Буйон
| Город
Буйон
Bouillon
|
Бульон или Буйон (фр. Bouillon) — укреплённый город на юге Бельгии, в провинции Люксембург, прозванный Вобаном «ключом к Арденнам». Главной достопримечательностью Бульона является обширная средневековая крепость (Бульонский замок). Нас. 5,5 тыс. жит. (2007).
Герцогство Бульонское
С X века Бульон служил центром владений Арденского дома, глава которого также носил титул герцога Нижней Лотарингии.
В 1045 году герцог Готфрид II восстал против императора, вследствие чего Бульонский замок был разрушен. После восстановления Готфрид Бульонский заложил его льежскому епископу за три меры золота и 1300 мер серебра, необходимых для оплаты участия в Первом крестовом походе, лидером которого он стал.
В 1129 году наследники Готфрида пытались вернуть замок силой, но император присудил его епископам. Поскольку владельцы замка прежде носили герцогский титул (Нижней Лотарингии), то и епископы тоже добавили к своим титулам наименование «герцог Бульонский», хотя такого герцогства формально ещё не существовало.
Бульонская крепость не примыкала к владениям епископа, и для управления ею епископ назначал кастеляна. С 1415 года эта должность стала наследственной в семействе графов ван дер Марк (младшая ветвь рода герцогов Клевских). В 1482 году Вильгельм ван дер Марк организовал убийство епископа Людовика де Бурбона с тем, чтобы посадить на его место своего сына.
Период гражданского неустройства в епископстве закончился в 1484 году победой графа Горна, который занял место епископа, в обмен на лояльность и помощь в борьбе с императором пообещав ван дер Марку 30 тысяч ливров. До момента оплаты Бульон передавался ван дер Маркам в заклад. Поскольку в течение нескольких десятилетий компенсация не была выплачена, ван дер Марки сохранили замок в качестве собственности и стали именовать себя герцогами Бульонскими.
Епископы льежские отказались признать окончательный переход Бульона к ван дер Маркам и обратились за помощью к императору. С началом Итальянских войн ван дер Марки переходят под французские знамёна, двое из них производятся в маршалы Франции с титулом «герцога Бульонского». В 1521 году Бульон был взят войсками императора Карла V, который возвратил его епископу.
По мирному договору 1529 года французский король обещался не содействовать маршалу Флоранжу в возвращении Бульона, однако в 1552 году крепость всё же была взята французами и передана его сыну Роберу де Ла Марку. Като-Камбрезийский мир (1559 год) оставил Бульон за епископами, оставив улаживание вопроса о правах на усмотрение особой судебной комиссии. Арбитраж по поводу прав на бульонское наследство так и не состоялся.
В октябре 1591 года последний де ла Марк умер, а титул герцога Бульонского унаследовал его зять, Анри де ла Тур д’Овернь — отец великого Тюренна и маршал Франции. Поскольку все его дети были от другой жены, дочери Вильгельма Оранского, права на титул герцога Бульонского поспешили заявить кровные родственники последнего де ла Марка (именно, герцог де Монпансье и граф де Молеврье). Король Генрих IV решил спор в пользу маршала. Герцогу де Монпансье в обмен на уступку прав на Бульон была обещана ежегодная компенсация.
В 1641 году Фредерик Морис, глава семейства де ла Туров, носивший титул князя Седанского, отчаявшись отобрать у епископов Бульон, договорился об уступке епископу своих прав на него в обмен на получение компенсации в 30 тысяч ливров — той самой, которую его предшественники не смогли получить в XV веке. Эта договорённость встревожила кардинала Мазарини, который в 1651 году убедил де ла Тура передать Седан и прочие стратегически расположенные владения в Арденнах французской короне в обмен на титул герцога Альбре и Шато-Тьерри, графа Эврё, а также обещание при первой же возможности отвоевать у епископов заветный Бульон.
В 1658 году епископ выплатил де ла Туру 150 тысяч гульденов, однако тот продолжал именовать себя герцогом Бульонским.
Во время Голландской войны французские войска (не без участия Тюренна) взяли Бульон и «восстановили на престоле» его брата де ла Тура. Это развитие событий было узаконено Нимвегенским миром (1679 год). Стратегически расположенный Бульон был занят французскими войсками, а де ла Тур, даже не захотевший посетить своё герцогство, чеканил в Париже монету «герцогства» с собственным профилем.
Взятие Бульона позволило де ла Турам формально покинуть ряды французского дворянства и вернуться в число европейских суверенов. Когда-то они владели Овернью, из их рода происходила мать Екатерины Медичи, но фикция управления герцогством за пределами Французского королевства сделала их «суверенное» положение ещё более надёжным, чем в те годы. Для браков они подбирали исключительно «равных по статусу» иностранных принцесс — немецких, польских, лотарингских. В Париже они построили достойный их положения Елисейский дворец. В 1757 году глава семейства наконец посетил Бульон, не обращая внимания на протесты льежского епископа.
В 1786 году герцог Бульонский, достигнув преклонного возраста и не имея детей либо близких родственников, усыновил британского капитана по имени Филипп Довернь, на основании семейного предания признав его своим дальним родственником. Во время Революционных войн Бульон оккупировали французские войска, и вопрос о целесообразности сохранения здесь герцогства некоторое время оставался открытым, благо герцог показал свою лояльность к революционерам. Через 7 лет после смерти герцога (наступившей в 1802 году) Наполеон, не желая иметь соседом Франции герцогство во главе с англичанином, объявил все владения де ла Туров выморочным имуществом и изъял их в казну.
Венский конгресс в своём стремлении к реституции довоенных границ Европы не мог обойти вопроса о судьбе Бульона. Территорию города было решено включить в состав Соединённого королевства Нидерландов, а вопрос о титуле герцога Бульонского передавался на рассмотрение арбитража, составленного из представителей великих держав. В то время, помимо капитана Доверня, на герцогский титул претендовал двоюродный брат последнего герцога — принц Роган, генерал австрийской армии.
Во время арбитражных слушаний чаша весов склонилась в пользу Рогана. Разорённый судебными издержками Довернь осенью 1816 года застрелился, однако судебные тяжбы вокруг герцогского титула продолжались в льежских судах на протяжении ещё 10 лет. Права Роганов на титул герцога Бульонского ещё долго оспаривали прочие родственники де ла Туров — герцог Бурбонский, герцог де ла Тремуй, принцесса Конде и принцесса де Пуа.
Интересные факты
- Омонимия названия крепости со словом бульон приводила к курьёзным случаям. Русский поэт Семён Раич в переводе тассовского «Освобождённого Иерусалима» писал про Готфрида: «Вскипел Бульон, течёт во храм…»[1].
Напишите отзыв о статье "Буйон"
Примечания
- ↑ Раич, Семен Егорович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
Ссылки
- [www.heraldica.org/topics/france/bouillon.htm Юридическая история герцогского титула]
- Бульон, герцогство во Франции // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
| ||||||||
| ||||||||||
| ||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Буйон
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.
– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!
Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.
– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.
В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.
Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
