкин

Григорий Орлов

Екатерина II

Григорий Потёмкин

Мария Самойлова

Елена Энгельгардт

Пелагея Высоцкая

Алексей Бобринский

Елизавета Тёмкина

Александр Самойлов

Александра Браницкая

Николай Высоцкий

Алексей Алексеевич Бобринский

Софья Александровна

Николай Александрович Самойлов

Михаил Семёнович Воронцов

Елизавета Ксаверьевна Воронцова

Александр Алексеевич Бобринский

Владимир Алексеевич Бобринский

Семён Михайлович Воронцов

• В записках кн. Ф. Н. Голицына (воспитателем которого был последний фаворит императрицы Елизаветы Петровны И. И. Шувалов) сказано: «Один из моих знакомых, бывший при Павле I в делах и в большой доверенности, уверял меня, что императрица Екатерина вследствие упорственного желания князя Потемкина и её к нему страстной привязанности, с ним венчалась [в Петербурге] у Самсония, что на Выборгской стороне. Она изволила туда приехать поздно вечером, где уже духовник её был в готовности, сопровождаемая одною [камерфрау] Марьей Савишной Перекусихиной. Венцы держали гр. [А. Н.] Самойлов [племянник Г. А. Потемкина] и Евграф Александрович Чертков».
• Граф А. А. Бобринский (внук Екатерины от Орлова) поведал Бартеневу: «Родной, по матери своей, внук графа Самойлова граф Александр Алексеевич Бобринский знал, по преданию, и передал мне, что когда совершалось таинство брака, Апостол читан был графом Самойловым, который при словах „Жена да боится мужа своего“ поглядел в сторону венчавшейся, и она кивнула ему головою, и что брачную запись граф Самойлов приказал положить себе в гроб». (Эти свидетельства, по мнению историков, особенно ценны, ибо идут от представителей рода Орловых, ревновавших императрицу к Потемкину).
• Ещё одно свидетельство, записанное Бартеневым: «Граф Орлов-Давыдов В. П. (человек воздержанный и на язык) передавал мне, что однажды он пришел к престарелому графу Самойлову в то время, как он разбирал свои драгоценности. „А вот пряжка, — сказал он ему, — подаренная мне Государынею на память брака с покойным дядюшкою“».

Бартенев высказал предположение о том, что венчание состоялось либо осенью 1774 года, когда миновала опасность пугачевщины, либо в первой половине января 1775 года, перед отъездом двора из Петербурга в Москву. Анализируя, кто присутствовал при венчании, он считал, что «Брачная запись, полученная М. С. Перекусихиной, должна, если не истреблена, храниться у Светлейшего князя П. Д. Волконского, и её также следует искать у Чертковых (бездетному Евграфу Александровичу наследовал его брат)». (Перекусихина также была бездетной, то есть у двух других свидетелей не осталось потомства, которые могли бы хранить семейную «легенду», как это случилось с Самойловым).

• В XIX веке коллекционер князь С. Голицын показывал посетителям своего московского дворца на Волконской улице, где, как считается, Екатерина останавливалась в 1775 году, две иконы, которые императрица подарила в дворцовую часовню, где якобы венчалась с Потемкиным.

