Каппелло, Бьянка

Бьянка Каппелло итал. Bianca Cappello<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Бьянка Капелло. Портрет работы Алессандро Аллори (ранее приписывался Бронзино), фрагмент. Галерея Уффици</td></tr>
Великая герцогиня Тосканская
1548 — 1587
Предшественник:	Иоанна Австрийская
Преемник:	Кристина Лотарингская
Рождение:	1548(1548) Венеция
Смерть:	20 октября 1587(1587-10-20) Поджо-а-Кайано
Род:	Медичи
Отец:	Бартоломео Каппелло
Супруг:	1. Пьетро Бонавентури 2. Франческо I (великий герцог Тосканы)
Дети:	Пеллегрина (Виргиния), графиня Бентивольо Антонио (приемный)

Бьянка Каппелло, Капелло (итал. Bianca Cappello; 1548, Венеция — 20 октября 1587, вилла Поджо-а-Кайано) — вторая жена, перед этим многолетняя возлюбленная великого герцога Тосканского Франческо I, одна из самых печально известных и окруженных легендами женщин эпохи Ренессанса, заслужившая прозвище «Колдунья» (итал. La Strega).

Биография

Происходила из знатной венецианской семьи Капелли, дочь патриция Бартоломео Каппелло (Bartolomeo Cappello) и племянница Гримани, епископа Аквилеи. Она рано потеряла мать и, как писали о ней современники, «её привычки были несколько более вольны, чем обычаи, принятые среди благородных венецианских дамзелей», также указывают, что её домашнюю жизнь сделала тяжелой суровая мачеха. Девушка была обручена с сыном дожа Приули.

Бегство и первый брак

Как известно из судебных архивов Венеции, в возрасте 15-ти лет, 28 ноября 1563 года Бьянка бежала из Венеции со своим возлюбленным, Пьетро Бонавентури (итал. Pietro Bonaventuri, 1546—1570/1572), молодым флорентийцем из обедневшей семьи, клерком банкирского дома Сальвиати (чье здание находилось напротив дворца Капелло). Как говорят, они познакомились в церкви.

Пара бежала на родину Пьетро во Флоренцию. Романтические трактовки истории Бьянки делают её типичным персонажем красивой любовной истории; но находки в архивах документов, относящихся к той эпохе, добавляют факты, которые позволяют увидеть её личность под другим ракурсом: Бьянка прихватила тайком все драгоценности из имущества своего отца, какие могла достать. За поимку совратителя своей дочери Бартоломео Каппелло назначил награду в 1000 дукатов; оставшегося во Флоренции дядю совратителя, Джанбаттисту Бонавентури, венецианцы бросили в тюрьму, где тот и скончался. Пьетро и Бьянку декрет сената по приказу Десяти объявил изгнанниками из Венеции, а «буде упомянутый Пьетро когда-нибудь объявится в лагуне или будет в неё насильно привезён, его голова должна быть снята с его плеч на виду у публики». Служанку Марию Донати, способствовавшую побегу, тоже судили.

Беглецы поженились в деревне у Болоньи (по другим источникам, они обвенчались уже во Флоренции, в доме матери Пьетро).

По прибытию на родину жениха выяснилось, что он, вопреки своим уверениям, совсем не ровня Бьянке по положению. На следующий год, в 1564-м Бьянка родила дочь Виргинию (по другим источникам Пеллегрину; впоследствии вышедшую замуж за графа Улисса Бентивольо). Семья Бонавентури, как оказалось, жила в бедном доме типа tugurio на южной стороне Пьяцца-ди-Сан-Марко. Привыкшая к роскоши венецианская патрицианка не находила счастья в союзе с Бонавентури, обернувшимся нищетой: мать Пьетро была инвалидом, прикованным к постели; отец, на которого свалилось столько новых ртов, был вынужден уволить единственного слугу семьи, чтобы сократить расходы. Изнеженная Бьянка оказалась вынужденной выполнять всю незнакомую ей ранее черную работу по дому.

Молодожены практически не выходили на улицу, чтобы не подвергнуться аресту и выдаче венецианцам, как утверждали, приславших специальных агентов по розыску. Бьянка едва дерзала выходить в ближайшую церковь. Опозоривший работодателей, могущественных банкиров Сальвиати, муж Бьянки столкнулся с многочисленными трудностями в поиске нового занятия, пока наконец не нашёл себе покровителя в лице наследного принца Франческо де Медичи, в 1564 году принявшего регентство за своего отца, герцога Козимо, удалившегося от дел.

Венецианская республика требовала от Флоренции выдачи Пьетро и Бьянки. Чтобы добиться расположения принца Франческо, Пьетро нарочно познакомил его со своей женой Бьянкой и способствовал их сближению, на которое Бьянка охотно пошла. По другим указаниям, до Франческо дошел слух о Бьянке, за возвращение которой венецианцы назначили столь высокое вознаграждение, и ему самому стало любопытно увидеть эту женщину, и он нарочно искал с ней встречи. Согласно романтической версии, дело даже было так: Франческо проходил по улице, увидел Бьянку в окне и был поражен её красотой (причем та испугалась, приняв его за одного из венецианских «охотников за головами»).

Как бы то ни было, увидев Бьянку, Франческо затем подстроил уже личную встречу с ней в доме Марчесы Мондрагоне (вариант — в Казино Медичео на Пьяцца ди Сан-Марко), жены его испанского наставника, по его приказу подружившейся со свекровью Бьянки и через неё описавшую Бьянке все возможные последствия покровительства принца. Обстоятельства этой встречи описываются многими флорентийскими писателями. Когда Бьянка пришла в гости к Мондрагоне, та вышла, и внезапно в комнате вместо неё появился Франческо. Бьянка рухнула на колени перед принцем и попросила его защиты от своих венецианских врагов, которая и была незамедлительно обещана. После своих слов Франческо быстро вышел из комнаты. Затем вернулась хозяйка, извинилась, и сказала, что Франческо получил ключ от дома неизвестным путём, и она вины перед Бьянкой не имеет.

