Уганди (историческая область)

Не следует путать с государством Уганда.

У́ганди (эст. Ugandi, Унга́вния лат. Ungannia, Ugaunia; латыш. Ugaunija; н.-нем. Uggn) — одна из восьми исторических областей (маакондов) на юго-востоке современной Эстонии с городами Тарту и Отепя, а также название одного из финно-угорских племён (союза племён), проживавших на этой территории. Граничила с землями псковских кривичей.

В латышском языке производное от топонима — латыш. Igaunija — обозначает всю современную Эстонию, также, как и название земли кривичей (латыш. Krievija) — для обозначения всей России.

Об Уганди как современной административно-территориальной единице (уезде, мааконде) Эстонии см. «Административное деление Эстонии».

Государственная принадлежность

• С 1030 года в составе новгородских земель Древнерусского государства
• В начале XIII века захвачена орденом меченосцев и передана Дерптскому епископству;
• С 1561 года в составе инфлянтов Речи Посполитой;
• С 1629 года у Швеции.
• С 1710 по 1919 год — повторно в составе России (Дерптский и Верроский уезды Лифляндской губернии);
• В 1919—1940 годах — уезды (мааконды) Тартумаа и Вырумаа Эстонской республики.
• С 1940 по 1991 год в составе СССР (Тартуский и Выруский районы Эстонской ССР);
• C 1991 года — уезды (мааконды) Тартумаа, Пылвамаа, Вырумаа и половина уезда Валгамаа современной Эстонской республики.

Общие сведения

География

Земля Уганди лежит между землёй Сакала с озером Выртсъярв (эст. Võrtsjärv, нем. Wirzsee) на западе и Чудским озером (эст. Peipsi järv) на востоке. С севера к ней в древности примыкали (с востока на запад) земли Сакала, et:Mõhu и et:Nurmekund, а с юга — земли Псковского княжества на западном берегу Псковского озера (эст. Lämmijärv). Площадь Уганди современный английский источник оценивает, в старинных английских мерах, примерно в 3000 гайд.

Этимология

Первое упоминание топонима — у Генриха Латвийского (лат. Ugaunenses, в русском переводе Унгавния). В результате северного крестового похода (название в современной эстонской историографии) Уганди отвоёвана у русских и присоединена к Дерптскому епископству.

Этимология Ugandi, Ungannia, Ugaunia и т. п. противоречива. Связь между именем земли (Ugandi) и одним из холмов на ней (эст. Uandimägi) кажется очевидной. Однако что было в паре Ugandi—Uandimägi первичным, территория или холм на ней, не выяснено. Если первым назвали холм, то в этом случае неизвестной становится этимология его имени.

Выдвигается также гипотеза, что землю так назвали русские, от слова «юг» (англоязычный источник приводит в качестве примера Югославию). Но для её принятия надо доказать, что к северу от угандийцев постоянно жили славянские племена, которые могли бы не только назвать угандийцев «южными», но и заставить их принять это имя как самоназвание.

Вместе с тем ещё в XIX веке лингвисты отмечали, что латыш. Ugaunija схоже c igganni (изгнанники) в латгальском — видя в этом память о вытеснении этого народа на север. Эта гипотеза косвенно подтверждается находками более древних следов пребывания финно-угорских племён к северу от Двины. Оттуда угандийцев могли вытеснить на север более развитые ливы и летты — последние (латгальцы) как раз и являются ближайшими соседями Уганди на юге.

Городищи и очаги культуры

Размышляя о том, где мог находиться «центр власти» этого племени, Toivo Miljan называет два возможных варианта. Это Оденпе и Тарбату.

В Оденпе, на холме, ныне называемом Линнамяги (эст. Linnamägi, Городская гора), действительно некогда находилось городище эстов. В русской летописи за 1115 год оно названо «Медвежья голова»; в немецких же хрониках не упоминается ни местное название, ни его перевод. Таким образом, оригинальное древнеэстонское название городища до нас не дошло. Тем не менее, Toivo Miljan предполагает, что не только холм схож с головой медведя, но и сам медведь мог быть священным животным для угандийцев.