Иностранные источники

• Французский посол граф Сегюр сообщал в Версаль в декабре 1788 года, что Потемкин пользуется «особыми правами», основание которых — «великая тайна, известная только четырём человекам в России. Случай открыл её мне, и если мне удастся вполне увериться, я оповещу Короля при первой возможности». Людовик XVI в октябрьском письме своему министру иностранных дел графу Верженну он называет Екатерину «мадам Потемкин» — «Госпоже Потемкиной добрых сорок пять лет: самое время рожать детей» (впрочем, это могло быть и просто шуткой).
• В 1883 г. венская газета «Новая свободная пресса» в No 6114 поместила статью профессора Вертгейма, который привел извлечение из депеши австрийского посла при дворе Екатерины II графа Людвига Кобенцеля от 15 апреля 1788 г. Ссылаясь на графа Сегюра, Кобенцель сообщал о браке Потемкина с императрицей как о положительном факте.
• Во время Второй русско-турецкой войны принц де Линь заметил Потёмкину, что он мог бы стать князем Молдавии и Валахии. «Это для меня пустяк, — отвечал Потёмкин. — Если бы я захотел, я мог бы стать королём польским; я отказался от герцогства Курляндского. Я стою гораздо выше». Если учесть, что одного своего любовника (Станислава Понятовского) Екатерина сделала именно королём польским, то трудно представить себе положение выше, чем собственно супруг императрицы.
• В 1887 г. известный петербургский историк Д. Ф. Кобеко в своей монографии «Цесаревич Павел Петрович» сослался на книгу «Жизнь Екатерины II императрицы России» французского автора Ж. А. Кастеры, вышедшую в Париже в конце XVIII в. По словам Кастеры, Потемкин намеревался склонить императрицу к браку ещё в 1775 г., но она якобы не согласилась. Тогда ещё были живы князь Г. Г. Орлов, предлагавший ей свою руку 12 лет назад, и граф Н. И. Панин, принципиальный противник этого брака. Когда же они ушли из жизни (оба скончались в 1783 г.), императрица якобы дала согласие, и брак состоялся в 1784 г. вскоре после смерти фаворита А. Д. Ланского, потрясшей Екатерину. «Конечно, сочинения Кастеры представляют источник, с которым следует обращаться с большой осторожностью», — предупредил своих читателей Кобеко, но, по его словам, рассказ Кастеры «подтверждается некоторыми указаниями. Действительно, после смерти Ланского Екатерина была опечалена, и только приезд Потемкина рассеял её грусть. В этом же году она приобрела имение Пелла близ Петербурга, где по преданию и совершено бракосочетание её с Потемкиным». Версия о такой поздней дате венчания не совпадает с указаниями писем Екатерины и Потемкина.

Последствия

Барсков пишет, что «уже один слух о том, что они были обвенчаны, создавал для Потемкина исключительное положение, особенно в первое время его „случая“; в нём действительно видели „владыку“, как называет его в письмах сама Екатерина, и ему оказывали почти царские почести при его поездках в подчиненные ему области или на театр военных действий и обратно в столицу. Как ни велико расстояние от брачного венца до царской короны, но по тем временам так же велико было расстояние, отделявшее случайного любовника царицы от её мужа, которого она явно считала первым лицом в государстве после себя. Всем дальнейшим фаворитам она ставила в обязанность „поклоны“ Потемкину в письмах и, по её собственному примеру, почтительное с ним обращение при дворе. Это был царь, только без титула и короны».

Современная английская исследовательница Исабель де Мадариага разделяет мнение о возможности морганатического брака императрицы и Григория Александровича. «Письма Екатерины Потемкину… подтверждают, что Екатерина и Потемкин были тайно обвенчаны. В её письмах она часто называет его мужем и дорогим супругом. Возможно, из-за большого напряжения страсть Екатерины и Потемкина длилась недолго, однако, в повседневной жизни они продолжали вести себя как женатая пара, до конца своих дней соединённая сильной привязанностью и абсолютным доверием» Исследовательница приходит к заключению, что Потемкин занимал положение фактического консорта. «Екатерина обращалась с Потемкиным как с принцем-консортом. Она публично посещала его с целью подчеркнуть его статус… царские эскорты были обеспечены ему, где бы он ни ехал… Он вел себя как император, и люди видели в нём владыку. Без сомнения, зависимость Екатерины от Потемкина как от фактического, если не юридического, консорта объяснялась личной доверенностью… но он гарантировал Екатерине безусловную преданность, в которой она так нуждалась».

Мнения историков

Помимо упомянутых выше сторонников версии об осуществившемся браке (П. И. Бартенев, Я. Л. Барсков, В. С. Лопатин, Саймон Себаг-Монтефиоре, Исабель де Мадариага) с нею были согласны Удард, Натан Эйдельман, Анри Труайя, П. Маруси. Бо́льший скептицизм проявляет А. Б. Каменский, считая обращения Екатерины в письмах к Потемкину как верной жены — её кривляньем и шутовством.