Наследник и фактический правитель Флоренции действительно начал заниматься делами Бьянки. Для начала с помощью флорентийского посланника в Венеции и папского нунция он уладил большинство проблем Бьянки и её мужа с Венецией и даже способствовал тому, чтобы ей выдали приданое её покойной матери (6 тыс. крон), по закону полагавшееся ей, но после её побега объявленные конфискованными. Все же целиком обелить её имя и снять все претензии к ней Венецианской республики ему не удалось.

Возлюбленная Фраческо I Медичи

Бьянка стала возлюбленной Франческо. Их связь продолжалась много лет, ничего не изменилось и после его давно запланированной (с целью союза с Габсбургами) женитьбы на Иоанне Австрийской, дочери императора Фердинанда I, последовавшей в 1565 году, вскоре за знакомством Бьянки и Франческо. Как пишут историки, «Бьянка получила такую власть над слабовольным принцем, что практически всё устраивалось согласно её желаниям». Большую часть своего времени Франческо проводил либо в своей лаборатории, либо у Бьянки. Его жена Иоанна, скучная женщина с надменным характером, столкнулась с этой ситуацией практически сразу после свадьбы, была ею глубоко оскорблена и не делала его домашнюю жизнь комфортной.

Франческо засыпал Бьянку дарами, включая виллы и сады. Он поселил любовницу в доме, известном как Palazzo di Bianca Cappello, вблизи своей официальной резиденции Палаццо Питти. Некоторое время отношения Бьянки и Франческо не афишировались. В 1566 году Бьянка была представлена ко двору.

Вдова

Муж Бьянки Пьетро Бонавентури получил от Франческо высокую должность в правительстве и большое жалование. Благодаря положению и состоянию он сразу попал в среду молодых богатых флорентийцев и начал вести себя среди них чрезвычайно вызывающе, демонстрируя в полную силу свою гордыню, темперамент и склонность к интригам, по причине которых он в своё время склонил Бьянку к побегу.

Спустя некоторое время Пьетро был зарезан — 21 декабря 1569 (1570 или 1572) года, на углу Виа Мадджио, где находился дворец, подаренный его жене. Он был убит представителем семьи Рицци, которого он оскорбил, проявляя излишнее внимание к девушке из этой семьи по имени Кассандра Бонджиане.

Незадолго до этого оскорблённые Рицци воззвали к Франческо и стали просить у него справедливости. Но герцог не отдал им мужа своей любовницы и даже наоборот, предупредил его и пытался спасти, рекомендовав уехать во Францию, но Пьетро пренебрёг предостережениями. Бьянка также пыталась донести до мужа необходимость беречься и хотя бы извиниться перед Рицци. Пьетро не стал её слушать и сердито вышел из дома. Герцог застал свою любовницу в слезах. Выслушав её рассказ, он заметил: «Ежели ваш муж не желает следовать советам, мы должны оставить его своей судьбе». Пьетро же, выйдя на улицу, встретил там одного из Рицци и, приставив пистоль к его груди, в очередной раз оскорбил.

После этого Рицци опять воззвали к справедливости герцога. Франческо увёл Роберто Рицци в сад, где имел с ним долгий разговор и на прощание сказал: «Делайте как пожелаете, мы не обратим внимание на ваше поведение», чем фактически санкционировал убийство мужа своей любовницы. (В этом несколько лет спустя он признался своему капеллану Джан Баттисте Конфетти, со слов которого и известны эти подробности.) После этого разговора герцог уехал из города. 21 декабря, когда Пьетро возвращался от Кассандры, на него напали на мосту двадцать бандитов, но Пьетро удалось скрыться. Он почти добрался до дома, но там его ожидали новые ассасины, на сей раз прикончившие его. Одновременно с ним в её собственной постели убили и опозорившую семью Кассандру. Герцог, вернувшись во Флоренцию через два дня, обещал провести расследование, но виновным дали возможность уехать во Францию.

Бастард Антонио

Связь Франческо с овдовевшей Бьянкой уже не скрывалась. Законная супруга герцога Иоанна безуспешно жаловалась в письмах своему брату, императору Священной Римской империи, на любовницу мужа. Рассказывают случай, как обе женщины случайно встретились на мосту Ла Тринита, и только вмешательство графа Гелиодоро Костелли не дало Иоанне отдать приказ слугам столкнуть Бьянку в Арно. Помимо несимпатичного герцогу характера, дополнительной бедой Иоанны было то, что она рожала ему только девочек, и не могла принести наследника. (Зато она родила Марию Медичи, будущую королеву Франции.)

Но и Бьянка после рождения законной дочери больше не беременела. Она отдавала себе отчёт, насколько бы упрочилось её положение, если бы она родила герцогу внебрачного сына. Как пишут историки, в этот период она консультировалась с каждым медиком, а затем и с каждой гадалкой и чернокнижником в Италии. В конце концов 29 августа 1576 года Бьянка объявила о рождении у неё мальчика, которого Франческо, уже унаследовавший герцогский титул у скончавшегося в 1574 году Козимо I, признал своим бастардом и принял в семью как Антонио де Медичи (1576—1621), купив ему земельные владения в Неаполитанском королевстве на сумму в 200 тысяч дукатов.

