Анафема гетману Мазепе

Анафема гетману Мазепе — анафема (отлучение от Церкви), наложенная 12 ноября 1708 года Православной российской церковью на гетмана Ивана Мазепу после его государственной измены — перехода на сторону шведского короля Карла XII во время Северной войны.

В начале XX века (период Украинской Народной Республики) и в настоящее время со стороны ряда украинских общественных деятелей и церковных организаций различного канонического статуса анафема критикуется как политический акт и к РПЦ выдвигаются требования по её официальной отмене, продиктованные политикой Украины по популяризации личности Мазепы.

История наложения анафемы

В Викитеке есть полный текст Анафемы гетману Мазепе

29 октября 1708 года Пётр I получил ведомость об измене Мазепы, и на состоявшемся на следующий день военном совете было постановлено «разорить до основания» Батурин, перенести столицу Гетманщины в пограничный с Россией Глухов, где и произвести выборы нового гетмана. Выборы состоялись 7 ноября; 8 ноября в Глухов прибыли вызванные туда «Киевский, Черниговский, Переяславский Архиереи».

9 ноября 1708 года в Троицком соборе Глухова в присутствии Петра I митрополит Киевский, Галицкий и Малыя России Иоасаф (Кроковский), родом из Львова, в сослужении других украинских архиереев: святого архиепископа Черниговского и Новгород-Северского Иоанна (Максимовича) и епископа Переяславского Захарии (Корниловича) совершил литургию и молебен, после чего «предал вечному проклятию Мазепу и его приверженцев».

В тот же день в Глухове была совершена символическая казнь бывшего гетмана, которая описывается следующим образом: «вынесли на площадь набитую чучелу Мазепы. Прочитан приговор о преступлении и казни его; разорваны князем Меншиковым и графом Головкиным жалованные ему грамоты на гетманский уряд, чин действительного тайного советника и орден святого апостола Андрея Первозванного и снята с чучелы лента. Потом бросили палачу сие изображение изменника; все попирали оное ногами, и палач тащил чучелу на веревке по улицам и площадям городским до места казни, где и повесил».

12 ноября в Успенском соборе Москвы в присутствии царевича Алексея Петровича украинец и Местоблюститель Московского Патриаршего престола митрополит Рязанский и Муромский Стефан (Яворский) в сослужении собора архиереев совершил благодарственный молебен в связи с избранием в гетманы Скоропадского, после чего обратился к сослужащим архиереям: «Мы, собранные во имя Господа Иисуса Христа, и имеющие подобно святым апостолам, от самого Бога власть вязати и решити, аще кого свяжем на земли, связан будет и на небеси, возгласим: изменник Мазепа, за крестопреступление и за измену к великому государю, буди анафема!». В именном указе от 12 ноября 1708 года по этому поводу сказано:

…изволил он, благородный государь царевич, после литургии приитить в соборную и апостольскую церьковь Успения Пресвятыя Богородицы и, слушав молебнаго, о победе неприятеля свейскаго короля, обычнаго пения; а молебное пение совершали преосвященный Стефан, митрополит Рязанский и Муромский, с прочими митрополиты и архиепископы и со Освященным Собором… А по молебном пении, бывшаго гетмана Ивашку Мазепу… за такое его богомерзкое… дело, преосвященные митрополиты и архиепископы и со всем Освященным Собором, того врага Креста Христова, предали анафеме и проклятию вечно, чего он сам себе по делам своим от всегубителя душ получил.

По распоряжению церковных властей по всей Украине на дверях церквей было вывешено извещение, что «Мазепа со всеми своими единомышленниками, приставшими ко врагам, отвержен от церкви и проклят», а архиереи «грозили таким же отлучением от церкви и от причащения Святых Тайн всем тем, которые окажут сочувствие к измене или пристанут к неприятелю».

В анонимном памфлете «История Русов» рассказ о наложении анафемы соединился с процедурой гражданской казни и приобрёл черты, схожие с совершением псалмокатары. Священники и монахи, которых собрали со всех концов, были одеты в рясы чёрного цвета, держали в руках длинные свечи из воска, обмазанные сажей. Распевая псалмы, они окружили чучело, а затем, вращая на чучело черные свечи, стали выкрикивать вместе с дьяками и пономарями: «Да будет Мазепа проклят». Затем архиерей ударил чучело палкой в грудь и крикнул: «Предателю и отступнику Ивану Мазепе — Анафема». Затем чучело с криками потянули из церкви, а за ним шли священнослужители, напевая: «Днесь Иуда оставляет учителя, приемлет дьявола».

Текст Анафемы был составлен не раньше конца следующего (1709) года, т. к. в ней упомянута и Полтавская победа, и бегство Мазепы «к Турскому порту под защищение», и его гибель. Бегство в мусульманскую страну («отступничество от благочестивой державы») вменяется Мазепе как отвержение «Христа Господня».

