Битва при Лиссе

Битва при Лиссе
Основной конфликт: Австро-прусско-итальянская война
Картина Ф. Колларца
Дата	20 июля 1866 года
Место	Адриатическое море, близ острова Лисса, современная Хорватия
Итог	убедительная победа Австрии
Противники
Королевство Италия Австрийская империя
Командующие
Карло Пеллион ди Персано Вильгельм фон Тегетхофф
Силы сторон
12 броненосцев 6 винтовых фрегатов 4 колесных корвета 4 канонерские лодки (общий тоннаж ок. 81 тыс. тонн) 7 броненосцев 1 винтовой линейный корабль 5 винтовых фрегатов 1 винтовой корвет 7 канонерских лодок (общий тоннаж ок. 56 тыс. тонн)
Потери
2 броненосца затонуло 620 человек погибло 40 человек раненых 38 человек погибло 138 раненых

Битва при Лиссе — морское сражение в ходе австрийско-итальянской войны 1866 года. Состоялось 20 июля 1866 года близ острова Лисса (ныне остров Вис) в Адриатическом море между итальянским флотом под командованием адмирала Карло ди Персано и австрийским флотом под командованием контр-адмирала Вильгельма фон Тегетхоффа. Первое в истории морское сражение броненосных эскадр.

Ситуация к началу сражения

Начало войны застало в неготовности военно-морские силы обоих государств, противостоящих друг другу на Адриатике. Однако австрийцы находились в худшем положении: два их сильнейших броненосца не были достроены, на них отсутствовала артиллерия, заказанная в Пруссии, которая сама объявила Австрии войну. Тем не менее назначенный в канун войны командующим австрийской эскадрой энергичный контр-адмирал Тегетхофф принял срочные меры по приведению флота в полную готовность. Новые броненосцы были оснащены временным рангоутом и вооружены снятыми со старых судов гладкоствольными орудиями (главная надежда возлагалась на таран); корабли, не имевшие брони, обшивались толстыми досками или обкладывались по бортам стальными цепями и рельсами. Австрийский флот каждый день устраивал учения, регулярно проводились штабные совещания для выработки наилучшей тактики боя. С объявлением войны Тегетхофф перешёл к активным действиям у итальянского побережья, ища решительного сражения с неприятелем.

Напротив, заметно превосходивший австрийцев по силе итальянский флот вел себя пассивно. Адмирал Персано отказывался выходить в море, оправдываясь неготовностью кораблей и команд, однако не принимал никаких мер к подготовке флота. Наконец под нажимом правительства Италии, которое из-за падения популярности у населения срочно нуждалось в победе, Персано был вынужден провести ограниченную наступательную операцию. 17 июля итальянский флот вышел из своей базы в Анконе и направился к побережью Далмации. Утром 18 июля итальянские корабли появились у австрийской крепости на острове Лисса. Прежде чем был перерезан телеграфный кабель, с Лиссы успели послать сообщение Тегетхоффу с просьбой о помощи. Адмирал ответил осажденному гарнизону телеграммой: «Держитесь, пока флот не подойдет к вам!». 18 и 19 июля итальянская эскадра обстреливала укрепления Лиссы, но не добилась успеха. Ряд кораблей получил повреждения, а один из броненосцев («Формидабиле») был выведен из строя. Итальянцы израсходовали значительную часть боезапаса и угля. Между тем 19 июля австрийский флот вышел из своей главной базы в Поле на помощь Лиссе.

Погода в утро 20 июля была неустойчивая. Австрийское дозорное судно увидело итальянцев ещё в 6.40 утра, но затем налётевший шторм скрыл противника из виду. Были сомнения, что сильное волнение вообще позволит состояться сражению. Потом, однако, море успокоилось, и Тегетхофф отдал по эскадре приказ: «Сомкнуться!» и «Полный ход!» Его флот, выстроенный в боевые порядки, устремился на врага на скорости в 8 или даже 10 узлов. Эскадра Персано в это время была занята подготовкой к высадке десанта на Лиссу; светло-серые итальянские корабли были разбросаны вокруг осажденного острова. В 9 утра итальянцы увидели приближающиеся с северо-запада чёрные корабли австрийцев.

Соотношение сил

Главные силы итальянского флота составляли 12 броненосцев, в том числе два самых больших 5700-тонных «Ре д’Италия» (флагман Персано) и «Ре ди Портогалло», 4300-тонные «Мария Пиа», «Кастельфидардо», «Сан Мартино» и «Анкона», 4000-тонные «Принчипе ди Кариньяно» и «Аффондаторе» (новейший башенный монитор), 2700-тонные «Террибиль» и «Формидабиле», 2000-тонные броненосные канонерки «Палестро» и «Варезе». Броненосцы строились во Франции, США («Ре д’Италия» и «Ре ди Портогалло») и Англии («Аффондаторе»). Большинство броненосцев были вооружены от 16 («Террибль») до 30 («Ре д’Италия») английскими нарезными орудиями среднего калибра. Кроме того по два тяжелых орудия было у «Ре д’Италия», «Ре ди Портогалло» и «Аффондаторе», у последнего они были единственными. На броненосных канонерках вооружение также ограничивалось двумя тяжелыми орудиями. Помимо броненосцев у итальянцев было ещё 11 небронированных деревянных кораблей — 6 винтовых фрегатов с 6 нарезными и 30 гладкоствольными орудиями, 4 колесных корвета, несколько транспортов и посыльных судов.