Городище Тарбату на реке Эмайыги (русское название Омовжа), по предположению Toivo Miljan, было построено около 600 года. Располагавшееся на восточном склоне Тоомемяги (эст. Toomemägi), находящемся в черте современного города Тарту, этот населённый пункт, по мнению учёного, также мог быть важным центром в Уганди.

Хроники земли Уганди

В современной эстонской литературе земля Ugaunia называется Ugandi или Ugala (Угала). В Латвии всю Эстонию до сих пор называют Игауния (Igaunija) по имени Угаунианцев (Ugaunians) — своих древних воинственных соседей. Вместе с тем, в эстонском фольклоре жители Уганди — Ugaunians (ugalased) представляются как вражеские воины или разбойники. Например, одна из народных песен из Вильянди призывает поторопиться со сбором урожая — «иначе нападут угандийцы». Слово «угалан» (Ugalane) — пренебрежительная кличка неотёсанной деревенщины (ср. рус. скобарь).

Крепость на Омовже

В 1030 году Ярослав I Мудрый заложил на Омовже крепость, назвав её своим христианским именем Юрьев и назначил местным жителям ежегодную дань. Правление Киева здесь продолжалось 30 лет. В 1061 году, как сообщает древняя восточнославянская хроника, город Юрьев был сожжён Sosols (возможно, это были люди из Сакалы, или эзельцами (англ. Œselians) с острова Сааремаа (Ösel), или Soopoolitse).

Новгородские посадники и псковичи нередко ходили на угандийцев в XII веке, но никогда им не удавалось их покорить. Городище Медвежья голова брали в 1116 и 1193 годах, Юрьев — в 1134 и 1192 годах. Сами угандийцы тоже несколько раз ходили под Псков.

Появление крестоносцев

В начале XIII века объявляется новый опасный враг. Немецкие крестоносцы закладывают крепость у устья Двины и начинают экспансию, обращая местные племена в христианство. Южные соседи угандийцев, латгалы (они же летты) увидели в крестоносцах потенциальных союзников против своих завзятых врагов. Угандийцы запросили о продолжении перемирия с новыми соседями, но те выставили список предварительных условий. В частности, они потребовали виру за прежний инцидент. Много лет назад угандийцы, по наущению ливов, ограбили караван немецких купцов на Даугаве. И вот в 1207 году крестоносцы направили к угандийцам священника Алабранда, чтобы через него затребовать компенсацию. Но ответа не поступило.

На следующий год летты и тевтонцы отправили в Угандию новых послов, которые по возвращении забрали с собой заложников для ведения переговоров. Угандийцам предложили «вечный мир» при условии, что они вернут награбленное и примут христианство. Однако они отказались и вырвались из рук своих сопровождающих, угрожая леттам прекрасно заточенными копьями. Тогда крестоносцы и летты пошли на угандийцев войной. Они сожгли городище Оденпе и вернулись с пленными и с награбленной у угандийцев добычей.

На это угандийцы ответили встречным набегом на латгалов и сожгли их живьём. Ливонцы и рижский епископ решили замирить врагов и послали того же священника Алабранда на новые переговоры в Оденпе. Алабранд решил использовать предоставленную ему возможность для того, чтобы провести миссионерскую проповедь и обратить язычников во Христа. Кое-кто из угандийцев хотел убить попа, и лишь статус посла защитил христианина от гнева языческого. В итоге угандийцев удалось склонить к миру с епископом Риги — организатором и вдохновителем всех местных крестовых походов.

