Чифли, Бен

Бен Чифли Joseph Benedict Chifley
19-й премьер-министр Австралии
13 июля 1945 — 19 декабря 1949
Монарх:	Георг VI
Предшественник:	Фрэнк Форд
Преемник:	Роберт Мензис
Вероисповедание:	Католицизм, перешёл в протестантство, пресвитарианского направления
Рождение:	22 сентября 1885(1885-09-22) Бэтхёрст, Новый Южный Уэльс, Австралия
Смерть:	13 июня 1951(1951-06-13) (65 лет) Канберра, Австралия

Джозеф Бенедикт Чифли (англ. Joseph Benedict Chifley; 22 сентября 1885 — 13 июня 1951) — австралийский политик и 16-й премьер-министр Австралии от Австралийской лейбористской партии, был одним из наиболее влиятельных премьер-министров Австралии.

Среди достижений его правительства были послевоенное иммиграционное законодательство, введение австралийского гражданства в 1949, введение системы социальной защиты для безработных, учреждение Службы занятости Содружества, программа массового жилищного строительства, основание Университетской комиссии и Австралийского национального университета с целью создания системы доступного высшего образования, расширение бесплатной медицины и введение субсидий на медикаменты, создание национальных авиалиний TAA, сооружение гидрокомплекса Сноуи, основание Австралийской службы безопасности и разведки (Australian Security Intelligence Organisation, ASIO). Во время его полномочий был проведен один из нескольких успешных референдумов по изменению Австралийской конституции.

Ранние годы (1885—1917)

Родился в Бэтхёрсте, Новый Южный Уэльс, в семье кузнеца, католика ирландского происхождения. Он был одним из четырёх братьев и от 5 до 14 лет, большую часть времени рос в семье своего деда, потерявшего все свои сбережения во время банковского краха 1892: от которого он с ранних лет и на всю жизнь перенял неприязнь к частным банкам. Он обучался в Римско-католических школах в Бэтхёрсте, а в 15 лет устроился на работу на железные дороги Нового Южного Уэльса.

Бан Чифли стал машинистом. Он был одним из основателей австралийского профсоюза железнодорожников и активным деятелем Лейбористской партии. В 1914 он женился на Элизабет Маккензи. Она была пресвитерианкой; чтобы жениться на ней Чифли навсегда отказался от католичества. В 1917 он стал одним из лидеров длительной забастовки, из-за чего он был уволен. Он был восстановлен на работе в 1920 при лейбористском правительстве Нового Южного Уэльса во главе с Джеком Лангом. Он представлял свой профсоюз в промышленном трибунале и самостоятельно изучил трудовое право.

Начало политической карьеры (1928-44)

В 1928, со второй попытки, Чифли был избран в Палату представителей от избирательного округа Макуэри. Он был сторонником экономической политики правительства Джеймса Скаллина и в 1931 был назначен министром обороны. На федеральных выборах 1931 правительство Скаллина потерпело поражение, и Чифли потерял свой пост. Во время Великой депрессии он выживал за счет сбережений семьи его жены и за счет доли в местной газете Бэтхёрста National Advocate.

В 1935 правительство Джозефа Лайонса назначило его членом Королевской банковской комиссии, занимавшейся предметом, в котором он стал экспертом. На этом посту он подготовил отчет рекомендующий национализировать частные банки.

Затем Чифли был вновь избран в Палату представителей в 1940 и в следующем году он стал Казначеем (министром финансов) в лейбористском правительстве Джона Кёртина. Хотя заместителем Кёртина был Фрэнк Форд министром стал Чифли — главная надежда Кёртина, и он контролировал большую часть внутренней политики пока Кёртин был занят военными усилиями. Он осуществлял контроль над значительным увеличением правительственных расходов и налогообложения вызванных войной и ввел режим экономического регулирования который сделал его весьма непопулярным среди бизнеса и прессы.

Премьер-министр (1945-49)

После смерти Кёртина в июле 1945, на очень короткий срок премьер-министром стал Форд, но Чифли победил его на выборах руководителя партии и сменил его пустя 6 дней. Только что закончилась война, была восстановлена нормальная политическая жизнь, и Чифли столкнулся с Робертом Мензисом и его новой Либеральной партией на выборах 1946, на которых Чифли одержал убедительную победу. В послевоенные годы Чифли сохранял военный режим управления экономикой, в том числе крайне непопулярные талоны на бензин. Отчасти он шёл на это, чтобы помочь Великобритании в её послевоенных экономических трудностях.

Чувствуя силу своей власти, Чифли решил что настало время перейти к осуществлению лейбористских принципов демократического социализма. В 1947 он объявли о намерении правительства национализировать банки. Это спровоцировало массовую оппозицию в прессе и лебористы потеряли поддержку среднего класса. В итоге Верховный Суд Австралии признал законопроект Чифли неконституционным.

Зимой 1949 произошла длительная массовая забастовка угольщиков, вызванная безработицей и тяжелыми условиями труда. Чифли расценил эту забастовку как попытку Коммунистической партии Австралии занять место лейбористов в качестве рабочей партии и использовал армию для подавления забастовки. Несмотря на это, Мензис использовал нараставушу истерию холодной войны, чтобы выставить лейбористов как капитулянтов перед коммунистами.

