Алексидзе, Дмитрий Александрович

Дмитрий Александрович Алексидзе
დიმიტრი ალექსანდრეს ძე ალექსიძე
Дата рождения:	23 февраля (8 марта) 1910(1910-03-08)
Место рождения:	Тифлис, Российская империя
Дата смерти:	4 декабря 1984(1984-12-04) (74 года)
Место смерти:	Тбилиси, Грузинская ССР, СССР
Профессия:	театральный режиссёр, театральный педагог
Гражданство:	СССР СССР
Годы активности:	1936—1984
Театр:	ГрАДТ имени Ш. Руставели, КУАДТ имени И. Я. Франко ГрАДТ имени К. А. Марджанишвили
Награды:

Дми́трий Алекса́ндрович Алекси́дзе (груз. დიმიტრი ალექსანდრეს ძე ალექსიძე; 1910—1984) — грузинский советский театральный режиссёр, педагог. Народный артист СССР (1976).

Биография и творчество

Родился 23 февраля (8 марта) 1910 года в Тифлисе (ныне — Тбилиси) в семье врача.

В родном городе окончил школу и хореографическое училище. В 1934 году закончил режиссёрский факультет ГИТИСа в Москве.

С 1935 года — режиссёр, с 1959 по 1964 год — главный режиссёр Тбилисского театра им. Ш. Руставели.

В 1964—1970 годах работал на Украине в Киевском драматическом театре им. И. Франко (1964—1970 — режиссёр, с 1968 — главный режиссёр). Ставил также спектакли в Театре русской драмы им. Л. Украинки (1967—1968 — главный режиссёр), Театре оперы и балета им. Т. Шевченко (Киев).

После возвращения в Грузию в 1970 году — главный режиссёр Тбилисского театра им. К. Марджанишвили (1970—1984).

В постановках тяготел к монументальным формам, эпическому размаху, новаторской переработке античных произведений, грузинской, украинской и русской классики.

В 1939—1964 годах, а также с 1970 года и до конца жизни преподавал в Тбилисском театральном институте им. Ш. Руставели (заведуюший кафедрой актёрского мастерства, в 1950—1951 годах — ректор института). Профессор Тбилисского университета.

В 1966—1970 годах преподавал в Киевском институте театрального искусства (профессор и руководитель театра-студии).

Председатель театрального общества Грузии (1974—1984). Член ВКП(б) с 1943 года.

Д. А. Алексидзе умер 4 декабря 1984 года в Тбилиси. Похоронен в Дидубийском пантеоне.

Семья

• сын — Георгий Алексидзе (1941—2008), хореограф, балетмейстер, народный артист Грузии.
• внучка — Анна Гроголь-Алексидзе (р. 1975), балетмейстер-постановщик, главный балетмейстер Чувашского государственного театра оперы и балета.

Награды и звания

• народный артист Грузинской ССР (1955)
• народный артист УССР (1969)
• народный артист Абхазской АССР (1975)
• народный артист СССР (1976)
• Государственная премия УССР имени Т. Г. Шевченко (1971) — за постановку спектакля «Память сердца» А.Е. Корнейчука
• Государственная премия Грузинской ССР имени К. Марджанишвили (1976)
• Государственная премия Грузинской ССР им. Шота Руставели (1985)
• орден Ленина (17.04.1958)
• два ордена Трудового Красного Знамени (в т.ч. 10.11.1950)
• орден Дружбы народов (22.02.1980)
• медали

Постановки

Тбилисский театр им. Ш. Руставели

• 1936 — «Хозяйка гостиницы» К. Гольдони
• 1937 — «Алькасар» Г.Д. Мдивани
• 1937 — «Слепой» Г. Д. Мдивани
• 1938 — «Родина» Г. Д. Мдивани
• 1939 — «На перевале» С. В. Мтварадзе
• 1940 — «Вдова графа» С.Д. Клдиашвили
• 1941 — «Стакан воды» Э. Скриба
• 1941 — «Профессор Мамлок» Ф. Вольфа
• 1942 — «Батальон идёт на Запад» Г. Д. Мдивани (совм. с А.А. Васадзе
• 1942 — «Глупая для других, умная для себя» Лопе де Веги
• 1942 — «Брак по объявлению» К. Гольдони
• 1943 — «Герои Крцаниси» С.И. Шаншиашвили
• 1944 — «На всякого мудреца довольно простоты» А.Н. Островского
• 1945 — «Комедия одной ночи» К. Р. Каладзе
• 1946 — «Слуга двух господ» К. Гольдони
• 1946 — «За тех, кто в море» Б. А. Лавренёва
• 1947 — «Глубокие корни» Дж. Гоу и А. д’Юссо
• 1948 — «Губернатор провинции» братьев Тур и Л. Р. Шейнина
• 1948 — «Первый шаг» по Г. Е. Церетели
• 1949 — «Николоз Бараташвили» М. Н. Мревлишвили
• 1949 — «Чужая тень» К. М. Симонова
• 1950 — «Голос Америки» Б. А. Лавренёва
• 1950 — «Его звезда» И. О. Мосашвили
• 1950 — «Семья» И. Ф. Попова
• 1951 — «Пэпо» Г. М. Сундукяна
• 1952 — «Женитьба» Н. В. Гоголя
• 1953 — «Дон Сезар де Базан» А. Дэннери и Ф. Дюмануара
• 1954 — «Васса Железнова» М. Горького
• 1955 — «Рассказ нищего» по И. Г. Чавчавадзе
• 1956 — «Царь Эдип» Софокла
• 1956 — «Первые ласточки» О. Чиджавадзе
• 1957 — «Борис Годунов» А. С. Пушкина
• 1959 — «Кваркваре Тутабери» П. М. Какабадзе
• 1960 — «Гамлет» У. Шекспира
• 1960 — «Бахтриони» Д. А. Гачечиладзе по В. Пшавела
• 1961 — «Пиросмани» Г. Д. Нахуцришвили
• 1962 — «День рождения Терезы» Г. Д. Мдивани

Киевский драматический театр им. И. Франко

• 1965 — «Антигона» Софокла
• 1966 — «Патетическая соната» Н. Г. Кулиша
• 1969 — «Память сердца» А. Е. Корнейчука
• 1970 — «Правда» А. Е. Корнейчука

Театр русской драмы им. Л. Украинки

• 1967 — «Брак по объявлению» К. Гольдони
• 1967 — «Разлом» Б. А. Лавренёва

Театр оперы и балета им. Т. Шевченко

• 1968 — «Отелло» Дж. Верди

Тбилисский театр им. К. Марджанишвили

• 1970 — «Дон Карлос» Ф. Шиллера
• 1971 — «Память сердца» А. Е. Корнейчука
• 1972 — «Антигона» Софокла
• 1972 — «Женитьба» Н. В. Гоголя
• 1973 — «Таланты и поклонники» А. Н. Островского.

Сочинения

• Вопросы воспитания актёра – Тбилиси, 1956. –  (груз.)
• Работа режиссёра в спектакле, 1961.

Литература

• Шевченківські лауреати. 1962—2001: Енциклопедичний довідник. — К., 2001. — С. 16—17.

Отрывок, характеризующий Алексидзе, Дмитрий Александрович

Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.