Боевым ядром австрийской эскадры были 7 броненосцев: 5100-тонные «Эрцгерцог Фердинанд Макс» (флагман Тегетхоффа) и «Габсбург», 3600-тонные «Кайзер Максимилиан», «Принц Ойген» и «Дон Хуан»; 3000-тонные «Драхе» и «Саламандер». Броненосцы (кроме двух больших) были вооружены 16-18 нарезными орудиями среднего калибра, а также 10-16 гладкоствольными пушками. У «Фердинанда Макса» и «Габсбурга» вооружение ограничивалось 18 гладкоствольными пушками. Самым сильным небронированным судном австрийцев был 5200-тонный деревянный винтовой линейный корабль «Кайзер», вооружённый 90 гладкоствольными орудиями. Кроме того, у австрийцев было пять винтовых фрегатов (3-4 нарезных и 20-40 гладкоствольных орудий), винтовой корвет, семь канонерок и несколько невооружённых дозорно-посыльных судов. Все корабли строились на австрийских верфях.

Всего против 34 кораблей с 695 орудиями, бывшими у Персано, у Тегетхоффа было 27 кораблей с 525 орудиями. При этом суммарный вес залпа австрийской эскадры составлял 23,5 тыс. фунтов, а итальянской — 53,2 тыс. «Итальянцы номинально имели почти вдвое большее число броненосцев и на 50 % больше орудий. Превосходство их было как в числе, так и в размерах кораблей. По части нарезных орудий, единственного оружия, которое может эффективно действовать в битве броненосцев, они имели значительное превосходство: 276 орудий против 121 неприятельского, и это преимущество увеличивалось большей мощностью итальянских орудий, которые могли стрелять снарядами вчетверо более тяжелыми, чем австрийские». Следует также учитывать, что итальянские броненосцы были не только сильнее вооружены, но, в большинстве случаев, крупнее и быстроходнее австрийских. Однако на стороне Тегетхоффа была лучшая подготовка и организация его флота.

Построение флотов

Австрийский командующий разделил свою эскадру на три отряда («дивизии»). Броненосцы находились под непосредственным командованием Тегетхоффа. Небронированные деревянные корабли — винтовой линейный корабль «Кайзер», пять фрегатов и корвет образовывали 2-ю «дивизию» под командованием коммодора Антона фон Пеца. 3-й отряд под командованием капитана Эберлеса составляли 7 канонерок. Зная о превосходстве итальянцев в артиллерии, адмирал Тегетхофф сделал ставку на тараны своих броненосцев, для чего надо было решительно атаковать итальянский флот, навязывая ему ближний бой.

Австрийский командующий выбрал новаторское для своего времени построение. Три отряда его эскадры двигались в виде следующих друг за другом клиньев (см. схему). Тегетхофф, державший флаг на идущем в голове первого клина «Фердинанде Максе», вел отряд броненосцев. Им надлежало проломить вражеский строй, действуя артиллерией с самой близкой дистанции и применяя тараны. За броненосцами следовал клин из линейного корабля и фрегатов, с многочисленной артиллерией из гладкоствольных орудий, но совсем без брони; они должны были довершить разгром врага. Наконец, идущие последними канонерки предназначались для поддержки основных сил своих огнём. Подобное построение позволяло прикрыть незащищенные корабли броненосными, сосредоточить максимум сил на ограниченном пространстве и совмещать тактику таранного боя с сохранением возможности вести огонь бортовыми орудиями.

Получив сообщение о появлении противника, Персано начал передавать множество сигналов, многие из которых не были разобраны на других кораблях. Вице-адмирал Джованни Баттиста Альбини, командовавший отрядом небронированных фрегатов и корветов, не обращая внимания на приказ Персано, отошёл в сторону и не участвовал в сражении. Броненосцы «Террибиле» и «Варезе» не успевали присоединиться к эскадре, «Формидабиле» поднял сигнал, что не способен к бою и стал удаляться. Остальные итальянские броненосцы, тем не менее, медленно выстраивались в строй пеленга. Броненосцы составили три отряда: авангард под командованием контр-адмирала Джованни Вакка — «Принчипе ди Кариньяно», «Кастельфидардо» и «Анкона»; основной отряд адмирала Персано — «Ре д’Италия» (флагман), «Сан Мартино» и «Палестро»; арьергард под командованием капитана Аугусто Риботти — «Ре ди Портогалло» и «Мария Пиа». Только что прибывший новейший «Аффондаторе» не был включен ни в один из отрядов.

