Арш (княжество)

Арш (фр. Arches) или Шарлевиль (фр. Charleville) — суверенное княжество в Арденнах, на границах земель Габсбургов и Бурбонов, созданное герцогом Невера и Ретеля Карлом Гонзага на месте баронии Арш, приобретённой его предками в 1293 году. Площадь этого крохотного государства составляла 2600 гектаров и в его состав было включено шесть поселений: Арш, Люм, Ромри, Тё (сейчас входит в границы города Шарлевиль-Мезьер), Валинкур (сейчас коммуна Сен-Лоран) и Виль-сюр-Люм.

История появления

В наше время имеется мало фактов, относящихся к начальному периоду существования баронии Арш. Известно, что у кромки реки Маас было расположено поселение Арш, на том месте, где в наше время находится северо-западная часть центральных кварталов города Шарлевиль-Мезьер. Поселение было указано на топографических картах начала XVII века (к примеру карта Mercator 1607 года).

Суверенитет этой местности был признан в 1570 году королём Франции Карлом IX в ходе пышных празднеств, устроенных в соседнем Мезьере, после прошедшей там же свадьбы Карла IX и Елизаветы Австрийской. Вскоре после этого правители Арша стали появляться на публичных церемониях в короне из драгоценных металлов, открыто демонстрируя свою независимость.

Границы княжества были отмечены каменными межевыми столбами, один из которых дошёл до наших дней и хранится в здании архивов департамента Арденны. Эти межевые столбы примечательны тем, что на них была нанесена довольно редко встречающаяся версия герба семейства Гонзага, в которой присутствует большая орденская цепь Ордена христианских рыцарей (фр. Оrdre de la Milice Chrétienne). Это дополнительно подтверждает, что межевые столбы Арша были заказаны и высечены в XVII веке в период правления Карла Гонзаги, который, помимо прочих амбициозных проектов, был основателем этого рыцарского ордена.

Название Арш со временем уступило своё место названию Шарлевиль. Однако оно сохранилось, к примеру, в нумизматике. Суверенитет княжества был связан с прошлым Арша, но не Шарлевиля, и поэтому именно Арш указывался на монетах, которые чеканились в княжестве.

Строительство новой столицы княжества

Карл Неверский основал на арденнских землях идеальный ренессансный город — Шарлевиль. Застройкой главной площади занимался брат того архитектора, который спроектировал парижскую площадь Вогезов. Успех этого предприятия впоследствии пытались повторить герцоги Сюлли и Лонгвиль, лелеявшие аналогичные градостроительные проекты.

Рост населения княжества

После постройки столицы Карлу Гонзага предстояло решить более сложную задачу: как населить княжество жителями. Для этого Карл предпринял радикальные меры, имевшие, по большей части, фискальный характер. К примеру, хозяин мастерской гобеленов Жак Шассон переехал в Шарлевиль из Брюсселя получив безвозмездную субсидию в размере 600 ливров, бесплатное жилище на срок в 10 лет, а также освобождение от уплаты налогов. Этот пример не был единственным, и вскоре в Шарлевиль стали прибывать новые жители; из Франции, Германии, Ирландии, а также из соседних княжеств — Льежа и Седана.

В 1620 году князь издает указ о восстановлении права на убежище, весть о котором, благодаря типографии, распространилась далеко за пределами княжества. По этому указу всем лицам, имевшим проблемы с законом, князь даровал прощение и амнистию. Эта мера имела огромный эффект, но была критически воспринята современниками той поры, полагавших, что Шарлевиль превратится в «клоаку для других городов». По архивной статистике видно, что из 579 лиц, пожелавших воспользоваться правом на убежище, 294 человека преследовались за неуплату долгов, 218 обвинялись в убийстве, 19 человек были признаны банкротами, 14 человек обвинялись в убийстве по неосторожности, 13 человек обвинялись в похищении людей ради выкупа, 9 — в воровстве, 5 — в поджогах, трое занимались подделками, двое были изобличены в колдовстве и, наконец, был один святотатец и один дуэлянт.