См. также

• Список мужчин Екатерины II

Отрывок, характеризующий Свадьба Екатерины II и Потёмкина

– Mon cher, – сказал шопотом князю Андрею Несвицкий, – le vieux est d'une humeur de chien. [Мой милый, наш старик сильно не в духе.]
К Кутузову подскакал австрийский офицер с зеленым плюмажем на шляпе, в белом мундире, и спросил от имени императора: выступила ли в дело четвертая колонна?
Кутузов, не отвечая ему, отвернулся, и взгляд его нечаянно попал на князя Андрея, стоявшего подле него. Увидав Болконского, Кутузов смягчил злое и едкое выражение взгляда, как бы сознавая, что его адъютант не был виноват в том, что делалось. И, не отвечая австрийскому адъютанту, он обратился к Болконскому:
– Allez voir, mon cher, si la troisieme division a depasse le village. Dites lui de s'arreter et d'attendre mes ordres. [Ступайте, мой милый, посмотрите, прошла ли через деревню третья дивизия. Велите ей остановиться и ждать моего приказа.]
Только что князь Андрей отъехал, он остановил его.
– Et demandez lui, si les tirailleurs sont postes, – прибавил он. – Ce qu'ils font, ce qu'ils font! [И спросите, размещены ли стрелки. – Что они делают, что они делают!] – проговорил он про себя, все не отвечая австрийцу.
Князь Андрей поскакал исполнять поручение.
Обогнав всё шедшие впереди батальоны, он остановил 3 ю дивизию и убедился, что, действительно, впереди наших колонн не было стрелковой цепи. Полковой командир бывшего впереди полка был очень удивлен переданным ему от главнокомандующего приказанием рассыпать стрелков. Полковой командир стоял тут в полной уверенности, что впереди его есть еще войска, и что неприятель не может быть ближе 10 ти верст. Действительно, впереди ничего не было видно, кроме пустынной местности, склоняющейся вперед и застланной густым туманом. Приказав от имени главнокомандующего исполнить упущенное, князь Андрей поскакал назад. Кутузов стоял всё на том же месте и, старчески опустившись на седле своим тучным телом, тяжело зевал, закрывши глаза. Войска уже не двигались, а стояли ружья к ноге.
– Хорошо, хорошо, – сказал он князю Андрею и обратился к генералу, который с часами в руках говорил, что пора бы двигаться, так как все колонны с левого фланга уже спустились.
– Еще успеем, ваше превосходительство, – сквозь зевоту проговорил Кутузов. – Успеем! – повторил он.
В это время позади Кутузова послышались вдали звуки здоровающихся полков, и голоса эти стали быстро приближаться по всему протяжению растянувшейся линии наступавших русских колонн. Видно было, что тот, с кем здоровались, ехал скоро. Когда закричали солдаты того полка, перед которым стоял Кутузов, он отъехал несколько в сторону и сморщившись оглянулся. По дороге из Працена скакал как бы эскадрон разноцветных всадников. Два из них крупным галопом скакали рядом впереди остальных. Один был в черном мундире с белым султаном на рыжей энглизированной лошади, другой в белом мундире на вороной лошади. Это были два императора со свитой. Кутузов, с аффектацией служаки, находящегося во фронте, скомандовал «смирно» стоявшим войскам и, салютуя, подъехал к императору. Вся его фигура и манера вдруг изменились. Он принял вид подначальственного, нерассуждающего человека. Он с аффектацией почтительности, которая, очевидно, неприятно поразила императора Александра, подъехал и салютовал ему.
Неприятное впечатление, только как остатки тумана на ясном небе, пробежало по молодому и счастливому лицу императора и исчезло. Он был, после нездоровья, несколько худее в этот день, чем на ольмюцком поле, где его в первый раз за границей видел Болконский; но то же обворожительное соединение величавости и кротости было в его прекрасных, серых глазах, и на тонких губах та же возможность разнообразных выражений и преобладающее выражение благодушной, невинной молодости.
На ольмюцком смотру он был величавее, здесь он был веселее и энергичнее. Он несколько разрумянился, прогалопировав эти три версты, и, остановив лошадь, отдохновенно вздохнул и оглянулся на такие же молодые, такие же оживленные, как и его, лица своей свиты. Чарторижский и Новосильцев, и князь Болконский, и Строганов, и другие, все богато одетые, веселые, молодые люди, на прекрасных, выхоленных, свежих, только что слегка вспотевших лошадях, переговариваясь и улыбаясь, остановились позади государя. Император Франц, румяный длиннолицый молодой человек, чрезвычайно прямо сидел на красивом вороном жеребце и озабоченно и неторопливо оглядывался вокруг себя. Он подозвал одного из своих белых адъютантов и спросил что то. «Верно, в котором часу они выехали», подумал князь Андрей, наблюдая своего старого знакомого, с улыбкой, которую он не мог удержать, вспоминая свою аудиенцию. В свите императоров были отобранные молодцы ординарцы, русские и австрийские, гвардейских и армейских полков. Между ними велись берейторами в расшитых попонах красивые запасные царские лошади.