Но, как выяснилось спустя несколько лет, беременность Бьянки оказалась фикцией: в её доме тайно проживали три беременные женщины, и первая же родившая мальчика должна была отдать ребёнка Бьянке, чтобы та выдала его за своего. (Помощь в организации аферы ей оказала служанка Джованна Санти.) Врач, занимавшийся «родившей» Бьянкой, заметил несоответствие некоторых симптомов и счел её симулянткой, о чём сообщил «отцу». Несколько лет спустя Бьянка и сама призналась любовнику в обмане. Кардинал Фердинандо, брат Франческо и давний ненавистник Бьянки, также знал об этой афере: ему донесла о ней служанка Джованна Санти, после родов отосланная по приказу Бьянки в Болонью и едва спасшаяся от разбойников, которых она считала присланными Бьянкой. (Но кардинал предпочел приберечь эту тайну напоследок, озвучив письменное признание служанки только после смерти Бьянки.) Права «кукушонка» Антонио, несмотря на признание его «отцом», всеми членами рода позже игнорировались.

В том же году, после рождения Антонио, Бьянку наконец навестил простивший её отец, с почетом принятый герцогом. Бьянка купила ему в подарок дом в Венеции. Одновременно с появлением на свет Антонио, которого ещё считали настоящим Медичи, обострились отношения Флоренции с Габсбургами, которые, наконец, прислушались к жалобам Иоанны, испугавшись риска, что герцогство в подобной ситуации унаследует бастард. Ситуация несколько успокоилась лишь из-за смерти императора Максимилиана. Новый император, Рудольф II, выслушал обе стороны: жалобы его тётки Иоанны были ему известны, а её муж обвинял её в суровости и расточительности. Рудольф рекомендовал герцогу относиться к жене более уважительно и пожертвовать своей любовницей, что Франческо, естественно, выполнено не было. Наоборот, его ненависть и дурное обращение с Иоанной усилились. Любопытно, что за год до этого император Максимилиан не только утвердил титул герцога, но и преобразовал его владения зятя в герцогство, над которым не имел власти папа римский.

На следующий год законная жена герцога Иоанна наконец родила мальчика, крещёного Филиппом. После рождения маленького принца Бьянка сочла удобным на некоторое время покинуть Флоренцию, но герцог жить без неё не мог, и когда эйфория от рождения законного наследника у него прошла, он призвал её обратно, засыпав и её, и Антонио подарками. Из Венеции Бьянка выписала своего брата Витторио Капелло, который стал фаворитом и на долгое время единственным советчиком герцога. В честь его прибытия устроился грандиозный праздник в садах Руччелаи, организованный знаменитым магом и писателем того времени Челио Малеспини. (Спустя несколько лет герцог изгонит Витторио за кражу из казны.)

Монтень, увидев Бьянку во Флоренции, описывал её как: «красивая — по итальянскому вкусу, с веселым и пухлым лицом, с со значительной дородностью…».

Жена

Торжество Иоанны как матери наследного принца было недолгим. Она умерла при родах 11 апреля 1578 года. Подозревали, что она была убита мужем и его любовницей: отравлена или же её беременную нарочно столкнули с лестницы.

Флорентийцы были расстроены пренебрежением, проявленным новоиспечённым вдовцом к покойной. Бьянка также проявила мало деликатности: когда погребальная процессия проезжала мимо её дворца, она высунулась из окна, а герцог, проезжая мимо, салютовал ей. «Триумф Бьянки был мелочным, непристойным и отвратительным».

Через три месяца, 5 июня, вдовец Франческо тайно обвенчался с Бьянкой (как указывают, любовники ещё при жизни Пьетро принесли друг другу торжественные клятвы перед образом Мадонны сочетаться браком, как только оба будут свободны, ещё при жизни Пьетро Бонавентури). Герцог отвергнул все предлагаемые ему партии со знатными женщинами Европы, в том числе и разумные предложения своего брата кардинала, которые были бы мудрыми с политической точки зрения и принесли бы пользу герцогству.

В последующие месяцы Бьянка проживала прямо в герцогском дворце, причём для приличия было объявлено, что её взяли гувернанткой юным принцессам. (Кстати, её номинальной «коллегой» оказалась Леонора Галигаи, будущая жена Кончино Кончини, которая с Марией Медичи, дочерью Иоанны и Франческо, позже уедет во Францию и войдет в историю, как ещё одна женщина с репутацией колдуньи.)

17 июля того же года Венеция по просьбе Франческо присвоила Бьянке, до этого всё ещё находившейся в розыске за ограбление отца, почётный титул «дочери святого Марка», что поставило её в один ранг с принцессами Италии и позволило Франческо де-юре избежать мезальянса и возвести Бьянку в степень великой герцогини Тосканской (его отец Козимо, женившись вторым браком на неровне, подобного титула вторую жену согласно закону не удостоил). Отцу и брату Каппелло был присвоен титул рыцарей «Золотой Звезды» (Stola d’Oro).

12 октября, как только позволили приличия соблюдения траура, во Флоренции состоялось торжественное официальное бракосочетание и коронация, на которое были потрачены колоссальные суммы. В дни коронации произошла помолвка дочери Бьянки Капелло Пеллегрины с графом Бентивольо. Бьянка была провозглашена великой герцогиней тосканской и коронованной дочерью Венецианской республики. Благословение царственной паре было дано дядей Бьянки патриархом Аквилеи. (Союз с Венецией был единственным положительным политическим следствием этого брака, так как Габсбурги были им весьма оскорблены, помолвка дочери герцога с сыном главы Мантуи была разорвана, а герцога принялись публично осмеивать по всей Италии.)

Бьянка вызывала ненависть подданных своего мужа и даже заслужила прозвище «Колдунья». Так, например, смерть мальчика Филиппо, сына Франческо от Иоанны, в 1582 году приписывали её яду, уж не говоря о кончине собственно Иоанны.

