Везак (Дордонь)

Коммуна Везак фр. Vézac Страна ФранцияФранция Регион АквитанияАквитания (регион)|Аквитания Департамент Дордонь Координаты 44°50′07″ с. ш. 1°09′55″ в. д.44.8352777778° с. ш. 1.16527777778° в. д. / 44.8352777778; 1.16527777778    Площадь 12,97 км² Высота центра 49—243 м Население 619 человек (2012) Плотность 48 чел./км² Часовой пояс UTC+1, летом UTC+2 Почтовый индекс 24220 Код INSEE 24577

Везак (фр. Vézac) — коммуна на юго-западе Франции в департаменте Дордонь административного региона Аквитания.

Коммуна включена в «Долину пяти замков».

География

Коммуна, расположенная в 10 километрах юго-западнее города Сарла-ла-Канеда, находится на северном берегу реки Дордонь на небольшой равнине возле устья ручья Понту. Основной посёлок находится в одном километре от реки, в непосредственной близости от департаментской автодороги 703, проходящей вдоль реки.

Долина окружена лесистыми склонами из известняка юрского периода. Ландшафт, имеющий вертикальные отвесные обрывы, относится к карстовому типу с циркуляцией подземных вод, которые выходят на поверхность на юге на окраине Дордони. На юго-востоке коммуны над рекой возвышается отрог Pech de l’Aze, откуда открывается почти круговой вид на долину реки и её отвесные обрывы. Максимальная разница высот достигает 170 метров (у берега Дордони высота 62 метра, а на севере коммуны — 231 метр).

Основные склоны прежде были заняты виноградниками, которые исчезли из-за эпидемии филлоксеры в конце XIX века. Хорошо инсолированные участки этих же склонов заняты растительностью средиземноморского типа. Покрывающий холмы лес содержит, преимущественно, каменные дубы и сосны тёмного оттенка. Прежде в коммуне были развиты лесозаготовки, поскольку лес можно было легко спустить к местному порту на Дордони (сейчас это место называется Vieux Port).

Популярность сбора каштанов и откормки животных (свиней кормили жёлудями) привела к появлению большого числа небольших временных крестьянских жилищ, возводимых методом сухой каменной кладки, из которых осталось около сорока построек.

Коммуна расположена на территории исторического края Чёрный Перигор между двух селений внесённых в список «Самые красивые города Франции»: Ла-Рок-Гажак и Бейнак-э-Казнак, вид на которые открывается с берега Дордони.

История

Доисторическая эпоха

Известняковые склоны, подобно склонам соседней долины реки Везер, испещрены природными гротами, из которых отдельные пещеры очень глубоки, поскольку образованы в местах выхода на поверхность подземных вод. Установлено, что одна из них служила стоянкой людей в суровую эпоху позднего палеолита в период ориньякской археологической культуры. Пещера grotte du Roc расположена выше одноимённого хутора и в ней вёл раскопки известный французский специалист по истории первобытного общества Дени Пейрони, а затем вёл исследования Жан-Филипп Риго. На стенах пещеры обнаружены рисунки, выполненные в период между 30000 и 20000 лет до нашей эры. Дольмен, расположенный на территории коммуны Витрак на «римской» дороге, служит свидетельством присутствия первобытных людей (около 4000 лет до н. э.). Эта дорога являлась древним путём из Лиможа в Каор через Сарла и не указывалась на картах, выпущенных после XIII века. Ещё одна стоянка возле геологического разлома поблизости от обрыва Ла-Малартри сохранила следы, датированные концом Бронзового века (примерно 1000 до н. э.).

Средние века

Название Везак, по видимому, является наследием галло-римской эпохи. Этот район, скорее всего, находился в сельскохозяйственной зависимости от соседнего прихода Бейнак, где имелся свой укреплённый замок, расположенный очень высоко на скале. Этот замок явно был могущественнее укреплённого селения, располагавшегося на землях современной коммуны до 1000 года до н. э. Река Дордонь была одновременно и источником жизнедеятельности, и источником опасностей, поскольку её воды приводили сюда врагов, к примеру норманнов в X веке. Укреплённый в эпоху средневековья скальный отрог Pech de l’Aze был идеальным местом наблюдения за верхним и нижним течениями реки. Эта часть поселения имела своё собственное название, Маркессак (фр. Marqueyssac), где находилось небольшое укрепление могущественного сеньора де Бейнак, которое должно было сдерживать посягательства соседнего сеньора де Кастельно, чей замок находился на скалистом обрыве по другую сторону реки.

В период развития аграрных хозяйств в Средние века жители Везака были весьма зажиточны и могли себе позволить строительство и последующее расширение храма из тёсаного камня. Приходская церковь, посвящённая святому Урбану, имеет проход позади хоров в романском стиле, выполненный в XII веке, и неф, который несмотря на множество перестроек, сохранил этот исходный стиль. Боковые часовни были построены по канонам готической архитектуры в XIII веке.

