Гарнетт, Тэй

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Тэй Гарнетт»)
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Гарнетт.
Тэй Гарнетт
Tay Garnett
Имя при рождении:

William Taylor Garnett

Дата рождения:

13 июня 1894(1894-06-13)

Место рождения:

Лос-Анджелес
Калифорния
США

Дата смерти:

3 октября 1977(1977-10-03) (83 года)

Место смерти:

Лос-Анджелес
Калифорния
США

Профессия:

Кинорежиссёр
Сценарист

Карьера:

1920–1975

IMDb:

0307819

Тэй Гарнетт (англ. Tay Garnett, имя при рождении — William Taylor Garnett) (13 июня 1894 года — 3 октября 1977 года) — американский кинорежиссёр и сценарист.

«Плодовитый и мастеровитый режиссёр приключенческих фильмов, вестернов и другой энергичной продукции, Тэй Гарнетт начал работать в кино в 1920 году в качестве сценариста… Хотя его творчество не равнозначно, Гарнетт был надёжным и очень одарённым мастером»[1].

«Самой знаменитой картиной Гарнетта является отличный фильм нуар „Почтальон всегда звонит дважды“ (1946), ставший классикой жанра»[2][3][1]. «Его комедия „Янки из Коннектикута при дворе короля Артура“ (1949) также добилась вполне заслуженного успеха у критики и в коммерческом плане»[3].

Он также поставил такие «изящные жанровые фильмы», как мелодрама «Путешествие в одну сторону» (1932), морские приключенческие драмы «Китайские моря» (1932) и «Корабль рабов» (1937), сатира на Голливуд «Дублёр» (1937) и музыкальная комедия «Семь грешников» (1940)[1]. Другими наиболее популярными картинами Гарнетта были военная драма «Батаан» (1943), мелодрама «Долина решимости» (1945), а также фильмы нуар «Рэкет» (1951) и «Причина для тревоги!» (1951)[4].

За работу в фильмах Гарнетта две актрисы получили номинации на Оскар: дважды Грир Гарсон как лучшая актриса фильма «Миссис Паркингтон» (1944) и фильма «Долина решимости» (1945), а также Агнес Мурхед как лучшая актриса второго плана за роль в фильме «Миссис Паркингтон» (1944)[5].





Ранние годы жизни

Тэй Гарнетт родился в 13 июня 1894 года в Лос-Анджелесе. С детства заражённый страстью к путешествиям, в 1917 году Гарнетт поступил на службу в авиацию военно-морского флота[2][3], где служил лётным инструктором в Сан-Диего. «Во время одного из тренировочных полётов Гарнетт был серьёзно травмирован, в результате чего у него осталась заметная, но, к счастью, не очень мучительная хромота»[2]. Ещё находясь на службе, Гарнетт поставил несколько ревю для военнослужащих.

В 1920 году по заказу продюсеров Мака Сеннета и Хэла Роуча Гарнетт начал писать гэги для таких звёзд, как Бен Тёрпин и Стэн Лорел[2][3]. Порой он работал каскадёром, несмотря на то, что опирался на трость после своих травм[2]. Затем Гарнетт поступил на работу на студию «Пате», которая занималась дистрибуцией комедий Сеннета и Роуча[5].

Режиссёрская карьера

После ряда сценариев для таких режиссёров и продюсеров, как Фрэнк Капра и Сесил Б. Де Милль, Гарнетт получил первую возможность поставить собственный фильм — «Знаменитость» (1928)[2].

«Став режиссёром в конце эпохи немого кино, Гарнетт затем безболезненно перешёл в звуковое кино»[1], «где быстро продемонстрировал повествовательную силу и техническую компетентность». В начале 1930-х годов Гарнетт привлёк к себе внимание суровой мелодрамой «Её мужчина» (1930) о любви проститутки и моряка в Гаване и захватывающем гангстерским фильмом «Плохая компания» (1931)[1] главные роли в обоих фильмах исполнили Хелен Твелвтриз и Рикардо Кортез[6][5]. Одним из самых успешных фильмов Гарнетта стала мелодрама «Путешествие в одну сторону» (1932), рассказывающая о двух обречённых влюблённых (Уоррен Уильям и Кэй Фрэнсис), свершающих путешествие через Тихий океан. Картина была удостоена Оскара за лучший сценарий[7].

«Многие ранние фильмы Гарнетта были связаны с мореплаванием, отражая его любовь ко всему морскому»[2], к ним среди прочих относятся приключенческие ленты «Направление неизвестно» (1933) и «С.О.С. Айсберг» (1933) с участием Лени Рифеншталь. "К числу лучших работ Гарнетта середины 1930-х и начала 1940-х годов относятся «живая комедийная приключенческая лента» «Китайские моря» (1935) с участием Кларка Гейбла и Джин Харлоу и «мрачная, мощная морская сага» «Корабль рабов» (1937) с Уоллесом Бири и Уорнером Бакстером"[5][1]. Одной из его лучших работ 1930-х годов была также криминальная мелодрама «Торговые ветра» (1938), в которой частный детектив (Фредерик Марч) преследовал подозреваемую в убийстве (Джоан Беннетт) по всему миру. «На самом деле актёры не покидали студию, а просто играли свои сцены на фоне материала, отснятого Гарнеттом во время одного из его собственных путешествий»[2].