Как будто через растворенное окно вдруг пахнуло свежим полевым воздухом в душную комнату, так пахнуло на невеселый Кутузовский штаб молодостью, энергией и уверенностью в успехе от этой прискакавшей блестящей молодежи.
– Что ж вы не начинаете, Михаил Ларионович? – поспешно обратился император Александр к Кутузову, в то же время учтиво взглянув на императора Франца.
– Я поджидаю, ваше величество, – отвечал Кутузов, почтительно наклоняясь вперед.
Император пригнул ухо, слегка нахмурясь и показывая, что он не расслышал.
– Поджидаю, ваше величество, – повторил Кутузов (князь Андрей заметил, что у Кутузова неестественно дрогнула верхняя губа, в то время как он говорил это поджидаю ). – Не все колонны еще собрались, ваше величество.
Государь расслышал, но ответ этот, видимо, не понравился ему; он пожал сутуловатыми плечами, взглянул на Новосильцева, стоявшего подле, как будто взглядом этим жалуясь на Кутузова.
– Ведь мы не на Царицыном лугу, Михаил Ларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки, – сказал государь, снова взглянув в глаза императору Францу, как бы приглашая его, если не принять участие, то прислушаться к тому, что он говорит; но император Франц, продолжая оглядываться, не слушал.
– Потому и не начинаю, государь, – сказал звучным голосом Кутузов, как бы предупреждая возможность не быть расслышанным, и в лице его еще раз что то дрогнуло. – Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде и не на Царицыном лугу, – выговорил он ясно и отчетливо.
В свите государя на всех лицах, мгновенно переглянувшихся друг с другом, выразился ропот и упрек. «Как он ни стар, он не должен бы, никак не должен бы говорить этак», выразили эти лица.
Государь пристально и внимательно посмотрел в глаза Кутузову, ожидая, не скажет ли он еще чего. Но Кутузов, с своей стороны, почтительно нагнув голову, тоже, казалось, ожидал. Молчание продолжалось около минуты.
– Впрочем, если прикажете, ваше величество, – сказал Кутузов, поднимая голову и снова изменяя тон на прежний тон тупого, нерассуждающего, но повинующегося генерала.
Он тронул лошадь и, подозвав к себе начальника колонны Милорадовича, передал ему приказание к наступлению.
Войско опять зашевелилось, и два батальона Новгородского полка и батальон Апшеронского полка тронулись вперед мимо государя.
В то время как проходил этот Апшеронский батальон, румяный Милорадович, без шинели, в мундире и орденах и со шляпой с огромным султаном, надетой набекрень и с поля, марш марш выскакал вперед и, молодецки салютуя, осадил лошадь перед государем.
– С Богом, генерал, – сказал ему государь.
– Ma foi, sire, nous ferons ce que qui sera dans notre possibilite, sire, [Право, ваше величество, мы сделаем, что будет нам возможно сделать, ваше величество,] – отвечал он весело, тем не менее вызывая насмешливую улыбку у господ свиты государя своим дурным французским выговором.
Милорадович круто повернул свою лошадь и стал несколько позади государя. Апшеронцы, возбуждаемые присутствием государя, молодецким, бойким шагом отбивая ногу, проходили мимо императоров и их свиты.
– Ребята! – крикнул громким, самоуверенным и веселым голосом Милорадович, видимо, до такой степени возбужденный звуками стрельбы, ожиданием сражения и видом молодцов апшеронцев, еще своих суворовских товарищей, бойко проходивших мимо императоров, что забыл о присутствии государя. – Ребята, вам не первую деревню брать! – крикнул он.
– Рады стараться! – прокричали солдаты.
Лошадь государя шарахнулась от неожиданного крика. Лошадь эта, носившая государя еще на смотрах в России, здесь, на Аустерлицком поле, несла своего седока, выдерживая его рассеянные удары левой ногой, настораживала уши от звуков выстрелов, точно так же, как она делала это на Марсовом поле, не понимая значения ни этих слышавшихся выстрелов, ни соседства вороного жеребца императора Франца, ни всего того, что говорил, думал, чувствовал в этот день тот, кто ехал на ней.
Государь с улыбкой обратился к одному из своих приближенных, указывая на молодцов апшеронцев, и что то сказал ему.