Как пишут исследователи, эта ненависть к Бьянке была связана с тем, что она была родом из Венеции — давнего антагониста Флоренции; кроме того, крайне непопулярный герцог Франческо не уставал демонстрировать свою привязанность к ней (они были вместе 24 года, и он не имел других любовниц), а всё, что любил тиран Франческо, окрашивалось негативным отношением к нему горожан. Кроме того, брат Франческо, кардинал Фердинандо, весьма популярный в народе, глубоко ненавидел её и использовал своё влияние, чтобы очернить её любые действия. Репутация колдуньи, как предполагают, также могла быть связана с тем, что Бьянка весьма интересовалась химическими исследованиями и приборами Франческо и прекрасно в них разбиралась, что в глазах необразованных людей могло нанести ущерб её репутации.

Некоторые исследователи (очарованные романтическим образом Бьянки) высказывают мнение, что она, несмотря на репутацию, обладала прекрасным характером, не гналась за почестями, не была причастна ни к каким убийствам и ни для чего не использовала своё влияние на любовника, стараясь лишь создать ему удобную жизнь, а гнусная репутация Бьянки — всего лишь плод усиленной пропаганды ненавидевшего её кардинала. (Тем не менее, оправданий комедии беременности они не приводят.) Всё же достоверно, что Бьянка старалась сохранить дружбу всех членов семьи Медичи между собой и прикладывала много усилий, чтобы Франческо помирился со своими братьями, что ей порою удавалось, за что её лично хвалил папа римский Сикст V.

После смерти своего единственного сына принца Филиппа герцог впал в чёрную меланхолию и заперся на своей вилле Пратолино. Бьянка находилась в более приятном настроении, так как все её амбиции были удовлетворены. Герцогиней она будет на протяжении 9 лет. Став государыней, она играла всё большую роль в политической жизни Флоренции, но не сумела обеспечить за своим «сыном» Антонио, объявленным в 1583 году законным, права наследия престола, а также родить нового ребёнка, несмотря на повторявшиеся слухи о её беременности, которые братья герцога, в том числе кардинал, считали новым обманом, и поручали друг другу тщательно следить за ней, вспоминаяя её прошлую аферу (переписка сохранилась до наших дней).

Смерть

Франческо и Бьянка, последние два года своей жизни страдавшая водянкой, умерли одновременно после торжественного обеда, состоявшегося 8 октября, в честь очередного примирения с братом — кардиналом Фердинандо (ставшим наследником герцогства после смерти сына Иоанны), в загородном доме Поджо-а-Кайано в 1587 году. На этом последнем обеде также присутствовал архиепископ Флоренции. Современники намекали на отравление, хотя диагноз докторов был малярия. Франческо скончался 19 октября, Бьянка умерла на следующее утро.

Престол герцога Тосканского унаследовал брат Франческо — кардинал Фердинандо, который, отказавшись через два года от духовного сана и женившись, вошёл в историю под именем Фердинанд I как один из самых успешных правителей Тосканского государства, особенно по контрасту со своим старшим братом.

Современные исследования останков разрешили эту знаменитую загадку истории и доказали, что оба, как и подозревали современники, действительно были отравлены мышьяком, причём главным подозреваемым оказывается именно кардинал Фердинандо. Тем не менее, репутация Бьянки была такова, что издавна существовала легенда, что «Колдунья» приготовила яд, чтобы отравить деверя, но по ошибке этот яд принял её собственный муж, и тогда она в ужасе отравилась вслед за ним. Эта версия являлась популярной, т.к. её озвучил Стендаль в своей «Истории живописи в Италии».

Останки Франческо с помпой упокоились рядом с Иоанной в семейном склепе в базилике Сан-Лоренцо. А место захоронения Бьянки неизвестно. Её похоронили отдельно; из-за ненависти, которую она вызывала у кардинала Фердинандо в течение долгих лет, он воспрепятствовал её погребению вместе с мужем. Когда архитектор Буонталенти спросил кардинала, где хоронить Бьянку, тот ответил: «Где хотите, она не будет лежать среди нас». Согласно легенде, её завернули в дешёвый саван и закопали в могиле для бедных. Тем не менее, указывают, что её тело, как положено, некоторое время было выставлено для обозрения в Сан-Лоренцо, но герцогской короны на гробе не было, так как кардинал сказал, что «она поносила корону достаточно». (Предполагают, что недавно обнаруженные женские останки в подземной крипте базилики Сан-Лоренцо могут принадлежать ей).

Внутренности супругов, извлечённые при бальзамировании, были погребены отдельно — в церкви города Бонисталло, неподалеку от виллы, где наступила смерть.

Спустя некоторое время все эмблемы Бьянки были сняты с общественных зданий и заменены на эмблемы Иоанны. Её титул в официальных документах был заменен словами «la pessima Bianca» (сквернейшая Бьянка). Кардинал выполнил все денежные распоряжения, данные Бьянкой в её завещании относительно её «сына» Антонио, дочери — графини Бентивольо, и других лиц. Но всё же специальным декретом Антонио, несмотря на волю усопшего «отца», был объявлен незаконным (впрочем, затем ему вернули право зваться Медичи), и Фердинандо пустил в народ информацию о его подмене. Кроме того, Антонио был вынужден вступить в мальтийский орден, что обрекало его на безбрачие.

Имущество Бьянки

• Palazzo di Bianca Cappello на Виа Мадджоре
• Орти Оричелли, знаменитые сады Руччелаи, где при Лоренцо Великолепном была Платонова академия
• Франческо подарил ей виллу, которая позже прославится как Вилла Демидова (Пратолино Сан-Донато).
• Владела картиной Боттичелли «Возвращение Юдифи с головой Олоферна».