В 1210 году новгородский князь Мстислав Смелый и его брат Владимир, князь Полоцкий послали на угандийцев дружину. Восемь дней они сидели в осаде вокруг Оденпе (нем. Odenpäh). У защитников городища иссякла вода и еда, и они запросили мир. Они согласились принять христианство и заплатить дань в 400 ногат (название счётной единицы, равной гривне кун, происходит от эст. nahad — мех). Тем же летом угандийцы из Оденпе предпочли присягнуть командиру крестоносцев Бертольду Венденскому (Bertold of Wenden), после чего продолжили набеги на земли леттов.

Геноцид 1215 года

Как являл собой боевой дух угандийцев и их противников, записал в своих хрониках Генрих Латвийский. В 1215 году несколько финно-угорских племён (Генрих называет их собирательно «эсты») составили союз с целью разорить Ливонию. Перед каждым племенем стояла задача: «эзельцы должны были осадить Ригу и загородить гавань на Двине, роталийцы — напасть на торейдских ливов, а жители Сакалы и Унгавнии — в это время опустошить землю леттов, чтобы ливы и летты, задержанные войной у себя, не могли прийти на помощь рижанам».

Действия эзельцев на море были неудачны. Роталийцы, вступив в Ливонию (Метсеполе), нашли лишь пустые деревни, которые они разорили и сожгли: сами ливы с жёнами и укрылись в замках. Узнав о провале морского десанта эзельцев, и о намерении ливов выступить в поход, роталийцы бежали в свою землю, не дожидаясь справедливого возмездия. «Отличились» в этой кампании лишь жители Сакалы и Унгавнии. Осадив с большим войском замок Аутине, они узнали, что на помощь осаждённым выступили «братья-рыцари из Вендена». Подобно другим участникам «антиливонской коалиции», саккальцы с угандийцами также бежали с поля боя. Добежав под вечер до Трикатуи, эсты

застали там Талибальда, вернувшегося для купанья из лесного убежища, схватили его и с жестокостью стали заживо жечь на огне, грозя смертью, если не покажет им, где все его деньги. И он предъявил им пятьдесят озерингов, но те не перестали жечь его. Тогда сказал Талибальд: «Если я укажу вам все деньги мои и детей моих, вы все равно меня сожжёте», и не захотел ничего больше указать им. Тогда они вновь положили его на огонь и жарили, как рыбу, пока он, испустив дух, не умер.

— Генрих Латвийский. Хроника Ливонии

На это сыновья Талибальда ((эст. Talibald, латыш. Tālivaldis)), Рамеко и Дривинальде, ответили симметрично. Они собрали войско из леттов, своих друзей и близких, а заодно и «братьев-рыцарей из Вендена с прочими тевтонами»

вступили они в Унгавнию, опустошили и предали огню все деревни, а мужчин, каких могли захватить, всех сожгли живыми, мстя за Талибальда. Сожгли все их замки, чтобы не было у них там убежища. Искали врагов и в тёмной чаще лесов, нигде от них нельзя было укрыться, и вытащив оттуда, убивали. Женщин и детей увели с собой в плен, захватили коней, скот, большую добычу и вернулись в землю свою.

На возвратном пути встретились им другие летты; пошли и эти в Унгавнию и докончили оставленное первыми: добрались до деревень и областей, куда не доходили те, и если кто до сих пор уцелел, не миновал гибели теперь. И захватили они многих, и перебили всех мужчин, и повлекли в плен женщин и детей, и увели скот, взяв большую добычу.

Возвращаясь, по дороге встретили ещё лэттов, собравшихся в поход в Унгавнию. Эти тоже стремились награбить добычи и отомстить убийствами за родителей и близких, умерщвленных эстами. И прошли они в Унгавнию и грабили её и уводили в плен людей не меньше первых. Они захватывали тех, кто возвращался из лесу на поля и в деревни за пищей; одних сжигали на огне, других кололи мечом; они истязали людей разными пытками до тех пор, пока те, наконец, не открыли им, где спрятаны деньги, пока не привели во все свои убежища в лесах, пока не предали в их руки женщин и детей.