Кутузов, сопутствуемый своими адъютантами, поехал шагом за карабинерами.
Проехав с полверсты в хвосте колонны, он остановился у одинокого заброшенного дома (вероятно, бывшего трактира) подле разветвления двух дорог. Обе дороги спускались под гору, и по обеим шли войска.
Туман начинал расходиться, и неопределенно, верстах в двух расстояния, виднелись уже неприятельские войска на противоположных возвышенностях. Налево внизу стрельба становилась слышнее. Кутузов остановился, разговаривая с австрийским генералом. Князь Андрей, стоя несколько позади, вглядывался в них и, желая попросить зрительную трубу у адъютанта, обратился к нему.
– Посмотрите, посмотрите, – говорил этот адъютант, глядя не на дальнее войско, а вниз по горе перед собой. – Это французы!
Два генерала и адъютанты стали хвататься за трубу, вырывая ее один у другого. Все лица вдруг изменились, и на всех выразился ужас. Французов предполагали за две версты от нас, а они явились вдруг, неожиданно перед нами.
– Это неприятель?… Нет!… Да, смотрите, он… наверное… Что ж это? – послышались голоса.
Князь Андрей простым глазом увидал внизу направо поднимавшуюся навстречу апшеронцам густую колонну французов, не дальше пятисот шагов от того места, где стоял Кутузов.
«Вот она, наступила решительная минута! Дошло до меня дело», подумал князь Андрей, и ударив лошадь, подъехал к Кутузову. «Надо остановить апшеронцев, – закричал он, – ваше высокопревосходительство!» Но в тот же миг всё застлалось дымом, раздалась близкая стрельба, и наивно испуганный голос в двух шагах от князя Андрея закричал: «ну, братцы, шабаш!» И как будто голос этот был команда. По этому голосу всё бросилось бежать.
Смешанные, всё увеличивающиеся толпы бежали назад к тому месту, где пять минут тому назад войска проходили мимо императоров. Не только трудно было остановить эту толпу, но невозможно было самим не податься назад вместе с толпой.
Болконский только старался не отставать от нее и оглядывался, недоумевая и не в силах понять того, что делалось перед ним. Несвицкий с озлобленным видом, красный и на себя не похожий, кричал Кутузову, что ежели он не уедет сейчас, он будет взят в плен наверное. Кутузов стоял на том же месте и, не отвечая, доставал платок. Из щеки его текла кровь. Князь Андрей протеснился до него.
– Вы ранены? – спросил он, едва удерживая дрожание нижней челюсти.
– Раны не здесь, а вот где! – сказал Кутузов, прижимая платок к раненой щеке и указывая на бегущих. – Остановите их! – крикнул он и в то же время, вероятно убедясь, что невозможно было их остановить, ударил лошадь и поехал вправо.
Вновь нахлынувшая толпа бегущих захватила его с собой и повлекла назад.
Войска бежали такой густой толпой, что, раз попавши в середину толпы, трудно было из нее выбраться. Кто кричал: «Пошел! что замешкался?» Кто тут же, оборачиваясь, стрелял в воздух; кто бил лошадь, на которой ехал сам Кутузов. С величайшим усилием выбравшись из потока толпы влево, Кутузов со свитой, уменьшенной более чем вдвое, поехал на звуки близких орудийных выстрелов. Выбравшись из толпы бегущих, князь Андрей, стараясь не отставать от Кутузова, увидал на спуске горы, в дыму, еще стрелявшую русскую батарею и подбегающих к ней французов. Повыше стояла русская пехота, не двигаясь ни вперед на помощь батарее, ни назад по одному направлению с бегущими. Генерал верхом отделился от этой пехоты и подъехал к Кутузову. Из свиты Кутузова осталось только четыре человека. Все были бледны и молча переглядывались.
