Холина, Серафима Васильевна
Поделись знанием:
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.
| Серафима Холина | |
| Имя при рождении: |
Серафима Васильевна Холина |
|---|---|
| Дата рождения: |
29 августа 1923 (100 лет) |
| Место рождения: | |
| Гражданство: | |
| Профессия: | |
| Карьера: |
1949—1983 |
Серафима Васильевна Холина (род. 29 августа 1923, Москва) — советская киноактриса.
Содержание
Биография
Серафима Холина родилась 29 августа 1923 года в Москве. Во время Великой Отечественной войны с февраля 1942 по сентябрь 1944 работала токарем на Заводе имени Владимира Ильича. В 1944—1949 годах училась на актёрском факультете ВГИКе (мастерская Юлия Яковлевича Райзмана). Там же у неё завязался роман с однокурсником Олегом Голубицким, позже они поженились и прожили вместе всю жизнь.
После окончания ВГИКа Холина поступила на киностудию «Мосфильм» и в Театр-студию киноактёра, где работала до ухода на пенсию в 1983 году. Дебют в кино состоялся в 1950 году. Особенно запомнилась в роли ведущей показа мод в «Бриллиантовой руке» Леонида Гайдая. Активно работала в дубляже, озвучивала множество самых известных актрис мира, среди которых Софи Лорен, Моника Витти и др.
Семья
- Отец — Василий Изотович Холин, железнодорожник.
- Мать — Серафима Леонидовна, домашняя хозяйка.
- Муж — советский киноактёр Олег Голубицкий (1923—1995), заслуженный артист РСФСР.
- Дочь — Людмила (род. 1955), стала министерским работником.
Творчество
Работы в театре
- «Дети Ванюшина» С. А. Найдёнов — Катя
- «Три солдата» Ю. П. Егоров и Ю. С. Победоносцев — Валя Рощина, Нюся
- «Бедность не порок» А. Н. Островский — Егорушка
- «Дон Иваныч» (режиссёр Борис Бибиков) — Галя
- «Машенька» А. Н. Афиногенов — Галя
- «Беда от нежного сердца» В. А. Соллогуб — Катерина Ивановна
- «У опасной черты» В. А. Любимова — Лиза
- «Дядюшкин сон» Ф. М. Достоевский— 3-я дама
- «Мандат» Николай Эрдман— Варвара Гулячкина
- «Несущий в себе» Л. П. Сухаревская — студентка
Фильмография
- 1950 — Кавалер Золотой Звезды — эпизод (нет в титрах)
- 1950 — Смелые люди — эпизод (нет в титрах)
- 1952 — Сельский врач — эпизод (нет в титрах)
- 1953 — Вихри враждебные — эпизод (нет в титрах)
- 1954 — Верные друзья — эпизод
- 1954 — Об этом забывать нельзя — член бюро райкома (нет в титрах)
- 1955 — Доброе утро — подруга
- 1958 — Жених с того света — продавщица мороженого в поезде (нет в титрах)
- 1958 — Иван Бровкин на целине — медсестра (нет в титрах)
- 1959 — Аннушка — эпизод
- 1964 — Вызываем огонь на себя — прачка
- 1964 — Метель — горожанка
- 1968 — Бриллиантовая рука — ведущая показа мод
Озвучивание
- 1959 — Адам хочет быть человеком (Литовская киностудия) — Люце (роль Аудроне Боярчюте)
- 1959 — Тигровая бухта (Tiger Bay, Великобритания)
- 1959 — Юлюс Янонис (Литовская киностудия) — Милда (роль Елены Яцкуте)
- 1961 — Кто вы, доктор Зорге? (фр. Qui êtes-vous, Monsieur Sorge?; Франция, ФРГ, Италия, Япония) — Лили Браун (роль Ингрид ван Берген)
- 1961 — Прекрасная американка (фр. La Belle Américaine; Франция) — Полетт (роль Колетт Броссе)