Бьянка в литературных произведениях

• Свадьба Франческо и Бьянки Капелло и их смерть были описаны Томасом Мидлтоном в трагедии «Women Beware Women» («Женщины, остерегайтесь женщин») (опубликована в 1657).
• Rauquil-Lieutaud, August Gottlieb Meissner. Bianca Capello: roman dramatique. 1790
• Стендаль, «История живописи в Италии»
• Laughton Osborn. Bianca Capello: A Tragedy. 1868.
• Генри Хорн. Бьянка Капелло: Трагедия в 5 актах
• Meissner, Bianca Capello
• Sanfeverino. Storia della Vita, e tragoca morte de Bianca Capello.
• Baroness Rosina Bulwer Lytton Lytton. Bianca Cappello: An Historical Romance. 1843
• Жюльетта Бенцони. «Драгоценности Медичи» — об истории рубинов, якобы принадлежавших Бьянке.

Библиография

• Ilaria Hoppe: Der Aufstieg einer Matresse. Die Hochzeit von Gro?herzog Francesco I. de’ Medici und der Signora Bianca Cappello von 1579.
• Vgl. Saltini, Della morte di Francesco de' Medici e di Bianca Capello . (Florence, 1863).
• [books.google.ru/books?id=BVAIAAAAQAAJ&printsec=frontcover&dq=life+of+Bianca+Capello,+wife+of+Francesco+de%27+Medici%27&ei=uyYMSrXkAomkzATfx6zaBA J.P. Siebenkees (нем. яз.). Пер. на англ. яз.: C. Ludger. The life of Bianca Capello, wife of Francesco de' Medici'. 1789]

Ссылки

• [www.metmuseum.org/toah/hd/wedd/ho_31.34.htm# Feste nelle nozze del serenissimo Don Francesco Medici Gran Duca di Toscana; et della sereniss Sua consorte la sig. Bianca Cappello (Celebrations for the marriage of the Most Serene Don Francesco de' Medici, Grand Duke of Tuscany, and His Most Serene Consort, Bianca Cappello), 1579]
• [www.marcellosculpture.com/gallery.html Бюст Бьянки работы скульптора времен Второй Империи Марчелло (19-й век)]

Отрывок, характеризующий Каппелло, Бьянка

– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.
Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.
К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности и дорожащих строгим исполнением этой внешней формы, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Виларский и даже великий мастер главной ложи.
К четвертому разряду, наконец, причислялось тоже большое количество братьев, в особенности в последнее время вступивших в братство. Это были люди, по наблюдениям Пьера, ни во что не верующие, ничего не желающие, и поступавшие в масонство только для сближения с молодыми богатыми и сильными по связям и знатности братьями, которых весьма много было в ложе.
Пьер начинал чувствовать себя неудовлетворенным своей деятельностью. Масонство, по крайней мере то масонство, которое он знал здесь, казалось ему иногда, основано было на одной внешности. Он и не думал сомневаться в самом масонстве, но подозревал, что русское масонство пошло по ложному пути и отклонилось от своего источника. И потому в конце года Пьер поехал за границу для посвящения себя в высшие тайны ордена.

Летом еще в 1809 году, Пьер вернулся в Петербург. По переписке наших масонов с заграничными было известно, что Безухий успел за границей получить доверие многих высокопоставленных лиц, проник многие тайны, был возведен в высшую степень и везет с собою многое для общего блага каменьщического дела в России. Петербургские масоны все приехали к нему, заискивая в нем, и всем показалось, что он что то скрывает и готовит.
Назначено было торжественное заседание ложи 2 го градуса, в которой Пьер обещал сообщить то, что он имеет передать петербургским братьям от высших руководителей ордена. Заседание было полно. После обыкновенных обрядов Пьер встал и начал свою речь.
– Любезные братья, – начал он, краснея и запинаясь и держа в руке написанную речь. – Недостаточно блюсти в тиши ложи наши таинства – нужно действовать… действовать. Мы находимся в усыплении, а нам нужно действовать. – Пьер взял свою тетрадь и начал читать.
«Для распространения чистой истины и доставления торжества добродетели, читал он, должны мы очистить людей от предрассудков, распространить правила, сообразные с духом времени, принять на себя воспитание юношества, соединиться неразрывными узами с умнейшими людьми, смело и вместе благоразумно преодолевать суеверие, неверие и глупость, образовать из преданных нам людей, связанных между собою единством цели и имеющих власть и силу.
«Для достижения сей цели должно доставить добродетели перевес над пороком, должно стараться, чтобы честный человек обретал еще в сем мире вечную награду за свои добродетели. Но в сих великих намерениях препятствуют нам весьма много – нынешние политические учреждения. Что же делать при таковом положении вещей? Благоприятствовать ли революциям, всё ниспровергнуть, изгнать силу силой?… Нет, мы весьма далеки от того. Всякая насильственная реформа достойна порицания, потому что ни мало не исправит зла, пока люди остаются таковы, каковы они есть, и потому что мудрость не имеет нужды в насилии.
«Весь план ордена должен быть основан на том, чтоб образовать людей твердых, добродетельных и связанных единством убеждения, убеждения, состоящего в том, чтобы везде и всеми силами преследовать порок и глупость и покровительствовать таланты и добродетель: извлекать из праха людей достойных, присоединяя их к нашему братству. Тогда только орден наш будет иметь власть – нечувствительно вязать руки покровителям беспорядка и управлять ими так, чтоб они того не примечали. Одним словом, надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом, не разрушая гражданских уз, и при коем все прочие правления могли бы продолжаться обыкновенным своим порядком и делать всё, кроме того только, что препятствует великой цели нашего ордена, то есть доставлению добродетели торжества над пороком. Сию цель предполагало само христианство. Оно учило людей быть мудрыми и добрыми, и для собственной своей выгоды следовать примеру и наставлениям лучших и мудрейших человеков.
«Тогда, когда всё погружено было во мраке, достаточно было, конечно, одного проповедания: новость истины придавала ей особенную силу, но ныне потребны для нас гораздо сильнейшие средства. Теперь нужно, чтобы человек, управляемый своими чувствами, находил в добродетели чувственные прелести. Нельзя искоренить страстей; должно только стараться направить их к благородной цели, и потому надобно, чтобы каждый мог удовлетворять своим страстям в пределах добродетели, и чтобы наш орден доставлял к тому средства.
«Как скоро будет у нас некоторое число достойных людей в каждом государстве, каждый из них образует опять двух других, и все они тесно между собой соединятся – тогда всё будет возможно для ордена, который втайне успел уже сделать многое ко благу человечества».
Речь эта произвела не только сильное впечатление, но и волнение в ложе. Большинство же братьев, видевшее в этой речи опасные замыслы иллюминатства, с удивившею Пьера холодностью приняло его речь. Великий мастер стал возражать Пьеру. Пьер с большим и большим жаром стал развивать свои мысли. Давно не было столь бурного заседания. Составились партии: одни обвиняли Пьера, осуждая его в иллюминатстве; другие поддерживали его. Пьера в первый раз поразило на этом собрании то бесконечное разнообразие умов человеческих, которое делает то, что никакая истина одинаково не представляется двум людям. Даже те из членов, которые казалось были на его стороне, понимали его по своему, с ограничениями, изменениями, на которые он не мог согласиться, так как главная потребность Пьера состояла именно в том, чтобы передать свою мысль другому точно так, как он сам понимал ее.
По окончании заседания великий мастер с недоброжелательством и иронией сделал Безухому замечание о его горячности и о том, что не одна любовь к добродетели, но и увлечение борьбы руководило им в споре. Пьер не отвечал ему и коротко спросил, будет ли принято его предложение. Ему сказали, что нет, и Пьер, не дожидаясь обычных формальностей, вышел из ложи и уехал домой.