– Остановите этих мерзавцев! – задыхаясь, проговорил Кутузов полковому командиру, указывая на бегущих; но в то же мгновение, как будто в наказание за эти слова, как рой птичек, со свистом пролетели пули по полку и свите Кутузова.
Французы атаковали батарею и, увидав Кутузова, выстрелили по нем. С этим залпом полковой командир схватился за ногу; упало несколько солдат, и подпрапорщик, стоявший с знаменем, выпустил его из рук; знамя зашаталось и упало, задержавшись на ружьях соседних солдат.
Солдаты без команды стали стрелять.
– Ооох! – с выражением отчаяния промычал Кутузов и оглянулся. – Болконский, – прошептал он дрожащим от сознания своего старческого бессилия голосом. – Болконский, – прошептал он, указывая на расстроенный батальон и на неприятеля, – что ж это?
Но прежде чем он договорил эти слова, князь Андрей, чувствуя слезы стыда и злобы, подступавшие ему к горлу, уже соскакивал с лошади и бежал к знамени.
– Ребята, вперед! – крикнул он детски пронзительно.
«Вот оно!» думал князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно, направленных именно против него. Несколько солдат упало.
– Ура! – закричал князь Андрей, едва удерживая в руках тяжелое знамя, и побежал вперед с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним.
Действительно, он пробежал один только несколько шагов. Тронулся один, другой солдат, и весь батальон с криком «ура!» побежал вперед и обогнал его. Унтер офицер батальона, подбежав, взял колебавшееся от тяжести в руках князя Андрея знамя, но тотчас же был убит. Князь Андрей опять схватил знамя и, волоча его за древко, бежал с батальоном. Впереди себя он видел наших артиллеристов, из которых одни дрались, другие бросали пушки и бежали к нему навстречу; он видел и французских пехотных солдат, которые хватали артиллерийских лошадей и поворачивали пушки. Князь Андрей с батальоном уже был в 20 ти шагах от орудий. Он слышал над собою неперестававший свист пуль, и беспрестанно справа и слева от него охали и падали солдаты. Но он не смотрел на них; он вглядывался только в то, что происходило впереди его – на батарее. Он ясно видел уже одну фигуру рыжего артиллериста с сбитым на бок кивером, тянущего с одной стороны банник, тогда как французский солдат тянул банник к себе за другую сторону. Князь Андрей видел уже ясно растерянное и вместе озлобленное выражение лиц этих двух людей, видимо, не понимавших того, что они делали.
«Что они делают? – думал князь Андрей, глядя на них: – зачем не бежит рыжий артиллерист, когда у него нет оружия? Зачем не колет его француз? Не успеет добежать, как француз вспомнит о ружье и заколет его».
Действительно, другой француз, с ружьем на перевес подбежал к борющимся, и участь рыжего артиллериста, всё еще не понимавшего того, что ожидает его, и с торжеством выдернувшего банник, должна была решиться. Но князь Андрей не видал, чем это кончилось. Как бы со всего размаха крепкой палкой кто то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову. Немного это больно было, а главное, неприятно, потому что боль эта развлекала его и мешала ему видеть то, на что он смотрел.
«Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются», подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба – высокого неба, не ясного, но всё таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал князь Андрей, – не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, – совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, я, что узнал его наконец. Да! всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!…»