- 1962 — Я, бабушка, Илико и Илларион (Грузия-фильм) — Цира (роль Киры Андроникашвили)
- 1963 — Вчера, сегодня, завтра (итал. Ieri, oggi, domani; Италия, Франция) — Аделина Сбарати / Анна Мольтени / Мара (роли Софи Лорен)
- 1964 — Брак по-итальянски (итал. Matrimonio All'Italiana; Италия, Франция) — Филумена Мартурано (роли Софи Лорен)
- 1964 — Пансион Буланка (фр. Pension Boulanka; ДЕФА, ГДР)
- 1964 — Чёрный тюльпан (фр. La tulipe noire; Франция, Италия, Испания) — маркиза Катрин де Вигонь (роль Дон Аддамс)
- 1965 — Девушка из банка (польск. Zbrodniarz i panna; Польша) — Малгожата
- 1965 — Разиня (Le Corniaud; Франция, Италия) — Джина (роль Алиды Келли)
- 1965 — Свет за шторами (венг. Fény a redöny mögött; Мафильм, Венгрия) — Магда (роль Илдико Печи)
- 1966 — Большая прогулка (фр. La Grande Vadrouille; Франция, Великобритания) — Жюльетта (роль Мари Дюбуа)
- 1966 — Где третий король? (польск. Gdzie jest trzeci król?; Польша)
- 1966 — Времена землемеров (лат. Mērnieku laiki; Рижская киностудия)
- 1966 — Из времён голода — Назлу (роль Е. Манвелян)
- 1967 — Оскар (фр. Oscar; Франция) — Жермен Барнье, жена Бертрана Барнье (роль Клод Жансак)
- 1967 — Чингачгук — Большой Змей (нем. Chingachgook, die grosse Schlange; ДЕФА, ГДР) — Юдит (роль Лило Гран)
- 1968 — Не промахнись, Асунта! (итал. La Ragazza con la pistola; ) — Ассунта (роль Моники Витти)
- 1968 — Смешная девчонка (англ. Funny Girl; США) — Джорджия Джеймс (роль Энн Фрэнсис)
- 1969 — Десница великого мастера (Грузия-фильм) — Вардисахар (роль Лейлы Абашидзе)
- 1970 — Берег ветров (эст. Tuuline rand; Таллинфильм) — Анетте (роль Лейлы Сяялик)
- 1971 — Женщины вне игры (чеш. Ženy v ofsajdu; Чехословакия) — Эма
- 1972 — И дождь смывает все следы (нем. Und der Regen verwischt jede Spur; ФРГ, Франция) — Ирэн, мать Кристины (роль Рут-Марии Кубичек)
- 1972 — Расследование поручено мне (венг. Hekus lettem; Венгрия)
- 1973 — Бобби (англ. Bobby; Индия)
- 1973 — Горький урок (Грузияфильм)
- 1974 — Вычисленное счастье (чеш. Jáchyme, hod ho do stroje!; Чехословакия)
- 1974 — Убийство в «Восточном экспрессе» (англ. Murder on the Orient Express; Великобритания) — Хильдегарда Шмидт (роль Рэйчел Робертс)
- 1974 — Пиаф. Ранние годы (фр. Piaf. Les premières années; Франция) — Лулу (роль Сильви Жоли)
- 1976 — Знакомство по брачному объявлению (фр. Cours après moi que je t'attrape; Франция) — Симона Дарю (роль Женевьевы Фонтанель)
- 1976 — Золотые дукаты призрака (венг. Kísértet Lublón; Венгрия)
- 1976 — Прокажённая (польск. Trędowata; Польша)
- 1977 — Рача, любовь моя (чеш. Rača, láska moja; СССР, Чехословакия)
- 1980 — Крупный выигрыш (Арменфильм)
Напишите отзыв о статье "Холина, Серафима Васильевна"
Примечания
Ссылки
- [a-tremasov.ru/xolina-serafima-vasilevna Серафима Холина. Биография] на сайте Алексея Тремасова.
- [leonid-gaidai.ru/?r=6&m=2&man=178 Кино Леонида Гайдая: Серафима Холина]
- [www.kinopoisk.ru/name/1649849/ КиноПоиск: Серафима Холина]
Отрывок, характеризующий Холина, Серафима Васильевна
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.