После того, как эскадра была построена строем пеленга, Персано неожиданно дал команду: «Построиться в строй кильватера». Кильватерные колонны были привычны для прежнего, парусного флота и с появлением паровых броненосных судов стали считаться устаревшими. Однако, если бы итальянцы, используя преимущество в скорости, ушли бы от таранной атаки австрийцев, то, благодаря кильватерному строю, могли бы лучше использовать своё превосходство в артиллерии (так это сделали в 1894 г. японцы в битве при Ялу). Однако итальянская эскадра фактически замерла на месте, позволив австрийцам нанести свой удар. Причиной этого было неожиданное решение адмирала Персано перенести флаг с «Ре д’Италия» на «Аффондаторе», стоявший вне линии. Основной и замыкающий отряды броненосцев замедлили ход, чтобы дать «Ре д’Италия» возможность спустить шлюпки на воду. Однако корабли авангарда, не заметившие сигнал, продолжали двигаться вперёд, увеличивая разрыв между собой и остальной частью эскадры. В довершение всего, Персано не просигнализировал командирам кораблей о своём переходе на «Аффондаторе», и итальянцы продолжали ждать приказов от «Ре д’Италия», а не от нового флагмана. Таким образом, на время боя растянувшаяся на 13 миль к северу от Лиссы итальянская броненосная эскадра оказалась, по существу, без управления.

На острие главного удара

В 11 часов утра встреченный яростным огнём австрийский флот прорезал итальянскую колонну между авангардом и основной эскадрой. Обстрел не принес австрийцам никакого вреда, итальянские снаряды летели мимо цели, однако и австрийцам не удалось при первой атаке протаранить ни одного итальянского корабля. Итальянский авангард контр-адмирала Вакка попытался, набрав ход, обойти бронированный австрийский клин с востока и ударить по слабым деревянным судам противника. Однако австрийские канонерки уклонились от атаки, увлекая за собой три броненосца Вакки, которые, таким образом, на некоторое время были выведены из основного сражения.

Тем временем Тегетхофф развернул семь своих броненосцев и напал на три броненосца основного итальянского отряда. Таким образом, несмотря на общее превосходство итальянцев, в решающем месте сражения австрийцам удалось создать более чем двукратный перевес кораблей. Сражение превратилось в беспорядочную свалку, где противники часто теряли друг друга в густом дыму выстрелов. Главной целью австрийцев была «Ре д’Италия», которую непрерывно атаковало сразу два или три вражеских корабля. Пришедший, было на помощь «Ре д’Италии» маленький итальянский «Палестро» был подожжен сосредоточенными боевыми залпами австрийского «Драхе» и вышел из боя. Досталось и «Драхе», его командир погиб, грот-мачта упала, на палубе возник пожар, из-за повреждения паровой машины австрийский броненосец вынужден был отказаться от преследования горящего «Палестро», которого вскоре заслонили вернувшиеся броненосцы Вакка.

Тегетхофф на своём «Фердинанде Максе» дважды пытался таранить «Ре д’Италия», но удары оказывались скользящими и не пробивали обшивку. Более повезло «Кайзеру Максимилиану». Австрийский броненосец сам пострадал от итальянских снарядов, повредивших у него трубу и мачты, но таранным ударом разбил у «Ре д’Италия» руль, так что итальянский корабль мог управляться только машиной. Командир «Ре д’Италия» Фаа ди Бруно попытался пробиться к подходившему броненосцу «Анкона» из авангарда Вакка, но тут путь ему преградил какой-то австрийский броненосец. Капитан ди Бруни, вместо того чтобы таранить, дал задний ход и тем самым обрек свой корабль на гибель. Слева от «Ре д’Италия» оказался флагман Тегетхоффа.

Различив перед собой сквозь пороховой дым громадную серую массу, австрийский адмирал немедленно дал команду: «Полный ход вперед!». «Эрцгерцог Фердинанд Макс» ударил «Ре д’Италия» в самую середину корпуса, пробив броню и деревянную обшивку, и сразу дал задний ход, вырвав таран из пробоины в 16 квадратных метров. Итальянский броненосец накренился вправо, потом влево и стал быстро уходить в воду носом вперед. Капитан ди Бруно застрелился, другие итальянцы до последнего вели огонь с гибнущего корабля по австрийцам. В 11 часов 20 минут «Ре д’Италия» затонул. «Фердинанд Макс» пытался оказать помощь плававшим в воде итальянцам, но тут подвергся нападению «Сан-Марко» и вынужден был отойти, чтобы вновь вступить в бой.

Общая схватка броненосцев

Отряд австрийских небронированных кораблей фон Пеца по первоначальному плану должен был сражаться с итальянскими фрегатами и корветами. Однако командовавший ими вице-адмирал Альбине уклонился от участия в сражении, и отряд фон Пеца столкнулся с итальянскими броненосцами, спешившими на помощь «Ре д’Италия», а также с быстроходным «Аффондаторе». Сначала фон Пец на линейном корабле «Кайзер» заставил угрозой столкновения отступить «Аффондаторе», на борту которого находился сам итальянский командующий, а потом поспешил на помощь двум австрийским фрегатам, которых расстреливали итальянские броненосцы. Вскоре деревянный «Кайзер» оказался среди четырёх подошедших с разных сторон бронированных кораблей противника, с успехом обстреливая их своей многочисленной артиллерией.