На правом фланге у Багратиона в 9 ть часов дело еще не начиналось. Не желая согласиться на требование Долгорукова начинать дело и желая отклонить от себя ответственность, князь Багратион предложил Долгорукову послать спросить о том главнокомандующего. Багратион знал, что, по расстоянию почти 10 ти верст, отделявшему один фланг от другого, ежели не убьют того, кого пошлют (что было очень вероятно), и ежели он даже и найдет главнокомандующего, что было весьма трудно, посланный не успеет вернуться раньше вечера.
Багратион оглянул свою свиту своими большими, ничего невыражающими, невыспавшимися глазами, и невольно замиравшее от волнения и надежды детское лицо Ростова первое бросилось ему в глаза. Он послал его.
– А ежели я встречу его величество прежде, чем главнокомандующего, ваше сиятельство? – сказал Ростов, держа руку у козырька.
– Можете передать его величеству, – поспешно перебивая Багратиона, сказал Долгоруков.
Сменившись из цепи, Ростов успел соснуть несколько часов перед утром и чувствовал себя веселым, смелым, решительным, с тою упругостью движений, уверенностью в свое счастие и в том расположении духа, в котором всё кажется легко, весело и возможно.
Все желания его исполнялись в это утро; давалось генеральное сражение, он участвовал в нем; мало того, он был ординарцем при храбрейшем генерале; мало того, он ехал с поручением к Кутузову, а может быть, и к самому государю. Утро было ясное, лошадь под ним была добрая. На душе его было радостно и счастливо. Получив приказание, он пустил лошадь и поскакал вдоль по линии. Сначала он ехал по линии Багратионовых войск, еще не вступавших в дело и стоявших неподвижно; потом он въехал в пространство, занимаемое кавалерией Уварова и здесь заметил уже передвижения и признаки приготовлений к делу; проехав кавалерию Уварова, он уже ясно услыхал звуки пушечной и орудийной стрельбы впереди себя. Стрельба всё усиливалась.
В свежем, утреннем воздухе раздавались уже, не как прежде в неравные промежутки, по два, по три выстрела и потом один или два орудийных выстрела, а по скатам гор, впереди Працена, слышались перекаты ружейной пальбы, перебиваемой такими частыми выстрелами из орудий, что иногда несколько пушечных выстрелов уже не отделялись друг от друга, а сливались в один общий гул.
Видно было, как по скатам дымки ружей как будто бегали, догоняя друг друга, и как дымы орудий клубились, расплывались и сливались одни с другими. Видны были, по блеску штыков между дымом, двигавшиеся массы пехоты и узкие полосы артиллерии с зелеными ящиками.
Ростов на пригорке остановил на минуту лошадь, чтобы рассмотреть то, что делалось; но как он ни напрягал внимание, он ничего не мог ни понять, ни разобрать из того, что делалось: двигались там в дыму какие то люди, двигались и спереди и сзади какие то холсты войск; но зачем? кто? куда? нельзя было понять. Вид этот и звуки эти не только не возбуждали в нем какого нибудь унылого или робкого чувства, но, напротив, придавали ему энергии и решительности.
«Ну, еще, еще наддай!» – обращался он мысленно к этим звукам и опять пускался скакать по линии, всё дальше и дальше проникая в область войск, уже вступивших в дело.
«Уж как это там будет, не знаю, а всё будет хорошо!» думал Ростов.
Проехав какие то австрийские войска, Ростов заметил, что следующая за тем часть линии (это была гвардия) уже вступила в дело.
«Тем лучше! посмотрю вблизи», подумал он.
Он поехал почти по передней линии. Несколько всадников скакали по направлению к нему. Это были наши лейб уланы, которые расстроенными рядами возвращались из атаки. Ростов миновал их, заметил невольно одного из них в крови и поскакал дальше.
«Мне до этого дела нет!» подумал он. Не успел он проехать нескольких сот шагов после этого, как влево от него, наперерез ему, показалась на всем протяжении поля огромная масса кавалеристов на вороных лошадях, в белых блестящих мундирах, которые рысью шли прямо на него. Ростов пустил лошадь во весь скок, для того чтоб уехать с дороги от этих кавалеристов, и он бы уехал от них, ежели бы они шли всё тем же аллюром, но они всё прибавляли хода, так что некоторые лошади уже скакали. Ростову всё слышнее и слышнее становился их топот и бряцание их оружия и виднее становились их лошади, фигуры и даже лица. Это были наши кавалергарды, шедшие в атаку на французскую кавалерию, подвигавшуюся им навстречу.
Кавалергарды скакали, но еще удерживая лошадей. Ростов уже видел их лица и услышал команду: «марш, марш!» произнесенную офицером, выпустившим во весь мах свою кровную лошадь. Ростов, опасаясь быть раздавленным или завлеченным в атаку на французов, скакал вдоль фронта, что было мочи у его лошади, и всё таки не успел миновать их.
