Амитабха

Амита́бха или Амита́ Будда (санскр. अमिताभा, Amitābha ^IAST, «безграничный свет») — самая почитаемая фигура в буддийской школе Чистой земли. Считается, что он обладает множеством достойных качеств: поясняет универсальный закон бытия в Западном раю и принимает под своё покровительство всех, искренне взывавших к нему, вне зависимости от их происхождения, положения или добродетелей. Догмат о милости Амитабхи к воззвавшим к нему является краеугольным камнем амидаизма.

В китайской традиции Амита Будда известен под именем Эмито Фо (кит. 阿彌陀佛), в японской — Амида Нёрай (яп. 阿弥陀如来), во вьетнамской — А Зи Да Фат (вьетн. A Di Ðà Phât) или А-зи-да Фат (вьетн. A-di-đà Phật).

Амитабха является, вероятно, самым известным и популярным из Пяти Будд Мудрости в буддизме Ваджраяны, происходящих от первоначального Ади-будды, эти пять будд соответствуют пяти осознаваемым аспектам реальности и пяти скандхам.

Учение

Предания гласят, что Амитабха был когда-то царём, который, познакомившись с буддийским учением, отрёкся от трона, стал монахом, взяв себе имя Дхармакара (санскр. धर्मकार, Dharmakāra ^IAST, «свершающий Дхарму»; яп. 法藏菩薩, хо:дзо:босацу). Он решил стать Буддой, и обрести во владение Чистую страну или Землю бесконечной радости, в которой все, кто воззвал к его имени, смогут возродиться в будущей жизни. В виду этого Амитабха дал свои Сорок восемь обетов, в восемнадцатом и девятнадцатом из которых он обещал не достигать высочайшего просветления до тех пор, пока не поможет всем разумным существам в своем Западном раю, «Земле высшего блаженства» (Сукхавати, санскр. सुखवती, Sukhāvatī ^IAST, «земля счастья», яп. Дзёдо или яп. 極楽, гокураку). Обеты Амитабхи и основные принципы доктрины амидаизма изложены в Амитабха-сутре и в Сутре бесконечной жизни.

Амитабха в религиозном искусстве

Иконография Амитабхи почти не различается с иконографией Будды Шакьямуни, так как оба они изображаются с одинаковыми атрибутами «достигшего Пробуждения» и не имеют каких-либо отличительных черт. Однако, Амитабха традиционно изображается с дхьяни-мудрой (мудрой медитации, как на статуе Большого Будды в Камакура) или с витарка-мудрой, и только Шакьямуни присуща бхумиспарша-мудра.

Также в иконографии Амитабхе обычно сопутствуют его помощники — Авалокитешвара (справа) и Махастхамапрапта (слева).

Изображают Амитабху обычно в красной гамме цветов — в тибетском буддизме красный цвет олицетворяет любовь, сострадание и эмоциональную энергию. Из сторон света Амитабхе «принадлежит» запад, в связи с чем он символизирует закатное солнце. Он олицетворяет высшую мощь природы, излитую на землю, доступную всем разумным существам. Уникальным атрибутом и символом Амитабхи является лотос, олицетворяющий чистоту, открытость и мягкость.

Мантры

Тибетская мантра, молитвенное воззвание к Амитабхе звучит как «Ом ами дэва хри». Различные мантры поминовения Амитабхи часто используются в амидаистских школах, особенно знаменитая «Внимание Свету» (кит. нянь-фо) Приверженцы китайских и тайваньских амидаистских школ, как члены сангхи, так и миряне, зачастую приветствуют друг друга именем Амитабхи.

В Японии и Корее традиционно, при молитве об усопших или поминовении, упоминается имя Амитабхи. В тибетском буддизме также существуют практики, направленные на перенесение сознания умершего в рай Амитабхи — Сукхавати.

Во Вьетнаме распространена вьетнамская версия мантры «Внимание Свету» — «Наммоазидафат» (Nam Mô A Di Ðà Phât), чтение которой состоит в повторении имени Амитабхи.

История

Археологические исследования позволяют предположить, что культ Амитабхи, вероятно, получил развитие на протяжении I и II веков н. э. Некоторые ученые выводят связь культа Амитабхи с иранским культом Митры.

Первые известные свидетельства об Амитабхе восходят к II веку н. э. — это надпись на основании изваяния, найденного в Говиндо-Нагаре, хранящегося в музее Матхура. Скульптура, посвящённая Амитабхе купеческой семьёй, датируется «28-м годом правления Хувишки», что относится ко второй половине II века, периоду Кушанской империи. Первая сутра, в которой упоминается Амитабха — китайский перевод Пратьютпанна-сутры, сделанный кушанским монахом Локаксемой около 180 года. Считается, что этот монах стоял у истоков Буддизма Чистой Земли в Китае. Традицию почитания Западного рая в Китае можно проследить до периода Шести Династий (317—589 годы).

Япония

В Японии поклонение Амиде достигает благоволения правящего двора в Хэйанский период (794—1192 годы), в особенности в виду распространения веры в приход эпохи «Умирания Учения».

С началом периода Камакура, культ будды Амиды перестал быть прерогативой узкого класса придворных и начал получать все большую поддержку широких масс в связи с популяризацией амидаизма среди неграмотных обывателей. Школы Буддизма Чистой Земли озаботились идеей спасения обычного, рядового члена общества и подчеркивали превосходство простой и чистой веры над замысловатыми доктринами. Духовный наставник Хонэн Сёнин и его ученик Синран учили, что каждый может обрести спасение через искреннее повторение мантры «Наму Амида Буцу» («Почтение будде Амитабхе!»).

Тибет

В начале XIV века глава школы карма-кагью Кармапа III Рангджунг Дордже дал своему ученику Кедрупу Драгпе Сенге титул «Шамарпа» и объявил его проявлением ума Амитабхи, положив тем самым начало линии перерождений (тулку), существующую по сей день. В начале XVII века монгол Далай-лама IV даровал титул «Панчен-лама» своему учителю Лобсану Чогьялу, ламе из монастыря Ташилунпо, также объявив его воплощением Амитабхи. Лобсан Чогьял был сочтён четвёртым в линии перерождений Панчен-лам; первым же был назван монах школы сакья Кедруб Дже, поступивший в ученики к Цонкапе и ставший одним из первооснователей школы гелуг.

См. также

• Буддизм Чистой Земли
• Сукхавати
• Амидаизм

Литература

• Торчинов Е. А. [www.orientalstudies.ru/rus/index.php?option=com_publications&Itemid=75&pub=640 Буддийская школа Тхиен (становление и история развития)] // Кунсткамера. Этнографические тетради. Выпуск 2-3. — СПб.: Центр «Петербургское Востоковедение», 1993. — С. 73—112.

Отрывок, характеризующий Амитабха

– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.