Таран (морской)

Тара́н — форма носа военного корабля, предназначенная для пробивания бортов вражеского корабля, а также сам тактический приём пробивания.

Активно применялся в эпоху гребного флота, начиная с античных времён, а также в эпоху зарождения броненосного флота. Приспособление представляло собой продолжение носа корабля длиной 2—4 метра. Он предназначался для удара в подводную часть борта вражеского корабля с целью нанесения пробоины.

Античность

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Основным оружием гребных кораблей греков и римлян был эмболон (лат. ростр) — подводный таран. Считается, что изначально он возник в качестве водореза или носового бульба, служащего для повышения штормовой мореходности корабля, и лишь около VIII века до н. э., после появления достаточно тяжёлых для этого кораблей, его стали усиливать и применять «по назначению». Видимо, одно время его делали заострённым, в виде шипа, но при этом имелся риск застревания в борту противника, поэтому его классический вариант имел уплощённую форму стилизованного трезубца. Такой таран не пробивал, а скорее проламывал борт, причём был весьма опасен для кораблей, построенных по античной технологии, с их лёгкими корпусами и связанными друг с другом на всём протяжении досками обшивки, так, что от удара на большом протяжении вскрывались её швы. Отлитый из бронзы таран был прямым продолжением массивной килевой балки корабля, и ещё дополнительно усиливался расположенным на уровне ватерлинии усиленным поясом обшивки — бархоутом, так что энергия удара весьма эффективно гасилась, не повреждая сам корабль (при таране, просто прикреплённом к форштевню, неминуемо возникновение течи сразу после удара — именно это случилось с броненосцем флота Конфедеративных Штатов Америки «Вирджиния», у которого после тарана был сломан форштевень и появился дифферент на нос, что со временем вынудило его выйти из боя, даже несмотря на полную неуязвимость для пушек федерального флота).

Даже у сравнительно лёгких бирем ростр, по данным археологических раскопок, мог весить до полутонны. Так что, разогнавшись до большой скорости, даже сравнительно лёгкая галера в 40 тонн водоизмещения без особого труда пробивала им борт равного себе противника, тем более, что последний был не слишком толст, опять же, для обеспечения высоких скоростных характеристик. Чтобы нос корабля не слишком глубоко внедрялся в корпус противника и не застревал, на поздних античных галерах — уже намного более тяжёлых — применялся проэмболон — малый надводный таран, обычно имевший форму головы животного.

Знали греки и другие способы поразить противника. Например, корабли сближались нос к носу и проходили вплотную друг к другу, либо наносился скользящий удар носом одного корабля в борт другого по касательной. Если экипаж одного из кораблей не успевал убрать вёсла, то их ломало, при этом травмируя гребцов и лишая корабль подвижности и маневренности, после чего он становился лёгкой жертвой таранящих. Скользящий удар по борту не топил вражеский корабль, но сбивал с него гребцов и повреждал корпус, вызывая в нём течи, будучи при этом намного безопаснее для выполняющего этот манёвр. Судя по всему, абордажной тактики греки классической эпохи широко не применяли, предпочитая таран, хотя на корабле могли находиться стрелки и некоторое количество солдат — не слишком много, чтобы не ухудшать хода корабля, от которого зависело его выживание в бою.

Броненосный флот

С началом применения парового двигателя на кораблях их скорость, мощность и маневренность возросли. Это позволило вновь вернуться к идее использования одетого в железо корпуса судна в качестве наступательного оружия. Еще в 1840 году французский адмирал Николай Ипполит Лабрусс предложил построить снабженный специальным тараном пароход, а в 1859 году Дюпюи де Лом разработал проект броненосца с тараном.

Успех CSS Virginia в 1862 году во время битвы на рейде Хэмптон-Роудс, протаранившей USS Cumberland, привлёк большое внимание и вынудил большинство флотов переосмыслить роль тарана. Первый французский береговой броненосец Taureau, построенный в 1863 году, уже был вооружён тараном.