Оказавшись против большого итальянского броненосца «Ре ди Портогалло», австрийский деревянный корабль смело пошёл на таран гораздо более сильного судна, потряс его ударом форштевня, но не смог потопить, а сам потерял трубу и мачты и жестоко пострадал от огня, который итальянцы по нему вели практически в упор. Искалеченный «Кайзер» вместе с фрегатами направился в сторону Лиссы, его попытался перехватить быстроходный «Аффондаторе». Старый тяжело повреждённый деревянный линейный корабль уже не мог уклониться от нападения, однако в решающий момент адмирал Персано отказался от тарана, и «Кайзер» благополучно укрылся в гавани.

Затем «Ре ди Портогалло», «Мария Пиа» и «Варезе» вступили в бой с австрийскими броненосцами. «Ре ди Портогалло» теснил «Дон Хуана», но на помощь тому пришёл «Кайзер Максимилиан». «Аффондаторе» адмирала Персано пытался таранить «Принца Ойгена», но снова промахнулся. Тегетхофф также безуспешно атаковал неопознанный итальянский корабль, прошедший между флагманским «Фердинандом-Максом» и «Ойгеном». Весь бой Тегетхофф управлял сражением, стоя на открытой палубе своего корабля, тогда как Персано ни разу не вышел из броневой рубки «Аффондаторе». В ходе жаркой перестрелки итальянские броненосцы сделали намного больше выстрелов, чем австрийцы (4 тысячи против 1,5 тысяч), но сами пострадали гораздо сильнее, возможно, от применявшихся австрийцами зажигательных ядер. На «Мария Пиа» пожар едва не дошёл до крюйт-камеры. На «Сан-Марко», столкнувшимся с «Марией Пиа», образовалась сильная течь, трижды вспыхивали пожары. На «Анконе» также был сильный пожар, а на батарейной палубе взорвалась бомба, прилетевшая через открытый орудийный порт. У «Ре ди Портогалло» при его таране «Кайзером» была сорвана часть броневых плит.

Окончание сражения и его итоги

В 12 часов эскадры разошлись, поменявшись местами. Теперь Тегетхофф был у Лиссы, а Персано — к северу от него. Тегетхофф приготовился к продолжению сражения, выстроив свои корабли в кильватерную колонну и прикрывая ими деревянные суда. Персано, собрав оставшиеся у него броненосцы, курсировал в отдалении.

Итальянский флот оставался всё ещё сильнее австрийского, однако боевой дух итальянцев был сломлен. В 14.30 долго горевший «Палестро» взорвался — огонь добрался до боезапаса, вынесенного на палубу. Гибель второго итальянского броненосца произошла на глазах у обоих флотов. Тегетхофф отдал приказ: «Погоня за неприятелем!». Австрийцы перестроились в три колонны, однако их тихоходные броненосцы не имели никаких шансов догнать итальянцев, и Тегетхофф, видя, что противник не хочет вступать в бой, отменил свой приказ. В 10 часов вечера Персано увел свой флот в Анкону. Вслед за этим и Тегетхофф отправился со своей эскадрой на базу в Полу.

Австрийцы одержали в битве при Лиссе полную победу. Они решили стоявшую перед ними оперативную задачу, оказав помощь осажденной островной крепости, и нанесли противнику гораздо больший ущерб, чем понесли сами. Итальянцы потеряли два броненосца и более 600 человек убитыми и утонувшими, тогда как у австрийцев не было потеряно ни одного корабля и погибло всего 38 человек. Победа над сильнейшим вражеским флотом, впрочем, имела для австрийцев только моральное значение. Итог австрийско-итальянской войны был определен поражением Австрии на суше от союзницы Италии — Пруссии. Прежде чем адмирал Вакка, назначенный новым командующим итальянского флота вместо снятого Персано, вышел в море, чтобы одержать реванш над Тегетхоффом, было заключено перемирие (26 июля).

Итальянский адмирал Персано, находящийся на броненосном таране «Аффондаторе», дважды имел возможность протаранить деревянный двухдечный корабль «Кайзер», но каждый раз в критический момент нервы изменяли ему. Имеются свидетельства и о ещё нескольких попытках тарана, однако каждый раз кораблю-цели удавалось увернуться. Так что, хотя репутация тарана и базируется на сражении при Лиссе, эффект единственного удачного удара оказался во всех отношениях слишком уж преувеличенным по сравнению с многими неудачными попытками таранных атак, которые отнесли на счёт неразберихи из-за орудийного дыма австрийских кораблей.

