Августовская рапсодия
| Августовская рапсодия | |
| 八月の狂詩曲 (Hachi-gatsu no kyôshikyoku) | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Продюсер | |
| Автор сценария |
Акира Куросава |
| В главных ролях | |
| Оператор | |
| Композитор | |
| Кинокомпания |
Feature Film Enterprise, Kurosawa Production Co., Shôchiku Eiga |
| Длительность |
98 мин. |
| Сборы |
516 тыс. $ (в США) |
| Страна | |
| Год | |
| IMDb | |
«Августовская рапсодия» (яп. 八月の狂詩曲, Хатигацу но кёсикёку) — кинофильм, одна из последних и наиболее значительных работ Акиры Куросавы. Фильм посвящён теме памяти об атомной бомбардировке Нагасаки и тому, как для современного человека, не затронутого трагедией лично, вообще возможно аутентично выстраивать своё отношение к этому событию и говорить о нём, в том числе через разницу между поколениями и нациями.
Содержание
Сюжет
Фильм рассказывает о трёх поколениях японской семьи и их отношении к американским атомным бомбардировкам их страны.
Канэ в 1945 году пережила взрыв «Толстяка» над Нагасаки, во время которого погиб её муж. Много лет спустя в её сельский дом на острове Кюсю приезжают дети и внуки. Выясняется, что в США живут богатые родные, а также старший брат Канэ, который приглашает свою младшую сестру и внуков посетить Гавайи и встретиться с ним. Канэ отказалась, и вместо неё прилетели её дети. Канэ приходит письмо с повторным приглашением. Внуки хотят поехать на Гавайи, им скучно с бабушкой и они считают её стряпню невкусной. Они решают съездить за покупками в Нагасаки, а также посмотреть на место трагедии, где была сброшена атомная бомба. Там они видят место, где 9 августа 1945 года погиб их дед вместе с тысячами мирных жителей. После этого их отношение к бабушке и отечественной истории в корне меняется…
В ролях
- Сатико Мурасэ — Канэ
- Хидэтака Ёсиока — Татэо
- Тёитиро Каварадзаки — Нобору
- Мацунори Исаки — Синдзиро
- Миэко Судзуки — Минако
- Хисаси Игава — Тадао
- Томоко Отакара — Тами
- Наруми Каясима — Матино
- Тосиэ Негиси — дочь Канэ
- Ричард Гир — Кларк
Музыка к фильму
В сценах, где внуки посещают места, связанные с памятью об атомной бомбардировке Нагасаки, в качестве фоновой музыки используются фрагменты сочинения Антонио Вивальди «Stabat Mater»: «Cuius animam gementem…» (сцены школы, где погиб дедушка, спасая детей) и «Stabat Mater dolorosa…» (сцены католического храма Ураками и мемориала, расположенного на месте эпицентра взрыва).
Интересные факты
- Ричард Гир говорит в фильме на японском языке, не зная его (реплики были выучены на слух).
- В 1992 году фильм получил четыре премии Японской Киноакадемии: за лучшую операторскую работу (Такао Сайто, Сёдзи Уэда), лучшую работу художника (Ёсиро Мураки), лучшее освещение (Такэси Сано) и лучший звук (Кэнити Бэнитани). Ещё в шести категориях фильм был номинирован на эту награду.
Напишите отзыв о статье "Августовская рапсодия"
Ссылки
- «Августовская рапсодия» (англ.) на сайте Internet Movie Database
- [www.allmovie.com/movie/v119283 Августовская рапсодия] (англ.) на сайте allmovie
|
Это заготовка статьи о японском фильме. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
| ||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Августовская рапсодия
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