На Пьера опять нашла та тоска, которой он так боялся. Он три дня после произнесения своей речи в ложе лежал дома на диване, никого не принимая и никуда не выезжая.
В это время он получил письмо от жены, которая умоляла его о свидании, писала о своей грусти по нем и о желании посвятить ему всю свою жизнь.
В конце письма она извещала его, что на днях приедет в Петербург из за границы.
Вслед за письмом в уединение Пьера ворвался один из менее других уважаемых им братьев масонов и, наведя разговор на супружеские отношения Пьера, в виде братского совета, высказал ему мысль о том, что строгость его к жене несправедлива, и что Пьер отступает от первых правил масона, не прощая кающуюся.
В это же самое время теща его, жена князя Василья, присылала за ним, умоляя его хоть на несколько минут посетить ее для переговоров о весьма важном деле. Пьер видел, что был заговор против него, что его хотели соединить с женою, и это было даже не неприятно ему в том состоянии, в котором он находился. Ему было всё равно: Пьер ничто в жизни не считал делом большой важности, и под влиянием тоски, которая теперь овладела им, он не дорожил ни своею свободою, ни своим упорством в наказании жены.
«Никто не прав, никто не виноват, стало быть и она не виновата», думал он. – Ежели Пьер не изъявил тотчас же согласия на соединение с женою, то только потому, что в состоянии тоски, в котором он находился, он не был в силах ничего предпринять. Ежели бы жена приехала к нему, он бы теперь не прогнал ее. Разве не всё равно было в сравнении с тем, что занимало Пьера, жить или не жить с женою?
Не отвечая ничего ни жене, ни теще, Пьер раз поздним вечером собрался в дорогу и уехал в Москву, чтобы повидаться с Иосифом Алексеевичем. Вот что писал Пьер в дневнике своем.
«Москва, 17 го ноября.
Сейчас только приехал от благодетеля, и спешу записать всё, что я испытал при этом. Иосиф Алексеевич живет бедно и страдает третий год мучительною болезнью пузыря. Никто никогда не слыхал от него стона, или слова ропота. С утра и до поздней ночи, за исключением часов, в которые он кушает самую простую пищу, он работает над наукой. Он принял меня милостиво и посадил на кровати, на которой он лежал; я сделал ему знак рыцарей Востока и Иерусалима, он ответил мне тем же, и с кроткой улыбкой спросил меня о том, что я узнал и приобрел в прусских и шотландских ложах. Я рассказал ему всё, как умел, передав те основания, которые я предлагал в нашей петербургской ложе и сообщил о дурном приеме, сделанном мне, и о разрыве, происшедшем между мною и братьями. Иосиф Алексеевич, изрядно помолчав и подумав, на всё это изложил мне свой взгляд, который мгновенно осветил мне всё прошедшее и весь будущий путь, предлежащий мне. Он удивил меня, спросив о том, помню ли я, в чем состоит троякая цель ордена: 1) в хранении и познании таинства; 2) в очищении и исправлении себя для воспринятия оного и 3) в исправлении рода человеческого чрез стремление к таковому очищению. Какая есть главнейшая и первая цель из этих трех? Конечно собственное исправление и очищение. Только к этой цели мы можем всегда стремиться независимо от всех обстоятельств. Но вместе с тем эта то цель и требует от нас наиболее трудов, и потому, заблуждаясь гордостью, мы, упуская эту цель, беремся либо за таинство, которое недостойны воспринять по нечистоте своей, либо беремся за исправление рода человеческого, когда сами из себя являем пример мерзости и разврата. Иллюминатство не есть чистое учение именно потому, что оно увлеклось общественной деятельностью и преисполнено гордости. На этом основании Иосиф Алексеевич осудил мою речь и всю мою деятельность. Я согласился с ним в глубине души своей. По случаю разговора нашего о моих семейных делах, он сказал мне: – Главная обязанность истинного масона, как я сказал вам, состоит в совершенствовании самого себя. Но часто мы думаем, что, удалив от себя все трудности нашей жизни, мы скорее достигнем этой цели; напротив, государь мой, сказал он мне, только в среде светских волнений можем мы достигнуть трех главных целей: 1) самопознания, ибо человек может познавать себя только через сравнение, 2) совершенствования, только борьбой достигается оно, и 3) достигнуть главной добродетели – любви к смерти. Только превратности жизни могут показать нам тщету ее и могут содействовать – нашей врожденной любви к смерти или возрождению к новой жизни. Слова эти тем более замечательны, что Иосиф Алексеевич, несмотря на свои тяжкие физические страдания, никогда не тяготится жизнию, а любит смерть, к которой он, несмотря на всю чистоту и высоту своего внутреннего человека, не чувствует еще себя достаточно готовым. Потом благодетель объяснил мне вполне значение великого квадрата мироздания и указал на то, что тройственное и седьмое число суть основание всего. Он советовал мне не отстраняться от общения с петербургскими братьями и, занимая в ложе только должности 2 го градуса, стараться, отвлекая братьев от увлечений гордости, обращать их на истинный путь самопознания и совершенствования. Кроме того для себя лично советовал мне первее всего следить за самим собою, и с этою целью дал мне тетрадь, ту самую, в которой я пишу и буду вписывать впредь все свои поступки».
«Петербург, 23 го ноября.
«Я опять живу с женой. Теща моя в слезах приехала ко мне и сказала, что Элен здесь и что она умоляет меня выслушать ее, что она невинна, что она несчастна моим оставлением, и многое другое. Я знал, что ежели я только допущу себя увидать ее, то не в силах буду более отказать ей в ее желании. В сомнении своем я не знал, к чьей помощи и совету прибегнуть. Ежели бы благодетель был здесь, он бы сказал мне. Я удалился к себе, перечел письма Иосифа Алексеевича, вспомнил свои беседы с ним, и из всего вывел то, что я не должен отказывать просящему и должен подать руку помощи всякому, тем более человеку столь связанному со мною, и должен нести крест свой. Но ежели я для добродетели простил ее, то пускай и будет мое соединение с нею иметь одну духовную цель. Так я решил и так написал Иосифу Алексеевичу. Я сказал жене, что прошу ее забыть всё старое, прошу простить мне то, в чем я мог быть виноват перед нею, а что мне прощать ей нечего. Мне радостно было сказать ей это. Пусть она не знает, как тяжело мне было вновь увидать ее. Устроился в большом доме в верхних покоях и испытываю счастливое чувство обновления».