Почти три последующих десятилетия битва при Лиссе рассматривалась как пример образцового военно-морского сражения. Было абсолютизировано проявившееся в сражении бессилие артиллерии против корабельной брони. В качестве главного оружия боевых судов теперь рассматривался таран. Определяющей тактикой стала считаться тактика таранного боя на близкой дистанции, что превращало эскадренные сражения в свалку отдельных кораблей. В кораблестроение все, в том числе и расположение артиллерии, стало подчиняться тарану.

В России отработкой таранной тактики занимался вице-адмирал Г. И. Бутаков.

Литература

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Битва при Лиссе
• [militera.lib.ru/h/wilson_h/10.html Вильсон Х. Броненосцы в бою. Глава 10. Сражение при Лиссе]
• [militera.lib.ru/h/stenzel/2_17.html Штенцель А. История войн на море. Ч. 4. Гл. 4. Австро-итальянская война 1866 г.]
• [www.navy.su/navybook/petrov_ma/4.htm Петров. М. А. Обзор главнейших кампаний и сражений парового флота. в связи с эволюцией военно-морского искусства Глава 4. Сражение при Лиссе.]
• Максим Ферапонтов Австро-Итальянская война 1866 г. Сражение при Лиссе (рус.) // Арсенал-Коллекция. — М., 2015. — № 7. — С. 38-52.

  

{{{content}}}

  

{{{content}}}

Отрывок, характеризующий Битва при Лиссе

– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
– Так вот кого мне жалко – человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их спин и лбов, которые, сколько ни секи, сколько ни брей, всё останутся такими же спинами и лбами.
– Нет, нет и тысячу раз нет, я никогда не соглашусь с вами, – сказал Пьер.