— Генрих Латвийский. Хроника Ливонии

Но и трижды повторённое истребление соседнего народа «не смягчило души леттов», пишет Генрих. Захватив деньги и всё имущество, женщин и детей до последнего человека и всё, что ещё оставалось, они прошли по всем областям вплоть до Дорпата, не щадя никого. И только тогда «отомстив таким образом своим врагам, весело возвратились домой со всей добычей». Но хоть, наконец, на четвёртый раз летты «весело возвратились домой», страдания угандийцев на этом не прекратились. У епископа оставалась неисполненной личная задача — крестить язычников. Цель была поставлена жёстко: крещение или смерть. «Ибо думали они либо воевать до тех пор, пока уцелевшие эсты не придут просить мира и крещения, либо истребить их совершенно». И потому «…снова собрались вместе Бертольд Венденский со своими и Теодерих, брат епископа, с рыцарями и слугами, и сыновья Талибальда со своими лэттами; отправились с войском в Унгавнию…»

Они обошли кругом все области… сжигая деревни и убивая мужчин; захватили женщин и детей и, нанеся вред, какой могли, вернулись в Ливонию; вернувшись, тут же отрядили других, чтобы снова идти в Унгавнию и нанести такой же вред, а когда те возвратились, были посланы третьи…

Всего земля Уганди была подвергнута девятикратной «зачистке»: «Не имели покоя и сами они, пока в то же лето девятью отрядами окончательно не разорили ту область, обратив её в пустыню, так что уж ни людей, ни съестного в ней не осталось». Речь уже шла не об убийствах «в порыве страсти», а о планомерном, методичном геноциде, который сопровождало хладнокровный подсчёт умерщвлённых:

Дошло до того, что у сыновей Талибальда перевалило уже за сотню число врагов, которых они, мстя за отца, сожгли живыми или умертвили другими муками, не говоря о бесчисленном множестве других, кого истребили лэтты, тевтоны и ливы.

Только после этого епископ был спокоен: «…перебили их; деревни, какие ещё оставались, сожгли и всё, что прежде было недоделано, тщательно закончили». Фактически угандийцы как способный к самовоспроизводству народ в 1215 году был ликвидирован. В 1217 году земля Уганди в битве при Вильянди не участвовала.

От нескольких оставленных в живых угандийцев епископ, наконец, получил необходимое добровольное заявление от имени народа о желании принять крещение. К ним, ради формы, предъявили формальное требование вернуть имущество некогда ограбленных немецких купцов и выдать их убийц. Зная, что каратели вывезли из Угандии подчистую всё (включая и искомое добро), а причастные к давнему эпизоду наверняка были ликвидированы в ходе тотального истребления угандийцев, епископ с этими доводами согласился, и, наконец, послал священников для крещения тех, кто мог ещё оставаться на девятикратно опустошённых землях или успел уже перебраться на них из других мест.

Борьба с Новгородом

Услышав о том, что земли Уганди обезлюдели, а крестоносцы со своей миссией дошли до Омовжи, псковский князь Владимир послал туда свои дружины. Однако немцы укрепили Оденпе, и впоследствии стали брать с собой и местное население в набеги на земли псковичей и новгородцев. Приняв крещение, угандийцы вместе с крестоносцами, ливонцами и леттами пошли войной на одноплеменные им земли Jerwia and Vironia, где племена эстов пока пребывали в язычестве. Тем временем псковский князь Владимир выслал новую осаду под Оденпе. Подоспели Harrians и эзельцы, после чего крестили народ в Сакале. Собравшись в поход вместе с эзельцами, новгородцы вновь осадили Оденпе 20-тысячным войском. Но в то же самое время уганийцы с крестоносцами напали на Новгород, Vironians и воть (англ. Votians).