Как и всегда, и тогда высшее общество, соединяясь вместе при дворе и на больших балах, подразделялось на несколько кружков, имеющих каждый свой оттенок. В числе их самый обширный был кружок французский, Наполеоновского союза – графа Румянцева и Caulaincourt'a. В этом кружке одно из самых видных мест заняла Элен, как только она с мужем поселилась в Петербурге. У нее бывали господа французского посольства и большое количество людей, известных своим умом и любезностью, принадлежавших к этому направлению.
Элен была в Эрфурте во время знаменитого свидания императоров, и оттуда привезла эти связи со всеми Наполеоновскими достопримечательностями Европы. В Эрфурте она имела блестящий успех. Сам Наполеон, заметив ее в театре, сказал про нее: «C'est un superbe animal». [Это прекрасное животное.] Успех ее в качестве красивой и элегантной женщины не удивлял Пьера, потому что с годами она сделалась еще красивее, чем прежде. Но удивляло его то, что за эти два года жена его успела приобрести себе репутацию
«d'une femme charmante, aussi spirituelle, que belle». [прелестной женщины, столь же умной, сколько красивой.] Известный рrince de Ligne [князь де Линь] писал ей письма на восьми страницах. Билибин приберегал свои mots [словечки], чтобы в первый раз сказать их при графине Безуховой. Быть принятым в салоне графини Безуховой считалось дипломом ума; молодые люди прочитывали книги перед вечером Элен, чтобы было о чем говорить в ее салоне, и секретари посольства, и даже посланники, поверяли ей дипломатические тайны, так что Элен была сила в некотором роде. Пьер, который знал, что она была очень глупа, с странным чувством недоуменья и страха иногда присутствовал на ее вечерах и обедах, где говорилось о политике, поэзии и философии. На этих вечерах он испытывал чувство подобное тому, которое должен испытывать фокусник, ожидая всякий раз, что вот вот обман его откроется. Но оттого ли, что для ведения такого салона именно нужна была глупость, или потому что сами обманываемые находили удовольствие в этом обмане, обман не открывался, и репутация d'une femme charmante et spirituelle так непоколебимо утвердилась за Еленой Васильевной Безуховой, что она могла говорить самые большие пошлости и глупости, и всё таки все восхищались каждым ее словом и отыскивали в нем глубокий смысл, которого она сама и не подозревала.
Пьер был именно тем самым мужем, который нужен был для этой блестящей, светской женщины. Он был тот рассеянный чудак, муж grand seigneur [большой барин], никому не мешающий и не только не портящий общего впечатления высокого тона гостиной, но, своей противоположностью изяществу и такту жены, служащий выгодным для нее фоном. Пьер, за эти два года, вследствие своего постоянного сосредоточенного занятия невещественными интересами и искреннего презрения ко всему остальному, усвоил себе в неинтересовавшем его обществе жены тот тон равнодушия, небрежности и благосклонности ко всем, который не приобретается искусственно и который потому то и внушает невольное уважение. Он входил в гостиную своей жены как в театр, со всеми был знаком, всем был одинаково рад и ко всем был одинаково равнодушен. Иногда он вступал в разговор, интересовавший его, и тогда, без соображений о том, были ли тут или нет les messieurs de l'ambassade [служащие при посольстве], шамкая говорил свои мнения, которые иногда были совершенно не в тоне настоящей минуты. Но мнение о чудаке муже de la femme la plus distinguee de Petersbourg [самой замечательной женщины в Петербурге] уже так установилось, что никто не принимал au serux [всерьез] его выходок.
В числе многих молодых людей, ежедневно бывавших в доме Элен, Борис Друбецкой, уже весьма успевший в службе, был после возвращения Элен из Эрфурта, самым близким человеком в доме Безуховых. Элен называла его mon page [мой паж] и обращалась с ним как с ребенком. Улыбка ее в отношении его была та же, как и ко всем, но иногда Пьеру неприятно было видеть эту улыбку. Борис обращался с Пьером с особенной, достойной и грустной почтительностию. Этот оттенок почтительности тоже беспокоил Пьера. Пьер так больно страдал три года тому назад от оскорбления, нанесенного ему женой, что теперь он спасал себя от возможности подобного оскорбления во первых тем, что он не был мужем своей жены, во вторых тем, что он не позволял себе подозревать.
– Нет, теперь сделавшись bas bleu [синим чулком], она навсегда отказалась от прежних увлечений, – говорил он сам себе. – Не было примера, чтобы bas bleu имели сердечные увлечения, – повторял он сам себе неизвестно откуда извлеченное правило, которому несомненно верил. Но, странное дело, присутствие Бориса в гостиной жены (а он был почти постоянно), физически действовало на Пьера: оно связывало все его члены, уничтожало бессознательность и свободу его движений.
– Такая странная антипатия, – думал Пьер, – а прежде он мне даже очень нравился.
В глазах света Пьер был большой барин, несколько слепой и смешной муж знаменитой жены, умный чудак, ничего не делающий, но и никому не вредящий, славный и добрый малый. В душе же Пьера происходила за всё это время сложная и трудная работа внутреннего развития, открывшая ему многое и приведшая его ко многим духовным сомнениям и радостям.