В сражении при Лиссе, в ходе австро-итальянской войны (1866), флагманский броненосец австрийского адмирала Тегетхофа «Фердинанд Макс» протаранил итальянский броненосец «Ре д‘Италия». Победа адмирала оказала революционное влияние на принципы постройки военных судов во всем мире, которые начали снабжаться тараном в носовой части. Более того, в 60-х годах XIX в. строились суда береговой обороны, специально предназначенные для таранов. В этот период развития военно-морской истории, когда артиллерия не могла пробить броню новых кораблей, таран зачастую использовался как основное средство нанесения урона враждебному флоту.

Например, в сражении при Икике 21 мая 1879 года перуанский монитор «Уаскар» успешно таранил чилийский фрегат «Эсмеральда», а другой перуанский броненосец — «Индепенденсия» — наоборот, в результате неудачной попытки таранить чилийскую шхуну «Ковадонга» сел на мель и в дальнейшем был сожжён.

22 июня 1893 года в результате неудачного маневра, совершенного по приказанию командующего английской средиземноморской эскадрой вице-адмирала Тройона, броненосец «Кампердаун», имевший носовой таран, врезался в борт новейшего броненосца «Виктория», на котором держал флаг сам Тройон. Корабль при малом крене в условиях полного штиля внезапно перевернулся и утонул почти со всем экипажем, включая вице-адмирала.

Известный морской офицер С. О. Макаров, будучи командиром военного корабля, стоявшего в Пирее, был крайне озабочен теснотой акватории и опасался, что его снабжённый тараном корабль сможет стать виновником катастрофы. Поэтому он приказал сплести из концов чехол, надеваемый на форштевень своего корабля, названный «Макаровским намордником», который действительно оказался полезным при обеспечении безопасности маневрирующих в гавани кораблей. Инцидент с «Викторией», а также быстрота, с которой в мирное время шли на дно случайно протараненные суда, время от времени снова возбуждало интерес кораблестроителей к снабжению боевых судов тараном. Броненосные крейсеры того времени также снабжались таранами.

В качестве последнего корабля с таранным шпироном иногда называется уругвайский крейсер «Уругвай», построенный в Германии в 1910 году.

Таранные корабли

Интерес к таранной тактике привел к появлению значительного количества проектов боевых кораблей, ориентированных на применение тарана в качестве основного или даже единственного оружия. Это было во многом связано с периодическими кризисами артиллерии в противостоянии брони и снаряда: возможности артиллерии по потоплению современных броненосцев оценивались как низкие, в то время как удачная подводная пробоина, сделанная тараном или торпедой, могла отправить корабль на дно.

С развитием средств управления огнём и скорострельности тяжёлых орудий дистанции боя существенно возросли, и специализированные таранные корабли перестали рассматриваться.

ХХ век

К началу XX века, с развитием морской артиллерии, значение тарана практически сошло на нет, однако он иногда применялся против подводных лодок противника и был достаточно эффективен, учитывая уязвимость корпуса подлодки и малый запас плавучести. Так, 18 марта 1915 года британский линкор «Дредноут», нарушив устав Британского флота, выкатился из строя кильватера и таранным ударом потопил немецкую подлодку «U-29», которой командовал капитан-лейтенант Отто Веддиген. Во время Первой мировой строились даже специализированные противолодочные корабли с усиленным в расчете на таран подводной лодки форштевнем — хотя основным их оружием всё же были артиллерия и бомбомёты.

В апреле 1918 года в проливе Ла-Манш трансатлантический лайнер «Олимпик» таранным ударом потопил немецкую подлодку «U-103».

В ночь с 28 на 29 декабря 1938 года вышедший из бухты Альхесирас эсминец «Хорхе Луис Диас» военно-морского флота Испанской республики вступил в бой с канонерскими лодками франкистов. В ходе боя эсминец увеличил скорость, пошёл на сближение с канонерской лодкой «Вулкан» и протаранил её. Во время боя у берегов Южной Америки (Битва у Ла-Платы, 1939) между немецким карманным линкором «Адмирал Граф Шпее» с английской эскадрой, в которую входил крейсер «Эксетер» 13 декабря 1939 года, значительно слабее вооружённый и легче бронированный, немцам удалось уничтожить всю артиллерию главного калибра последнего. Тогда его капитан Фредерик Белл решил направить свой горящий корабль на линкор с целью его таранить. Но капитан линкора Линдеман разгадал манёвр и ушёл с места боя под защитой дымовой завесы. По возвращении в Англию Белл был награждён высшей английской наградой — орденом Бани