Однако несколько тысяч новых жителей прибыло в Арш из числа торговцев и ремесленников, покинувших свои дома в поисках лучшей жизни вместе с жёнами, детьми и имуществом. К этим новым жителям также необходимо добавить примерно 300 жителей прежнего поселения Арш.

Первые официальные подсчёты населения княжества в эпоху правления семьи Гонзага были проведены в 1699 году (4273 человека) и в 1702 году (4334 человека).

В течение XVIII столетия произошло удвоение численности населения. Так, незадолго до французской революции, в 1789 году в Шарлевиле насчитывалось 8253 человека. Такому росту населения способствовало бурное развитие мануфактур.

Правители Гонзага

В силу того, что шарлевильское княжение издревле входило в состав Священной Римской империи, Карл Неверский в качестве князя Арша не считал себя подданным французской (или какой-либо другой) короны. По итогам войны за мантуанское наследство он получил корону Мантуи и Монферрата в Италии.

Его сын Карл II, закрепившись в Италии, распродал французские владения, за исключением княжества в Арденнах. Приобретателями стали кардинал Мазарини и его родственники. В Шарлевиле Гонзага продолжал чеканить монету с собственным профилем и горделивым титулом Carolus Gonzaga dux Nivernensis et Rethelensis, Dei gratia princeps supremus Archensis.

Шарлевильское наследство

Прекращение суверенитета Арша было неизбежно — это было в интересах Франции и, как только представлялась возможность, Франция действовала весьма жёстко. Так, в 1629 году Людовик XIII выкупил участок, где располагалась Гора Олимп, а в 1656 году был принудительно закрыт Монетный двор княжества, и в 1686 году были срыты оборонительные укрепления на Горе Олимп.

Суверенитет Арша был непрочен. Поначалу короли Франции мирились с существованием карликовых государств на окраинах королевства, требуя взамен безусловную преданность суверенных князей французской короне и предоставление княжеских укреплённых сооружений в случае необходимости военных походов. Но вскоре, жёсткое укрепление французской монархии, начатое королём Людовиком XIII и кардиналом Ришельё, и затем продолженное Людовиком XIV, поставило приграничные княжества на грань исчезновения.

Смерть последнего из Гонзага в 1708 году сделала Арш-Шарлевиль яблоком раздора между Габсбургами и Бурбонами. В церкви Святого Ремигия в Шарлевиле вместе с похоронами последнего владетельного князя Арша Карла Фердинанда Гонзаги был утрачен суверенитет этого участка арденнской земли. Парламент в Париже без промедления упразднил Верховный суд в Шарлевиле. Тотчас же появилось множество претендентов на выморочные сеньорные права. Герцог Лотарингии Леопольд I, наследовал умершему князю поскольку являлся внуком Элеоноры Гонзага. И чтобы вступить во владение городом направил в Шарлевиль Великого бальи Нанси и Генерального прокурора Судебной палаты Лотарингии в сопровождении трубачей. Горожане Шарлевиля не протестовали. Именно в дни пребывания этого посольства в городе исчезли архивы Гонзага и знаменитая герцогская корона из драгоценных металлов. Вероятно всё это было увезено в Нанси и дальнейшие следы этого имущества были потеряны.

Ещё одним претендентом, заявившим о своих правах на наследство, стал принц Конде Генрих III Бурбон. Он претендовал на Шарлевиль от имени своей супруги Анны Баварской, которая была внучкой основателя Шарлевиля Карла I Гонзага.

Третьим претендентом была вдова самого Карла Фердинанда. Свои виды на наследство также обозначил герцог Мазарини.

Спор рассматривал король Людовик XIV, который конечно вынес решение в пользу Франции. Мысль о том, что этим княжеством может владеть князь-иностранец, неважно итальянец или лотарингец, противоречила взглядам короля на судьбу этого важного участка границы королевства, поэтому 9 марта 1709 года принц и принцесса Конде были признаны сеньорами Шарлевиля. Новый принц вступил во владение и город заняли его уполномоченные лица, после чего Шарлевиль стал рядовым феодом, полностью подчинённым короне Франции.