Канонические основания наложения анафемы

По мнению секретаря Одесской епархии, члена Синодальной Богословской комиссии протоиерея Андрея Новикова основаниями для предания гетмана Ивана Мазепы анафеме были:

• Нарушение клятвы на кресте и Евангелии, данной царю (каноническое основание — 64 и 82 правила Василия Великого);
• Принесение присяги шведскому королю Карлу XII, допуск на украинские земли шведов, виновных в разрушении храмов и осквернении святынь;
• Попытка ниспровергнуть существующий государственный строй (анафема за такое преступление известна с VII века: на V Толедском Соборе (633 год) были анафемствованы все злословящие государя, в XII веке за аналогичное деяние в Византии был анафемствован Андроник Мануил).

В Глухове анафему провозгласил протопоп Новгород-Северский Афанасий Заруцкий, в присутствии Киевского митрополита Иоасафа Кроковского, Черниговского архиепископа святителя Иоанна Максимовича и Переяславского епископа Захария Корниловича, а в Москве — местоблюститель патриаршего престола митрополит Стефан (Яворский), также в сослужении других представителей священноначалия. До 1869 года в день Торжества Православия имя гетмана Мазепы ежегодно упоминалось в чине анафематствования как «Ивашка Мазепа». В настоящее в Русской церкви имена отдельных лиц в чине Торжества Православия не упоминаются, но по инициативе правящих архиереев имеют место случаи провозглашения в этом чине анафемы Ивану Мазепе (см. ниже о действиях архиепископа Юстиниана (Овчинникова)).

Проблемы каноничности анафемы

Сторонники не признания и снятия с гетмана Мазепы анафемы, в том числе Собор епископов УПЦК, утверждают, что при её наложении были нарушены нормы канонического права:

• Анафема была наложена не по церковным, а по политическим мотивам;
• Анафема была наложена без соборного решения православной церкви;
• Анафема была наложена не по решению православной церкви, а по приказу русского царя Петра І.

Принимая во внимание все выше изложенное, мы, Собор Епископов Святой Украинской Греко-православной Церкви в Канаде, на своем соборе 6 июля 1959 года в городе Эдмонтоне единогласно постановили: « Анафему, наложенную в году 1708-м на гетмана Ивана Мазепу, считаем недействительной и несуществующей, а самого гетмана Ивана Мазепу признаем одним из наибольших церковно-государственных мужей. И потому благословляем всему нашему духовенству и всем нашим верным молиться о блаженной памяти гетмана Ивана Мазепу, как верного и благочестивого сына Украинской православной церкви». Это послание подписал «смиренный Илларион, митрополит Виннипега и всей Канады и др.»

В связи с этим Константинопольская православная церковь (и входящая в её состав Украинская православная церковь в Канаде), Иерусалимская православная церковь, Румынская православная церковь , Польская православная церковь, Украинская грекокатолическая церковь, а также неканонические церкви — Украинская православная церковь Киевского патриархата и Украинская автокефальная православная церковь — не признают эту анафему и продолжают служить молебны за упокой души Мазепы.

Вопрос о снятии анафемы. Мнения и акции

В начале XXI века власти Украины начали активно инициировать рассмотрение вопроса о возможности снятия анафемы с гетмана Мазепы Украинской православной церковью (Московского патриархата) . Вопрос об анафеме был вынесен на обсуждение Священного Синода УПЦ (Московского патриархата), заседание которого состоялось 14 ноября 2007 года. Синод поручил Богословской комиссии УПЦ и Киевской духовной академии изучить вопрос относительно канонических и исторических обстоятельств отлучения от Церкви гетмана Ивана Мазепы и фактов совершения по благословению церковной власти заупокойных богослужений по нему.

В 2008 году ряд украинских средств массовой информации, церковных историков и государственных деятелей указывали на то, что анафема гетману, возможно, была снята ещё в 1918 году Патриархом Тихоном (Беллавиным); источник таких утверждений — биография первоиерарха РПЦЗ Антония (Храповицкого), составленная в эмиграции епископом Никоном (Рклицким):

«Приближался день Полтавской победы 27 июня. Самостийники обратились к Владыке с петицией, в которой, заявляя, что они считают день Полтавской битвы днём национального траура, просили Владыку в этот день отслужить на Софийской площади панихиду по гетмане Иване Степановичу Мазепе. Владыка Антоний, ценивший Мазепу за его церковноправославную народную деятельность и не сочувствовавший Петру I за антиканонические и антицерковные реформы в России, ответил, что он предварительно отправит телеграмму патриарху Тихону с просьбой снять с Мазепы анафему, как незаконно наложенную не за ересь, а за политику. Телеграмма была послана, и патриарх снял запрещение.»