Крайний кавалергард, огромный ростом рябой мужчина, злобно нахмурился, увидав перед собой Ростова, с которым он неминуемо должен был столкнуться. Этот кавалергард непременно сбил бы с ног Ростова с его Бедуином (Ростов сам себе казался таким маленьким и слабеньким в сравнении с этими громадными людьми и лошадьми), ежели бы он не догадался взмахнуть нагайкой в глаза кавалергардовой лошади. Вороная, тяжелая, пятивершковая лошадь шарахнулась, приложив уши; но рябой кавалергард всадил ей с размаху в бока огромные шпоры, и лошадь, взмахнув хвостом и вытянув шею, понеслась еще быстрее. Едва кавалергарды миновали Ростова, как он услыхал их крик: «Ура!» и оглянувшись увидал, что передние ряды их смешивались с чужими, вероятно французскими, кавалеристами в красных эполетах. Дальше нельзя было ничего видеть, потому что тотчас же после этого откуда то стали стрелять пушки, и всё застлалось дымом.
В ту минуту как кавалергарды, миновав его, скрылись в дыму, Ростов колебался, скакать ли ему за ними или ехать туда, куда ему нужно было. Это была та блестящая атака кавалергардов, которой удивлялись сами французы. Ростову страшно было слышать потом, что из всей этой массы огромных красавцев людей, из всех этих блестящих, на тысячных лошадях, богачей юношей, офицеров и юнкеров, проскакавших мимо его, после атаки осталось только осьмнадцать человек.
«Что мне завидовать, мое не уйдет, и я сейчас, может быть, увижу государя!» подумал Ростов и поскакал дальше.
Поровнявшись с гвардейской пехотой, он заметил, что чрез нее и около нее летали ядры, не столько потому, что он слышал звук ядер, сколько потому, что на лицах солдат он увидал беспокойство и на лицах офицеров – неестественную, воинственную торжественность.
Проезжая позади одной из линий пехотных гвардейских полков, он услыхал голос, назвавший его по имени.
– Ростов!
– Что? – откликнулся он, не узнавая Бориса.
– Каково? в первую линию попали! Наш полк в атаку ходил! – сказал Борис, улыбаясь той счастливой улыбкой, которая бывает у молодых людей, в первый раз побывавших в огне.
Ростов остановился.
– Вот как! – сказал он. – Ну что?
– Отбили! – оживленно сказал Борис, сделавшийся болтливым. – Ты можешь себе представить?
И Борис стал рассказывать, каким образом гвардия, ставши на место и увидав перед собой войска, приняла их за австрийцев и вдруг по ядрам, пущенным из этих войск, узнала, что она в первой линии, и неожиданно должна была вступить в дело. Ростов, не дослушав Бориса, тронул свою лошадь.
– Ты куда? – спросил Борис.
– К его величеству с поручением.
– Вот он! – сказал Борис, которому послышалось, что Ростову нужно было его высочество, вместо его величества.
И он указал ему на великого князя, который в ста шагах от них, в каске и в кавалергардском колете, с своими поднятыми плечами и нахмуренными бровями, что то кричал австрийскому белому и бледному офицеру.
– Да ведь это великий князь, а мне к главнокомандующему или к государю, – сказал Ростов и тронул было лошадь.
– Граф, граф! – кричал Берг, такой же оживленный, как и Борис, подбегая с другой стороны, – граф, я в правую руку ранен (говорил он, показывая кисть руки, окровавленную, обвязанную носовым платком) и остался во фронте. Граф, держу шпагу в левой руке: в нашей породе фон Бергов, граф, все были рыцари.
Берг еще что то говорил, но Ростов, не дослушав его, уже поехал дальше.
Проехав гвардию и пустой промежуток, Ростов, для того чтобы не попасть опять в первую линию, как он попал под атаку кавалергардов, поехал по линии резервов, далеко объезжая то место, где слышалась самая жаркая стрельба и канонада. Вдруг впереди себя и позади наших войск, в таком месте, где он никак не мог предполагать неприятеля, он услыхал близкую ружейную стрельбу.
«Что это может быть? – подумал Ростов. – Неприятель в тылу наших войск? Не может быть, – подумал Ростов, и ужас страха за себя и за исход всего сражения вдруг нашел на него. – Что бы это ни было, однако, – подумал он, – теперь уже нечего объезжать. Я должен искать главнокомандующего здесь, и ежели всё погибло, то и мое дело погибнуть со всеми вместе».
Дурное предчувствие, нашедшее вдруг на Ростова, подтверждалось всё более и более, чем дальше он въезжал в занятое толпами разнородных войск пространство, находящееся за деревнею Працом.
– Что такое? Что такое? По ком стреляют? Кто стреляет? – спрашивал Ростов, ровняясь с русскими и австрийскими солдатами, бежавшими перемешанными толпами наперерез его дороги.
– А чорт их знает? Всех побил! Пропадай всё! – отвечали ему по русски, по немецки и по чешски толпы бегущих и непонимавших точно так же, как и он, того, что тут делалось.
– Бей немцев! – кричал один.
– А чорт их дери, – изменников.
– Zum Henker diese Ruesen… [К чорту этих русских…] – что то ворчал немец.
Несколько раненых шли по дороге. Ругательства, крики, стоны сливались в один общий гул. Стрельба затихла и, как потом узнал Ростов, стреляли друг в друга русские и австрийские солдаты.
«Боже мой! что ж это такое? – думал Ростов. – И здесь, где всякую минуту государь может увидать их… Но нет, это, верно, только несколько мерзавцев. Это пройдет, это не то, это не может быть, – думал он. – Только поскорее, поскорее проехать их!»