В 1220 году угандийцы восстали против немцев. Из Сакалы прислали им в Тарбату и Оденпе окровавленные мечи, которыми они убили немцев. В Тарбату они бросали жребий, кого лучше принести в жертву, священника Хартвига или быка, так как те оба были одинаково жирны. К счастью для священника, жребий пал на быка. После этого угандийцы решили вновь вернуться на сторону новгородцев. Русские князья из Пскова, Новгорода и Суздаля выслали в Уганди 20-тысячное войско. Люди из Тарбату выслали им навстречу богатые дары; приветствовали русских и в Оденпе.

Русские оставили Вячко на правление в Уганди и любой другой чудской земле, с которой он сможет взять дань. Однако в 1224 году крестоносцы вернули контроль над всеми землями в материковой эстляндии. Епископ Герман Буксгевденский взял в своё управление Уганди, а Сакала досталась ордену. Оденпе оказался под правлением епископа Германа, а Тарбатой по-прежнему правили Вячко и его русские дружинники. Однако в конце этого года Тарбата была покорена, и все её защитники — как угандийские, так и русские были умерщвлены.

После этого епископ Герман принялся укреплять Оденпе и Дерпт, который он избрал для своего престола, а также Оденпе. После этого Герман и его угандийские вассалы нередко бились с новгородцами. Однако Александр Невский в 1242 году одержал над ними верх в Ледовом побоище. В дальнейшем имя Уганди из употребления вышло, и земли эти стали звать епископством дерптским.

См. также

• Сакала (историческая область)

Ссылки

• [www.junik.lv/~link/livonia/chronicles/henricus/index.htm Генрих Латвийский. Хроника Ливонии]
• [krotov.info/acts/12/pvl/novg.htm Новгородская Первая летопись]
• Alan V. Murray. The clash of cultures on the medieval Baltic frontier. — Ashgate Publishing, Ltd., 2009. — 369 с. — ISBN 9780754664833.

Отрывок, характеризующий Уганди (историческая область)