Он продолжал свой дневник, и вот что он писал в нем за это время:
«24 ro ноября.
«Встал в восемь часов, читал Св. Писание, потом пошел к должности (Пьер по совету благодетеля поступил на службу в один из комитетов), возвратился к обеду, обедал один (у графини много гостей, мне неприятных), ел и пил умеренно и после обеда списывал пиесы для братьев. Ввечеру сошел к графине и рассказал смешную историю о Б., и только тогда вспомнил, что этого не должно было делать, когда все уже громко смеялись.
«Ложусь спать с счастливым и спокойным духом. Господи Великий, помоги мне ходить по стезям Твоим, 1) побеждать часть гневну – тихостью, медлением, 2) похоть – воздержанием и отвращением, 3) удаляться от суеты, но не отлучать себя от а) государственных дел службы, b) от забот семейных, с) от дружеских сношений и d) экономических занятий».
«27 го ноября.
«Встал поздно и проснувшись долго лежал на постели, предаваясь лени. Боже мой! помоги мне и укрепи меня, дабы я мог ходить по путям Твоим. Читал Св. Писание, но без надлежащего чувства. Пришел брат Урусов, беседовали о суетах мира. Рассказывал о новых предначертаниях государя. Я начал было осуждать, но вспомнил о своих правилах и слова благодетеля нашего о том, что истинный масон должен быть усердным деятелем в государстве, когда требуется его участие, и спокойным созерцателем того, к чему он не призван. Язык мой – враг мой. Посетили меня братья Г. В. и О., была приуготовительная беседа для принятия нового брата. Они возлагают на меня обязанность ритора. Чувствую себя слабым и недостойным. Потом зашла речь об объяснении семи столбов и ступеней храма. 7 наук, 7 добродетелей, 7 пороков, 7 даров Святого Духа. Брат О. был очень красноречив. Вечером совершилось принятие. Новое устройство помещения много содействовало великолепию зрелища. Принят был Борис Друбецкой. Я предлагал его, я и был ритором. Странное чувство волновало меня во всё время моего пребывания с ним в темной храмине. Я застал в себе к нему чувство ненависти, которое я тщетно стремлюсь преодолеть. И потому то я желал бы истинно спасти его от злого и ввести его на путь истины, но дурные мысли о нем не оставляли меня. Мне думалось, что его цель вступления в братство состояла только в желании сблизиться с людьми, быть в фаворе у находящихся в нашей ложе. Кроме тех оснований, что он несколько раз спрашивал, не находится ли в нашей ложе N. и S. (на что я не мог ему отвечать), кроме того, что он по моим наблюдениям не способен чувствовать уважения к нашему святому Ордену и слишком занят и доволен внешним человеком, чтобы желать улучшения духовного, я не имел оснований сомневаться в нем; но он мне казался неискренним, и всё время, когда я стоял с ним с глазу на глаз в темной храмине, мне казалось, что он презрительно улыбается на мои слова, и хотелось действительно уколоть его обнаженную грудь шпагой, которую я держал, приставленною к ней. Я не мог быть красноречив и не мог искренно сообщить своего сомнения братьям и великому мастеру. Великий Архитектон природы, помоги мне находить истинные пути, выводящие из лабиринта лжи».
После этого в дневнике было пропущено три листа, и потом было написано следующее:
«Имел поучительный и длинный разговор наедине с братом В., который советовал мне держаться брата А. Многое, хотя и недостойному, мне было открыто. Адонаи есть имя сотворившего мир. Элоим есть имя правящего всем. Третье имя, имя поизрекаемое, имеющее значение Всего . Беседы с братом В. подкрепляют, освежают и утверждают меня на пути добродетели. При нем нет места сомнению. Мне ясно различие бедного учения наук общественных с нашим святым, всё обнимающим учением. Науки человеческие всё подразделяют – чтобы понять, всё убивают – чтобы рассмотреть. В святой науке Ордена всё едино, всё познается в своей совокупности и жизни. Троица – три начала вещей – сера, меркурий и соль. Сера елейного и огненного свойства; она в соединении с солью, огненностью своей возбуждает в ней алкание, посредством которого притягивает меркурий, схватывает его, удерживает и совокупно производит отдельные тела. Меркурий есть жидкая и летучая духовная сущность – Христос, Дух Святой, Он».