Наряду с приключенческими фильмами Гарнетт поставил серию удачных картин в комедийном жанре, среди них эксцентрическая комедия «Она не могла это взять» (1935) с Джоан Беннетт и Джорджем Рафтом, очень весёлая пародия на голливудское кинопроизводство «Дублёр» (1937) с Лесли Говардом, Хамфри Богартом и Джоан Блонделл, романтическая комедия «Любовь – это новости» (1937) с Тайроном Пауэром и Лореттой Янг, а также и «один из лучших фильмов Марлен Дитрих», музыкальная комедия «Семь грешников» (1940)[1][8][5].

В 1943 году Гарнетт поставил две военные драмы — «Батаан» с Робертом Тейлором, действие которой происходит на одноимённом филиппинском полуострове, и «Лотарингский крест» с Жаном-Пьером Омоном и Джином Келли, действие которой происходит во Франции[8].

В семейной саге «Миссис Паркингтон» (1944) главная героиня, уважаемая дама из высшего общества, рассказывает историю своей жизни, начиная со времени, когда она работала гостиничной служанкой в Неваде. В аналогичном ключе была построена мелодрама «Долина решимости» (1945), действие которой происходит в сталелитейном Питтсбурге 19 века. За главные роли в обоих фильмах актриса Грир Гарсон была дважды номинирована на Оскар[8].

В 1946 году вышла, вероятно, лучшая картина Гарнетта, классический фильм нуар «Почтальон всегда звонит дважды» с участием Ланы Тёрнер и Джона Гарфилда. Поставленный по роману Джеймса М. Кейна, фильм рассказывал историю роковой страсти, алчности и убийства, представив такие классические типажи жанра, как роковая женщина и морально неустойчивый главный герой.

Вслед за драмой из фермерской жизни «Дикая жатва» (1947) с участием Алана Лэдда последовала чрезвычайно успешная у критиков и зрителей семейная фэнтези-комедия «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» (1949) по одноимённому роману Марка Твена, в которой поющий механик из 1912 года переносится в Британию эпохи Короля Артура. Главные роли в фильме исполнили Бинг Кросби, Ронда Флеминг, Седрик Хардвик и Уильям Бендикс[8].

В 1951 году Гарнетт погрузился в жанр фильм нуар, став одним из постановщиков гангстерской драмы «Рэкет» (1951) с участием Роберта Митчэма, Лизабет Скотт и Роберта Райана, а также «Причину для тревоги!» (1951) с участием Лоретты Янг[8].

Затем Гарнетт поставил несколько картин, не имевших особого успеха. Среди них приключенческая комедия «Три солдата» (1951) с участием Стюарта Грейнджера, Уолтера Пиджона и Дэвида Найвена, военная драма «Минута до нуля» (1952) с Робертом Митчэмом и Энн Блит, мюзикл «Главная улица к Бродвею» (1953) и снятая в Англии историческая приключенческая драма «Чёрный рыцарь» (1953) с Аланом Лэддом в главной роли, а «затем с энтузиазмом занялся телевидением»[3]

Гарнетт вновь вернулся на большой экран в начале 1970-х годов для съёмки пары второстепенных натурных эпических картин. Наиболее успешной среди них была семейная приключенческая драма «Вызов свободы» (1975), действие которой происходит на фоне дикой природы Аляски. После этой работы Гарнетт вышел на пенсию[3].

Карьера на телевидении

В середине 1950-х годов Гарнетт обратился к постановке популярных телесериалов таких, как «Караван повозок» (1959-60), «Неприкасаемые» (1959-60), «Обнажённый город» (1960-61), «Ларами» (1961), «Дымок из ствола» (1961-66), «Сыромятная плеть» (1962), «Бонанца» (1963-65), [2].

Личная жизнь

Гарнетт был трижды женат и имел двоих детей[3].Все его жёны были актрисами: Пэтси Рут Миллер, Хельга Морэй и Мари Алдон[2].

Тэй Гарнетт умер в 1977 году от лейкемии в Лос-Анджелесе, Калифорния, в возрасте 83 лет[3].

Фильмография

Напишите отзыв о статье "Гарнетт, Тэй"

Примечания

  1. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Turner Classic Movies. www.tcm.com/tcmdb/person/68773%7C144580/Tay-Garnett/biography.html
  2. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Hal Erickson. Biography. www.allmovie.com/artist/tay-garnett-p91060
  3. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 IMDb. Mini Biography. www.imdb.com/name/nm0307819/bio?ref_=nm_ov_bio_sm
  4. ↑ IMDB. www.imdb.com/filmosearch?explore=title_type&role=nm0307819&ref_=filmo_vw_smp&sort=num_votes,desc&mode=simple&page=1&job_type=director&title_type=movie
  5. ↑ 1 2 3 4 5 IMDb Mini Biography. www.imdb.com/name/nm0307819/bio?ref_=nm_ov_bio_sm
  6. ↑ Hans J. Wollstein. Synopsis. www.allmovie.com/movie/her-man-v94911
  7. ↑ IMDB. www.imdb.com/title/tt0023305/awards?ref_=tt_awd
  8. ↑ 1 2 3 4 5 IMDB. www.imdb.com/filmosearch?explore=title_type&role=nm0307819&ref_=filmo_ref_job_typ&sort=user_rating,desc&mode=advanced&page=1&job_type=director&title_type=movie

Ссылки

  • [www.allmovie.com/artist/tay-garnett-p91060 Тэй Гарнетт] на сайте Allmovie
  • [www.tcm.com/tcmdb/person/68773%7C144580/Tay-Garnett/ Тэй Гарнетт] на сайте Turner Classic Movies

Отрывок, характеризующий Гарнетт, Тэй



В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…


В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Гарнетт,_Тэй&oldid=78644245»