[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.
Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно. А историки под совершившиеся факты уже потом подвели хитросплетенные доказательства предвидения и гениальности полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самыми рабскими и непроизвольными деятелями.
Древние оставили нам образцы героических поэм, в которых герои составляют весь интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому, что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла.
На другой вопрос: как даны были Бородинское и предшествующее ему Шевардинское сражения – существует точно так же весьма определенное и всем известное, совершенно ложное представление. Все историки описывают дело следующим образом:
Русская армия будто бы в отступлении своем от Смоленска отыскивала себе наилучшую позицию для генерального сражения, и таковая позиция была найдена будто бы у Бородина.
Русские будто бы укрепили вперед эту позицию, влево от дороги (из Москвы в Смоленск), под прямым почти углом к ней, от Бородина к Утице, на том самом месте, где произошло сражение.
Впереди этой позиции будто бы был выставлен для наблюдения за неприятелем укрепленный передовой пост на Шевардинском кургане. 24 го будто бы Наполеон атаковал передовой пост и взял его; 26 го же атаковал всю русскую армию, стоявшую на позиции на Бородинском поле.
Так говорится в историях, и все это совершенно несправедливо, в чем легко убедится всякий, кто захочет вникнуть в сущность дела.
Русские не отыскивали лучшей позиции; а, напротив, в отступлении своем прошли много позиций, которые были лучше Бородинской. Они не остановились ни на одной из этих позиций: и потому, что Кутузов не хотел принять позицию, избранную не им, и потому, что требованье народного сражения еще недостаточно сильно высказалось, и потому, что не подошел еще Милорадович с ополчением, и еще по другим причинам, которые неисчислимы. Факт тот – что прежние позиции были сильнее и что Бородинская позиция (та, на которой дано сражение) не только не сильна, но вовсе не есть почему нибудь позиция более, чем всякое другое место в Российской империи, на которое, гадая, указать бы булавкой на карте.
Русские не только не укрепляли позицию Бородинского поля влево под прямым углом от дороги (то есть места, на котором произошло сражение), но и никогда до 25 го августа 1812 года не думали о том, чтобы сражение могло произойти на этом месте. Этому служит доказательством, во первых, то, что не только 25 го не было на этом месте укреплений, но что, начатые 25 го числа, они не были кончены и 26 го; во вторых, доказательством служит положение Шевардинского редута: Шевардинский редут, впереди той позиции, на которой принято сражение, не имеет никакого смысла. Для чего был сильнее всех других пунктов укреплен этот редут? И для чего, защищая его 24 го числа до поздней ночи, были истощены все усилия и потеряно шесть тысяч человек? Для наблюдения за неприятелем достаточно было казачьего разъезда. В третьих, доказательством того, что позиция, на которой произошло сражение, не была предвидена и что Шевардинский редут не был передовым пунктом этой позиции, служит то, что Барклай де Толли и Багратион до 25 го числа находились в убеждении, что Шевардинский редут есть левый фланг позиции и что сам Кутузов в донесении своем, писанном сгоряча после сражения, называет Шевардинский редут левым флангом позиции. Уже гораздо после, когда писались на просторе донесения о Бородинском сражении, было (вероятно, для оправдания ошибок главнокомандующего, имеющего быть непогрешимым) выдумано то несправедливое и странное показание, будто Шевардинский редут служил передовым постом (тогда как это был только укрепленный пункт левого фланга) и будто Бородинское сражение было принято нами на укрепленной и наперед избранной позиции, тогда как оно произошло на совершенно неожиданном и почти не укрепленном месте.
Дело же, очевидно, было так: позиция была избрана по реке Колоче, пересекающей большую дорогу не под прямым, а под острым углом, так что левый фланг был в Шевардине, правый около селения Нового и центр в Бородине, при слиянии рек Колочи и Во йны. Позиция эта, под прикрытием реки Колочи, для армии, имеющей целью остановить неприятеля, движущегося по Смоленской дороге к Москве, очевидна для всякого, кто посмотрит на Бородинское поле, забыв о том, как произошло сражение.
Наполеон, выехав 24 го к Валуеву, не увидал (как говорится в историях) позицию русских от Утицы к Бородину (он не мог увидать эту позицию, потому что ее не было) и не увидал передового поста русской армии, а наткнулся в преследовании русского арьергарда на левый фланг позиции русских, на Шевардинский редут, и неожиданно для русских перевел войска через Колочу. И русские, не успев вступить в генеральное сражение, отступили своим левым крылом из позиции, которую они намеревались занять, и заняли новую позицию, которая была не предвидена и не укреплена. Перейдя на левую сторону Колочи, влево от дороги, Наполеон передвинул все будущее сражение справа налево (со стороны русских) и перенес его в поле между Утицей, Семеновским и Бородиным (в это поле, не имеющее в себе ничего более выгодного для позиции, чем всякое другое поле в России), и на этом поле произошло все сражение 26 го числа. В грубой форме план предполагаемого сражения и происшедшего сражения будет следующий:

Ежели бы Наполеон не выехал вечером 24 го числа на Колочу и не велел бы тотчас же вечером атаковать редут, а начал бы атаку на другой день утром, то никто бы не усомнился в том, что Шевардинский редут был левый фланг нашей позиции; и сражение произошло бы так, как мы его ожидали. В таком случае мы, вероятно, еще упорнее бы защищали Шевардинский редут, наш левый фланг; атаковали бы Наполеона в центре или справа, и 24 го произошло бы генеральное сражение на той позиции, которая была укреплена и предвидена. Но так как атака на наш левый фланг произошла вечером, вслед за отступлением нашего арьергарда, то есть непосредственно после сражения при Гридневой, и так как русские военачальники не хотели или не успели начать тогда же 24 го вечером генерального сражения, то первое и главное действие Бородинского сражения было проиграно еще 24 го числа и, очевидно, вело к проигрышу и того, которое было дано 26 го числа.
После потери Шевардинского редута к утру 25 го числа мы оказались без позиции на левом фланге и были поставлены в необходимость отогнуть наше левое крыло и поспешно укреплять его где ни попало.
Но мало того, что 26 го августа русские войска стояли только под защитой слабых, неконченных укреплений, – невыгода этого положения увеличилась еще тем, что русские военачальники, не признав вполне совершившегося факта (потери позиции на левом фланге и перенесения всего будущего поля сражения справа налево), оставались в своей растянутой позиции от села Нового до Утицы и вследствие того должны были передвигать свои войска во время сражения справа налево. Таким образом, во все время сражения русские имели против всей французской армии, направленной на наше левое крыло, вдвое слабейшие силы. (Действия Понятовского против Утицы и Уварова на правом фланге французов составляли отдельные от хода сражения действия.)
Итак, Бородинское сражение произошло совсем не так, как (стараясь скрыть ошибки наших военачальников и вследствие того умаляя славу русского войска и народа) описывают его. Бородинское сражение не произошло на избранной и укрепленной позиции с несколько только слабейшими со стороны русских силами, а Бородинское сражение, вследствие потери Шевардинского редута, принято было русскими на открытой, почти не укрепленной местности с вдвое слабейшими силами против французов, то есть в таких условиях, в которых не только немыслимо было драться десять часов и сделать сражение нерешительным, но немыслимо было удержать в продолжение трех часов армию от совершенного разгрома и бегства.


25 го утром Пьер выезжал из Можайска. На спуске с огромной крутой и кривой горы, ведущей из города, мимо стоящего на горе направо собора, в котором шла служба и благовестили, Пьер вылез из экипажа и пошел пешком. За ним спускался на горе какой то конный полк с песельниками впереди. Навстречу ему поднимался поезд телег с раненными во вчерашнем деле. Возчики мужики, крича на лошадей и хлеща их кнутами, перебегали с одной стороны на другую. Телеги, на которых лежали и сидели по три и по четыре солдата раненых, прыгали по набросанным в виде мостовой камням на крутом подъеме. Раненые, обвязанные тряпками, бледные, с поджатыми губами и нахмуренными бровями, держась за грядки, прыгали и толкались в телегах. Все почти с наивным детским любопытством смотрели на белую шляпу и зеленый фрак Пьера.
Кучер Пьера сердито кричал на обоз раненых, чтобы они держали к одной. Кавалерийский полк с песнями, спускаясь с горы, надвинулся на дрожки Пьера и стеснил дорогу. Пьер остановился, прижавшись к краю скопанной в горе дороги. Из за откоса горы солнце не доставало в углубление дороги, тут было холодно, сыро; над головой Пьера было яркое августовское утро, и весело разносился трезвон. Одна подвода с ранеными остановилась у края дороги подле самого Пьера. Возчик в лаптях, запыхавшись, подбежал к своей телеге, подсунул камень под задние нешиненые колеса и стал оправлять шлею на своей ставшей лошаденке.
Один раненый старый солдат с подвязанной рукой, шедший за телегой, взялся за нее здоровой рукой и оглянулся на Пьера.
– Что ж, землячок, тут положат нас, что ль? Али до Москвы? – сказал он.
Пьер так задумался, что не расслышал вопроса. Он смотрел то на кавалерийский, повстречавшийся теперь с поездом раненых полк, то на ту телегу, у которой он стоял и на которой сидели двое раненых и лежал один, и ему казалось, что тут, в них, заключается разрешение занимавшего его вопроса. Один из сидевших на телеге солдат был, вероятно, ранен в щеку. Вся голова его была обвязана тряпками, и одна щека раздулась с детскую голову. Рот и нос у него были на сторону. Этот солдат глядел на собор и крестился. Другой, молодой мальчик, рекрут, белокурый и белый, как бы совершенно без крови в тонком лице, с остановившейся доброй улыбкой смотрел на Пьера; третий лежал ничком, и лица его не было видно. Кавалеристы песельники проходили над самой телегой.