В связи с этим 22 февраля 2008 года, будучи в Москве, Президент Украины В. А. Ющенко поинтересовался у Патриарха Алексия ІІ, действительно ли в 1918 году была снята анафема с гетмана Мазепы. В связи с вопросом Президента Ющенко, секретарь Отдела внешних церковных связей Московского патриархата по межправославным отношениям протоиерей Николай Балашов сказал:

<…> в 1918 году патриарху Тихону действительно поступало обращение с просьбой рассмотреть вопрос о снятии анафемы с Мазепы, о чём Святейший Патриарх сообщил на совещании епископов в рамках проходившего тогда в Москве Поместного Собора Православной Российской Церкви. <…> снятия анафемы не было, что не исключает того, что этот вопрос компетентными канонистами и историками может быть рассмотрен в будущем.

8 марта 2009 года, в праздник Торжества Православия, архиепископ Дубосарский и Тираспольский (РПЦ) Юстиниан (Овчинников), совершая чин Торжества Православия в Преображенском кафедральном соборе, ввиду того, что 14 октября 2008 года в Бендерах была торжественно открыта плита, заложенная в основание памятника гетману Мазепе, провозгласил анафему последнему, несмотря на то что в Русской церкви ещё в 1869 году из чина Торжества Православия были исключены все имена.

20 марта 2009 года в храме Святителя Николая Чудотворца в селе Мазепинцах было проведено торжественное богослужение в честь 370-летия со дня рождения гетмана Мазепы, которое провел Патриарх Киевский и всей Руси — Украины Филарет (УПЦ КП) с участием президента Украины Виктора Ющенко, народных депутатов Украины от фракции «Наша Украина» и националистической общественности.

30 апреля 2009 года глава Отдела внешних церковных связей Украинской православной церкви Московского Патриархата архимандрит Кирилл (Говорун) заявил, что в РПЦ создана специальная комиссия, которая рассматривает вопрос о снятии анафемы и готова принять решение, когда утихнут политические споры вокруг гетмана Мазепы:.

Ещё митрополит Киевский и Галицкий Антоний Храповицкий в начале XX века говорил, что, скорее всего, гетман Мазепа был предан анафеме по политическим мотивам"..

20 марта 2012 года во всех церквях и монастырях Украинской православной церкви Киевского патриархата прошёл молебен, посвященный памяти гетмана Мазепы в честь годовщины со дня его рождения. Возглавил заупокойную литию патриарх Киевский и всея Украины-Руси Филарет.

Литература

• Дмитрий Бантыш-Каменский. «История Малой России от водворения славян в сей стране до уничтожения гетманства». Киев, 1903.
• Костомаров Н. И. «Гетман Иван Степанович Мазепа».
• Вінтоняк О. «Анатема на гетьмана Мазепу». — Нью-Йорк — Торонто — Мюнхен, 1990, ч. 1-4.
• Иван Огиенко (Митрополит Илларион). «Распятый Мазепа». Киев: «Наша культура и наука», 2003.
• Богословський збірник Львівської Духовної Академії. — № 1-2 (12-13), 2007.

Ссылки

• [web.archive.org/web/20070716095103/www.zn.ua/3000/3150/41351/ Андрей Стародубцев. Анафема гетману Мазепе: факты известные и неизвестные]
• [orthodoxy.org.ua/ru/2008/01/31/13988.html «Притвор» (Киев): Дойдет ли анафема гетману Мазепе до Серафима Саровского? Ответ русским друзьям-оппонентам от единоверцев из Украины]
• [orthodoxy.org.ua/uk/tochka_zoru/2009/05/12/23912.html Диакон Андрей Глущенко. Существуют ли канонические основания для анафемы Ивану Мазепе?]
• [www.religion.in.ua/main/daycomment/1679-cerkovnaya-anafema-sluchaj-ivana-mazepy.html Диакон Андрей Глущенко. Церковная анафема: случай Ивана Мазепы]

Отрывок, характеризующий Анафема гетману Мазепе

Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.
Они полгода не видались почти; и в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на пути жизни, оба нашли друг в друге огромные перемены, совершенно новые отражения тех обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Оба много переменились с своего последнего свидания и оба хотели поскорее выказать друг другу происшедшие в них перемены.
– Ах вы, полотеры проклятые! Чистенькие, свеженькие, точно с гулянья, не то, что мы грешные, армейщина, – говорил Ростов с новыми для Бориса баритонными звуками в голосе и армейскими ухватками, указывая на свои забрызганные грязью рейтузы.
Хозяйка немка высунулась из двери на громкий голос Ростова.
– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.