Вечером князь Андрей и Пьер сели в коляску и поехали в Лысые Горы. Князь Андрей, поглядывая на Пьера, прерывал изредка молчание речами, доказывавшими, что он находился в хорошем расположении духа.
Он говорил ему, указывая на поля, о своих хозяйственных усовершенствованиях.
Пьер мрачно молчал, отвечая односложно, и казался погруженным в свои мысли.
Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен притти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё в его ученьи, и он боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.
– Нет, отчего же вы думаете, – вдруг начал Пьер, опуская голову и принимая вид бодающегося быка, отчего вы так думаете? Вы не должны так думать.
– Про что я думаю? – спросил князь Андрей с удивлением.
– Про жизнь, про назначение человека. Это не может быть. Я так же думал, и меня спасло, вы знаете что? масонство. Нет, вы не улыбайтесь. Масонство – это не религиозная, не обрядная секта, как и я думал, а масонство есть лучшее, единственное выражение лучших, вечных сторон человечества. – И он начал излагать князю Андрею масонство, как он понимал его.
Он говорил, что масонство есть учение христианства, освободившегося от государственных и религиозных оков; учение равенства, братства и любви.
– Только наше святое братство имеет действительный смысл в жизни; всё остальное есть сон, – говорил Пьер. – Вы поймите, мой друг, что вне этого союза всё исполнено лжи и неправды, и я согласен с вами, что умному и доброму человеку ничего не остается, как только, как вы, доживать свою жизнь, стараясь только не мешать другим. Но усвойте себе наши основные убеждения, вступите в наше братство, дайте нам себя, позвольте руководить собой, и вы сейчас почувствуете себя, как и я почувствовал частью этой огромной, невидимой цепи, которой начало скрывается в небесах, – говорил Пьер.
Князь Андрей, молча, глядя перед собой, слушал речь Пьера. Несколько раз он, не расслышав от шума коляски, переспрашивал у Пьера нерасслышанные слова. По особенному блеску, загоревшемуся в глазах князя Андрея, и по его молчанию Пьер видел, что слова его не напрасны, что князь Андрей не перебьет его и не будет смеяться над его словами.
Они подъехали к разлившейся реке, которую им надо было переезжать на пароме. Пока устанавливали коляску и лошадей, они прошли на паром.
Князь Андрей, облокотившись о перила, молча смотрел вдоль по блестящему от заходящего солнца разливу.
– Ну, что же вы думаете об этом? – спросил Пьер, – что же вы молчите?
– Что я думаю? я слушал тебя. Всё это так, – сказал князь Андрей. – Но ты говоришь: вступи в наше братство, и мы тебе укажем цель жизни и назначение человека, и законы, управляющие миром. Да кто же мы – люди? Отчего же вы всё знаете? Отчего я один не вижу того, что вы видите? Вы видите на земле царство добра и правды, а я его не вижу.
Пьер перебил его. – Верите вы в будущую жизнь? – спросил он.
– В будущую жизнь? – повторил князь Андрей, но Пьер не дал ему времени ответить и принял это повторение за отрицание, тем более, что он знал прежние атеистические убеждения князя Андрея.
– Вы говорите, что не можете видеть царства добра и правды на земле. И я не видал его и его нельзя видеть, ежели смотреть на нашу жизнь как на конец всего. На земле, именно на этой земле (Пьер указал в поле), нет правды – всё ложь и зло; но в мире, во всем мире есть царство правды, и мы теперь дети земли, а вечно дети всего мира. Разве я не чувствую в своей душе, что я составляю часть этого огромного, гармонического целого. Разве я не чувствую, что я в этом огромном бесчисленном количестве существ, в которых проявляется Божество, – высшая сила, как хотите, – что я составляю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим. Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведет от растения к человеку, то отчего же я предположу, что эта лестница прерывается со мною, а не ведет дальше и дальше. Я чувствую, что я не только не могу исчезнуть, как ничто не исчезает в мире, но что я всегда буду и всегда был. Я чувствую, что кроме меня надо мной живут духи и что в этом мире есть правда.
– Да, это учение Гердера, – сказал князь Андрей, – но не то, душа моя, убедит меня, а жизнь и смерть, вот что убеждает. Убеждает то, что видишь дорогое тебе существо, которое связано с тобой, перед которым ты был виноват и надеялся оправдаться (князь Андрей дрогнул голосом и отвернулся) и вдруг это существо страдает, мучается и перестает быть… Зачем? Не может быть, чтоб не было ответа! И я верю, что он есть…. Вот что убеждает, вот что убедило меня, – сказал князь Андрей.
– Ну да, ну да, – говорил Пьер, – разве не то же самое и я говорю!
– Нет. Я говорю только, что убеждают в необходимости будущей жизни не доводы, а то, когда идешь в жизни рука об руку с человеком, и вдруг человек этот исчезнет там в нигде, и ты сам останавливаешься перед этой пропастью и заглядываешь туда. И, я заглянул…
– Ну так что ж! вы знаете, что есть там и что есть кто то? Там есть – будущая жизнь. Кто то есть – Бог.
Князь Андрей не отвечал. Коляска и лошади уже давно были выведены на другой берег и уже заложены, и уж солнце скрылось до половины, и вечерний мороз покрывал звездами лужи у перевоза, а Пьер и Андрей, к удивлению лакеев, кучеров и перевозчиков, еще стояли на пароме и говорили.
– Ежели есть Бог и есть будущая жизнь, то есть истина, есть добродетель; и высшее счастье человека состоит в том, чтобы стремиться к достижению их. Надо жить, надо любить, надо верить, – говорил Пьер, – что живем не нынче только на этом клочке земли, а жили и будем жить вечно там во всем (он указал на небо). Князь Андрей стоял, облокотившись на перила парома и, слушая Пьера, не спуская глаз, смотрел на красный отблеск солнца по синеющему разливу. Пьер замолк. Было совершенно тихо. Паром давно пристал, и только волны теченья с слабым звуком ударялись о дно парома. Князю Андрею казалось, что это полосканье волн к словам Пьера приговаривало: «правда, верь этому».
Князь Андрей вздохнул, и лучистым, детским, нежным взглядом взглянул в раскрасневшееся восторженное, но всё робкое перед первенствующим другом, лицо Пьера.
– Да, коли бы это так было! – сказал он. – Однако пойдем садиться, – прибавил князь Андрей, и выходя с парома, он поглядел на небо, на которое указал ему Пьер, и в первый раз, после Аустерлица, он увидал то высокое, вечное небо, которое он видел лежа на Аустерлицком поле, и что то давно заснувшее, что то лучшее что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе. Чувство это исчезло, как скоро князь Андрей вступил опять в привычные условия жизни, но он знал, что это чувство, которое он не умел развить, жило в нем. Свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь.