Эти события наряду с ощущением что Чифли и лейбористы ведут себя у власти все более заносчиво, привели к победе либералов на выборах 1949. Чифли потерпел поражение с разрывом в 48 мест, что является самым тяжелым поражением для правящей партии на федеральном уровне за всю историю Австралии. Чифли исполнилось 64 и он испытывал проблемы со здоровьем (как и Кёртин, он был заядлым курильщиком), но он отказывался сдаваться. Лебористы сохраняли контроль над Сенатом, и Чифли воспользовался этим преимуществом, чтобы причинять неудобство правительству Мензиса при каждой инициативе. Мензис отреагировал законом о запрещении Коммунистической партии Австралии. Он ожидал, что Чифли заблокирует этот законопроект и предоставит ему повод для одновременного роспуска верхней и нижней палат параламента и новых выборов. Мензис очевидно надеялся на повторение своей успешной компании «мягкости перед лицом коммунизма», чтобы добиться большинства в обеих палатах. Однако, Чифли пропустил это закон (в конце концов он был отклонен Верховным судом).

Темне менее, несколько месяцев спустя, когда Чифли отклонил законопровект Мензиса о банковской деятельности, Мензис распусил обе палаты парламента и назначил новые выборы в апреле 1951. Он добился контроля над обеими палатами парламента в результате выборов.

Через несколько недель Чифли умер от сердечного приступа в своем номере в отеле Курраджонг в Канберре (он жил в нём с тех пор как стал премьер-министром, отказываясь переехать в официальную резиденцию Лодж). Мензис получил известие о кончине Чифли во время официальной церемонии в Альберт Холле в Канберре, в честь 50-летия создания Австралийского Союза. Обычно невозмутимый, «Безжалостный Минг» (как звали его недображелатели) оказался в сложном положении; он распорядился прекратить торжества, из уважения к своему предшественнику и сопернику, которого (за все предыдущее десятилетие политической борьбы) он не переставал уважать лично.

«Легенда Чифли»

Как и Кёртин, Чифли стал иконой лейбористского движения, но основа «Легенды Чифли» заключается в другом. Кёртин в основном запомнился своим руководством во время войны и созданием американо-австралийского альянса. Чифли вспоминается левыми как единственный лейбористский премьер-министр, который пытался добиться воплощения социалистических идей.

Спустя более 30 лет после его смерти, имя Чифли все ещё возбуждало страсти. В 1987 лейбористское правительство Нового Южного Уэльса решило назвать строящийся в западном пригороде Сиднея университет Университетом Чифли. Когда в 1989 новое либеральное правительство переименовало его в renamed Университет Западного Сиднея, это вызвало бурные споры. Согласно (см. [www.parliament.nsw.gov.au/Prod/Parlment/HansArt.nsf/0/ca256d11000bd3aa4a25656e000f21b6?OpenDocument]) дебатам 1997 после того как лейбористы снова возглавили правительство, решение переименовать Университет Чифли отражающее желание присвоить имя Западного Сиднея важному учреждению, и в конце концов эта идея получила поддержку Боба Карра, позже ставшего премьер-министром Нового Южного Уэльса.

Места и учреждения названы в честь Чифли. В честь него была названа главная библиотека Австралийского Национального Университета. Сеть австралийских отелей, здание и сквер в центре Сиднея и два пригорода в Канберре и Сиднее. Несколько публичных высших школ в Западном Сиднее называются Колледж Чифли, а также несколько студенческих общежитий в Бэтхёрсте в 2007 были названы Чифли Хиллс. Многие из его реформ продолжают действовать.

В течение многих лет Чифли жил раздельно со своей женой: в момент его смерти с ним была его секретарь Филлис Доннели. Многолетние подозрения что они были любовниками подтвердились в биографии Дэвида Дэя опубликованной в 2001.

Свет на холме

«Я хочу думать, что рабочее движение существует не для того чтобы кто-то подзаработал или стал премьером, а чтобы принести пользу людям, сделать лучше жизненные стандарты, сделать массы людей счастливее. У нас есть великая цель — наш свет на холме — к которой мы стремимся работая на совершенствованием человечества не только здесь, но всюду куда мы можем протянуть руку помощи. И кроме этого, рабочему движению не стоит бороться за что-либо иное» Цитата из речи «Свет на холме» 12 июня 1949.

Книги

• Ben Chifley, Things Worth Fighting For (collected speeches), Melbourne University Press, 1952
• L F Crisp, Ben Chifley: A Political Biography, Longman, Green and Co, 1961
• David Day, Chifley, HarperCollins, 2001
• Duncan Waterson, Australian Dictionary of Biography Vol. 13 A-D pp. 412—420, Melbourne University Press, 1993

Ссылки

• [primeministers.naa.gov.au/meetpm.asp?pmId=16 Ben Chifley] — Australia’s Prime Ministers / National Archives of Australia
• [www.chifley.org.au/index.php Chifley Research Centre]
• [www.schools.nsw.edu.au/schoolfind/locator/summaryschool.php?selectOption=8488&district=Mount%20Druitt Chifley College, Sydney]

Отрывок, характеризующий Чифли, Бен

– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.


Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.