8 апреля 1940 года в Северном море недалеко от Нарвика британский эсминец «Глоувэм», остановившись для спасения упавшего за борт моряка, отстал от основных сил эскадры и столкнулся с эскадрой немецких кораблей в составе тяжёлого крейсера «Адмирал Хиппер» и пяти эсминцев. Командир эсминца капитан-лейтенант Руп принял бой. Прикрывшись дымовой завесой, «Глоувэм» обстрелял крейсер торпедами, от которых тому приходилось уворачиваться. Противоторпедные маневры затрудняли стрельбу по эсминцу, но попадания в него были (в частности, 203-мм снаряд разбил радиорубку). В течение боя дистанция сократилась настолько, что в ход пошли даже зенитные автоматы. «Глоувэм» потратил все свои торпеды, так и не поразив цель, и пошёл на таран немецкого крейсера. На «Адмирале Хиппере» поняли его намерения и попытались направить форштевень в борт эсминца, но менее маневренный крейсер не успел развернуться в бурном море, и «Глоувэм» ударил его в нос в районе якоря с правого борта. Бортовая обшивка того оказалась вдавленной на протяжении почти четверти длины корабля, вплоть до носового торпедного аппарата, который вышел из строя. Но в целом повреждения крейсера были невелики. В результате столкновения носовая часть эсминца отломилась. «Глоувэм» стал тонуть, командир немецкого крейсера Хейе приказал прекратить огонь, и в течение целого часа «Адмирал Хиппер» пытался спасти английских моряков из штормового моря. На борт из воды подняли 31 человека.

Ночью 28 августа 1941 года два советских бронекатера № 213 и 214 под командованием лейтенантов В. В. Тунгускова и В. И. Еськова в Выборгском заливе уничтожили таранными ударами 10 маломерных судов противника: три катера, два самоходных десантных судна, понтон с тяжелым вооружением и четыре баркаса, перевозивших личный состав и боеприпасы. Ночью 5 ноября 1942 года в южной части Ботнического залива финская подводная лодка «Ветехинен» таранным ударом уничтожила советскую подлодку Щ-305.

2 августа 1942 года торпедный катер РТ-109 во главе с Джоном Кеннеди во время точного рейда против японских кораблей был протаранен японским эсминцем и был в результате разрезан пополам. При падении на палубу Джон сильно повредил и так травмированную до этого спину. Из тринадцати моряков мгновенно погибло двое, остальные были спасены благодаря своевременным и чётким действиям Кеннеди.

13 июня 1944 года в северной части Чудского озера советский бронекатер № 213 (командир — лейтенант Волкотруб) во время боя с четырьмя катерами противника на полном ходу приблизился к одному из немецких катеров и ударил его форштевнем в борт, в результате немецкий катер затонул.

12 декабря 1944 года в Балтийском море советская подводная лодка «Лембит» (командир — А. М. Матиясевич) протаранила и утопила немецкую подлодку U-479.

4 января 1945 года в Балтийском море немецкий эсминец Т-33 протаранил советскую подводную лодку «С-4».

12 февраля 1988 года на Чёрном море советский сторожевой корабль «Беззаветный», выполняя приказ по вытеснению иностранных кораблей за пределы 12-мильной зоны СССР, совершил навал (российская пресса предпочитает «таранил») на крейсер ВМС США «Йорктаун», а сторожевой корабль СКР-6 — на эсминец «Кэрон».

См. также

• Ростр
• Абордаж
• Шестовая мина

Ссылки

• [youtube.com/watch?v=_dl_WNdiShs Сюжет телеканала «Россия», посвящённый событию 12 февраля 1988 года] на YouTube
• [youtube.com/watch?v=BYq79uCiU_4 Видеозапись событий 12 февраля 1988 года] на YouTube

Отрывок, характеризующий Таран (морской)

– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.


Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, – думал князь Андрей, – а это мои ноги, а это дверь; но отчего же все тянется и выдвигается и пити пити пити и ти ти – и пити пити пити… – Довольно, перестань, пожалуйста, оставь, – тяжело просил кого то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь, – думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что нибудь, для чего нибудь или почему нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить – любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И от этого то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз поняд всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать…»