Новый фамильный дом владел Шарлевилем вплоть до Великой французской революции.

Источник

• David Parrott. Royal and Republican Sovereignty in Early Modern Europe. Cambridge University Press, 1997. ISBN 978-0-521-41910-9. Pages 155—159.

Отрывок, характеризующий Арш (княжество)

После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.
Из представлявшихся ему деятельностей военная служба была самая простая и знакомая ему. Состоя в должности дежурного генерала при штабе Кутузова, он упорно и усердно занимался делами, удивляя Кутузова своей охотой к работе и аккуратностью. Не найдя Курагина в Турции, князь Андрей не считал необходимым скакать за ним опять в Россию; но при всем том он знал, что, сколько бы ни прошло времени, он не мог, встретив Курагина, несмотря на все презрение, которое он имел к нему, несмотря на все доказательства, которые он делал себе, что ему не стоит унижаться до столкновения с ним, он знал, что, встретив его, он не мог не вызвать его, как не мог голодный человек не броситься на пищу. И это сознание того, что оскорбление еще не вымещено, что злоба не излита, а лежит на сердце, отравляло то искусственное спокойствие, которое в виде озабоченно хлопотливой и несколько честолюбивой и тщеславной деятельности устроил себе князь Андрей в Турции.
В 12 м году, когда до Букарешта (где два месяца жил Кутузов, проводя дни и ночи у своей валашки) дошла весть о войне с Наполеоном, князь Андрей попросил у Кутузова перевода в Западную армию. Кутузов, которому уже надоел Болконский своей деятельностью, служившей ему упреком в праздности, Кутузов весьма охотно отпустил его и дал ему поручение к Барклаю де Толли.
Прежде чем ехать в армию, находившуюся в мае в Дрисском лагере, князь Андрей заехал в Лысые Горы, которые были на самой его дороге, находясь в трех верстах от Смоленского большака. Последние три года и жизни князя Андрея было так много переворотов, так много он передумал, перечувствовал, перевидел (он объехал и запад и восток), что его странно и неожиданно поразило при въезде в Лысые Горы все точно то же, до малейших подробностей, – точно то же течение жизни. Он, как в заколдованный, заснувший замок, въехал в аллею и в каменные ворота лысогорского дома. Та же степенность, та же чистота, та же тишина были в этом доме, те же мебели, те же стены, те же звуки, тот же запах и те же робкие лица, только несколько постаревшие. Княжна Марья была все та же робкая, некрасивая, стареющаяся девушка, в страхе и вечных нравственных страданиях, без пользы и радости проживающая лучшие годы своей жизни. Bourienne была та же радостно пользующаяся каждой минутой своей жизни и исполненная самых для себя радостных надежд, довольная собой, кокетливая девушка. Она только стала увереннее, как показалось князю Андрею. Привезенный им из Швейцарии воспитатель Десаль был одет в сюртук русского покроя, коверкая язык, говорил по русски со слугами, но был все тот же ограниченно умный, образованный, добродетельный и педантический воспитатель. Старый князь переменился физически только тем, что с боку рта у него стал заметен недостаток одного зуба; нравственно он был все такой же, как и прежде, только с еще большим озлоблением и недоверием к действительности того, что происходило в мире. Один только Николушка вырос, переменился, разрумянился, оброс курчавыми темными волосами и, сам не зная того, смеясь и веселясь, поднимал верхнюю губку хорошенького ротика точно так же, как ее поднимала покойница маленькая княгиня. Он один не слушался закона неизменности в этом заколдованном, спящем замке. Но хотя по внешности все оставалось по старому, внутренние отношения всех этих лиц изменились, с тех пор как князь Андрей не видал их. Члены семейства были разделены на два лагеря, чуждые и враждебные между собой, которые сходились теперь только при нем, – для него изменяя свой обычный образ жизни. К одному принадлежали старый князь, m lle Bourienne и архитектор, к другому – княжна Марья, Десаль, Николушка и все няньки и мамки.