Уже смерклось, когда князь Андрей и Пьер подъехали к главному подъезду лысогорского дома. В то время как они подъезжали, князь Андрей с улыбкой обратил внимание Пьера на суматоху, происшедшую у заднего крыльца. Согнутая старушка с котомкой на спине, и невысокий мужчина в черном одеянии и с длинными волосами, увидав въезжавшую коляску, бросились бежать назад в ворота. Две женщины выбежали за ними, и все четверо, оглядываясь на коляску, испуганно вбежали на заднее крыльцо.
– Это Машины божьи люди, – сказал князь Андрей. – Они приняли нас за отца. А это единственно, в чем она не повинуется ему: он велит гонять этих странников, а она принимает их.
– Да что такое божьи люди? – спросил Пьер.
Князь Андрей не успел отвечать ему. Слуги вышли навстречу, и он расспрашивал о том, где был старый князь и скоро ли ждут его.
Старый князь был еще в городе, и его ждали каждую минуту.
Князь Андрей провел Пьера на свою половину, всегда в полной исправности ожидавшую его в доме его отца, и сам пошел в детскую.
– Пойдем к сестре, – сказал князь Андрей, возвратившись к Пьеру; – я еще не видал ее, она теперь прячется и сидит с своими божьими людьми. Поделом ей, она сконфузится, а ты увидишь божьих людей. C'est curieux, ma parole. [Это любопытно, честное слово.]
– Qu'est ce que c'est que [Что такое] божьи люди? – спросил Пьер
– А вот увидишь.
Княжна Марья действительно сконфузилась и покраснела пятнами, когда вошли к ней. В ее уютной комнате с лампадами перед киотами, на диване, за самоваром сидел рядом с ней молодой мальчик с длинным носом и длинными волосами, и в монашеской рясе.
На кресле, подле, сидела сморщенная, худая старушка с кротким выражением детского лица.
– Andre, pourquoi ne pas m'avoir prevenu? [Андрей, почему не предупредили меня?] – сказала она с кротким упреком, становясь перед своими странниками, как наседка перед цыплятами.
– Charmee de vous voir. Je suis tres contente de vous voir, [Очень рада вас видеть. Я так довольна, что вижу вас,] – сказала она Пьеру, в то время, как он целовал ее руку. Она знала его ребенком, и теперь дружба его с Андреем, его несчастие с женой, а главное, его доброе, простое лицо расположили ее к нему. Она смотрела на него своими прекрасными, лучистыми глазами и, казалось, говорила: «я вас очень люблю, но пожалуйста не смейтесь над моими ». Обменявшись первыми фразами приветствия, они сели.
– А, и Иванушка тут, – сказал князь Андрей, указывая улыбкой на молодого странника.
– Andre! – умоляюще сказала княжна Марья.
– Il faut que vous sachiez que c'est une femme, [Знай, что это женщина,] – сказал Андрей Пьеру.
– Andre, au nom de Dieu! [Андрей, ради Бога!] – повторила княжна Марья.
Видно было, что насмешливое отношение князя Андрея к странникам и бесполезное заступничество за них княжны Марьи были привычные, установившиеся между ними отношения.
– Mais, ma bonne amie, – сказал князь Андрей, – vous devriez au contraire m'etre reconaissante de ce que j'explique a Pierre votre intimite avec ce jeune homme… [Но, мой друг, ты должна бы быть мне благодарна, что я объясняю Пьеру твою близость к этому молодому человеку.]
– Vraiment? [Правда?] – сказал Пьер любопытно и серьезно (за что особенно ему благодарна была княжна Марья) вглядываясь через очки в лицо Иванушки, который, поняв, что речь шла о нем, хитрыми глазами оглядывал всех.
Княжна Марья совершенно напрасно смутилась за своих. Они нисколько не робели. Старушка, опустив глаза, но искоса поглядывая на вошедших, опрокинув чашку вверх дном на блюдечко и положив подле обкусанный кусочек сахара, спокойно и неподвижно сидела на своем кресле, ожидая, чтобы ей предложили еще чаю. Иванушка, попивая из блюдечка, исподлобья лукавыми, женскими глазами смотрел на молодых людей.
– Где, в Киеве была? – спросил старуху князь Андрей.
– Была, отец, – отвечала словоохотливо старуха, – на самое Рожество удостоилась у угодников сообщиться святых, небесных тайн. А теперь из Колязина, отец, благодать великая открылась…
– Что ж, Иванушка с тобой?
– Я сам по себе иду, кормилец, – стараясь говорить басом, сказал Иванушка. – Только в Юхнове с Пелагеюшкой сошлись…
Пелагеюшка перебила своего товарища; ей видно хотелось рассказать то, что она видела.
– В Колязине, отец, великая благодать открылась.
– Что ж, мощи новые? – спросил князь Андрей.
– Полно, Андрей, – сказала княжна Марья. – Не рассказывай, Пелагеюшка.
– Ни… что ты, мать, отчего не рассказывать? Я его люблю. Он добрый, Богом взысканный, он мне, благодетель, рублей дал, я помню. Как была я в Киеве и говорит мне Кирюша юродивый – истинно Божий человек, зиму и лето босой ходит. Что ходишь, говорит, не по своему месту, в Колязин иди, там икона чудотворная, матушка пресвятая Богородица открылась. Я с тех слов простилась с угодниками и пошла…
Все молчали, одна странница говорила мерным голосом, втягивая в себя воздух.
– Пришла, отец мой, мне народ и говорит: благодать великая открылась, у матушки пресвятой Богородицы миро из щечки каплет…
– Ну хорошо, хорошо, после расскажешь, – краснея сказала княжна Марья.
– Позвольте у нее спросить, – сказал Пьер. – Ты сама видела? – спросил он.
– Как же, отец, сама удостоилась. Сияние такое на лике то, как свет небесный, а из щечки у матушки так и каплет, так и каплет…
– Да ведь это обман, – наивно сказал Пьер, внимательно слушавший странницу.
– Ах, отец, что говоришь! – с ужасом сказала Пелагеюшка, за защитой обращаясь к княжне Марье.
– Это обманывают народ, – повторил он.
– Господи Иисусе Христе! – крестясь сказала странница. – Ох, не говори, отец. Так то один анарал не верил, сказал: «монахи обманывают», да как сказал, так и ослеп. И приснилось ему, что приходит к нему матушка Печерская и говорит: «уверуй мне, я тебя исцелю». Вот и стал проситься: повези да повези меня к ней. Это я тебе истинную правду говорю, сама видела. Привезли его слепого прямо к ней, подошел, упал, говорит: «исцели! отдам тебе, говорит, в чем царь жаловал». Сама видела, отец, звезда в ней так и вделана. Что ж, – прозрел! Грех говорить так. Бог накажет, – поучительно обратилась она к Пьеру.
– Как же звезда то в образе очутилась? – спросил Пьер.
– В генералы и матушку произвели? – сказал князь Aндрей улыбаясь.
Пелагеюшка вдруг побледнела и всплеснула руками.
– Отец, отец, грех тебе, у тебя сын! – заговорила она, из бледности вдруг переходя в яркую краску.
– Отец, что ты сказал такое, Бог тебя прости. – Она перекрестилась. – Господи, прости его. Матушка, что ж это?… – обратилась она к княжне Марье. Она встала и чуть не плача стала собирать свою сумочку. Ей, видно, было и страшно, и стыдно, что она пользовалась благодеяниями в доме, где могли говорить это, и жалко, что надо было теперь лишиться благодеяний этого дома.
– Ну что вам за охота? – сказала княжна Марья. – Зачем вы пришли ко мне?…
– Нет, ведь я шучу, Пелагеюшка, – сказал Пьер. – Princesse, ma parole, je n'ai pas voulu l'offenser, [Княжна, я право, не хотел обидеть ее,] я так только. Ты не думай, я пошутил, – говорил он, робко улыбаясь и желая загладить свою вину. – Ведь это я, а он так, пошутил только.
Пелагеюшка остановилась недоверчиво, но в лице Пьера была такая искренность раскаяния, и князь Андрей так кротко смотрел то на Пелагеюшку, то на Пьера, что она понемногу успокоилась.


Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюсь одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».
Пьер внимательно и серьезно слушал ее. Князь Андрей вышел из комнаты. И вслед за ним, оставив божьих людей допивать чай, княжна Марья повела Пьера в гостиную.
– Вы очень добры, – сказала она ему.
– Ах, я право не думал оскорбить ее, я так понимаю и высоко ценю эти чувства!
Княжна Марья молча посмотрела на него и нежно улыбнулась. – Ведь я вас давно знаю и люблю как брата, – сказала она. – Как вы нашли Андрея? – спросила она поспешно, не давая ему времени сказать что нибудь в ответ на ее ласковые слова. – Он очень беспокоит меня. Здоровье его зимой лучше, но прошлой весной рана открылась, и доктор сказал, что он должен ехать лечиться. И нравственно я очень боюсь за него. Он не такой характер как мы, женщины, чтобы выстрадать и выплакать свое горе. Он внутри себя носит его. Нынче он весел и оживлен; но это ваш приезд так подействовал на него: он редко бывает таким. Ежели бы вы могли уговорить его поехать за границу! Ему нужна деятельность, а эта ровная, тихая жизнь губит его. Другие не замечают, а я вижу.
В 10 м часу официанты бросились к крыльцу, заслышав бубенчики подъезжавшего экипажа старого князя. Князь Андрей с Пьером тоже вышли на крыльцо.
– Это кто? – спросил старый князь, вылезая из кареты и угадав Пьера.
– AI очень рад! целуй, – сказал он, узнав, кто был незнакомый молодой человек.
Старый князь был в хорошем духе и обласкал Пьера.
Перед ужином князь Андрей, вернувшись назад в кабинет отца, застал старого князя в горячем споре с Пьером.
Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.
– Кровь из жил выпусти, воды налей, тогда войны не будет. Бабьи бредни, бабьи бредни, – проговорил он, но всё таки ласково потрепал Пьера по плечу, и подошел к столу, у которого князь Андрей, видимо не желая вступать в разговор, перебирал бумаги, привезенные князем из города. Старый князь подошел к нему и стал говорить о делах.
– Предводитель, Ростов граф, половины людей не доставил. Приехал в город, вздумал на обед звать, – я ему такой обед задал… А вот просмотри эту… Ну, брат, – обратился князь Николай Андреич к сыну, хлопая по плечу Пьера, – молодец твой приятель, я его полюбил! Разжигает меня. Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет да разжигает меня старика. Ну идите, идите, – сказал он, – может быть приду, за ужином вашим посижу. Опять поспорю. Мою дуру, княжну Марью полюби, – прокричал он Пьеру из двери.
Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем. Эта прелесть выразилась не столько в его отношениях с ним самим, сколько в отношениях со всеми родными и домашними. Пьер с старым, суровым князем и с кроткой и робкой княжной Марьей, несмотря на то, что он их почти не знал, чувствовал себя сразу старым другом. Они все уже любили его. Не только княжна Марья, подкупленная его кроткими отношениями к странницам, самым лучистым взглядом смотрела на него; но маленький, годовой князь Николай, как звал дед, улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки. Михаил Иваныч, m lle Bourienne с радостными улыбками смотрели на него, когда он разговаривал с старым князем.