К концу XII века политическое влияние королей династии Плантагенетов, властителей Аквитанского герцогства, распространилось вплоть до Дордони, и замок Бейнак на короткое время был отдан английским королём Ричардом Львиное Сердце одному из своих наместников. В XIV веке Везак оказался на переднем фронте событий Столетней войны, поскольку южный берег реки с замком Кастельно находился то в руках англичан, то в руках верных королю Франции сира де Бейнак и епископа-графа Сарла. В 1350 году маленький укреплённый замок Маркессак был захвачен англичанами и сожжён, а его сеньор перед этим скрылся в замке Кастельно. Однако в периоды перемирий оживало соперничество между епископом Сарла, который владел соседним Ла-Рок-Гажаком, и сеньорами де Кастельно и де Бейнак. Примечательно, что обрывистый берег напротив селения Ла-Рок-Гажак был укреплён в неизвестный период времени.

Новое время

Со временем, после завершения англо-французских воин и французских религиозных войн, замки и дворянские усадьбы превратились в парадные резиденции. Усадьба Rochecourbe, построенная в начале XVI века, была перестроена в XVII и в XVIII веках; в ней сохранились великолепные потолочные перекрытия, украшенные на французский манер. Усадьба Soulvignac, принадлежавшая влиятельной в Перигоре семье Сольминьяк, сохранила следы готического стиля, но также полностью перестроена в XVIII веке.

Согласно преданиям первые «висящие сады» в Маркессаке на склоне холма, были выполнены по проекту знаменитого Андре Ленотра, однако они были работой одного из учеников Ленотра, садовника Поршера, выполненной по заказу Бертрана Верне, королевского советника при гражданском и уголовном суде в Сарла. Когда сеньория перешла в руки Франсуа Лавернь де Серваль (фр. François Lavergne de Cerval), он распорядился в конце XVIII века построить на вершине холма роскошную усадьбу в классическом стиле, покрытую плитняком, сохранив при этом старинную башню с лестницей.

Летом 1789 года жители Везака отказались выкапывать «Майское дерево», посаженное общинами Сарла в знак солидарности с антифеодальным движением, и власти отправили войска чтобы его убрать. Такие «майские деревья» стали прообразом деревьев свободы, которые вскоре после этого стали высаживать повсюду во Франции.

Во второй половине XIX века в коммуне начался бурный рост аграрного хозяйства благодаря совершенствованию технологий и внедрению транспортных средств. Строительство дорожного моста в Файрак (современный Кастельно-ла-Шапель) в 1880 году и прокладка прямой дороги в Сарла (современная трасса D57) образовали транспортный узел. К тому же в 1884 году из Бордо проложили железнодорожную ветку в Сарла, и именно в Везаке построили вокзал, обслуживавший соседние коммуны, чья туристическая привлекательность (два соседних селения, Ла-Рок-Гажак и Бейнак-э-Казнак, внесены в список «Самые красивые города Франции») стала признана далеко за пределами района Сарла. На землях коммуны выращивали табак и злаковые, на которые был очень высокий спрос и в тот период в Везаке строили красивые сельскохозяйственные постройки из светлого известняка, а их крыши крыли плитняком или черепицей.

Прекращение аграрной деятельности превратило Везак в место жительства горожан и иностранцев, привлекаемых богатым культурным наследием и хорошим климатом этого района. Одновременно в районе угасло речное судоходство (на протяжении веков именно по реке перевозили лес, камни и продукты сельского хозяйства) вследствие конкуренции с железнодорожным транспортом.

В период Второй империи Жюльен де Серваль, ещё один судья из Сарла, унаследовал Маркессак и начал расширять парк в итальянском стиле. У него родилась идея высадить большое количество самшитовых кустов, обрезанных в технике топиаров. Так в Везаке появилась главная достопримечательность, привлекающая множество туристов. В конце XX века в садах были проведены восстановительные работы.

Новейшее время

Французский дипломат, граф Шарль де Бопуа де Сен-Олер (фр. Charles de Beaupoil de Sainte-Aulaire) купил участок земли на уступе у обрыва Ла-Малартри на берегу Дордони и в начале XX века начал строительство великолепного шато в стиле нео-ренессанса. Для этого участок у скалы расширили при помощи взрывных работ, а само строительство шато Ла-Малартри длилось около 30 лет.

В первой половине XX века во Франции началось массовое переселение жителей из деревень в города. Это течение было усилено тяжёлым поражением виноградников из-за эпидемии филлоксеры и крупными человеческими потерями во время Первой мировой войны, которые привели к демографическому спаду, длившемуся несколько десятилетий.

В годы Второй мировой войны в Везаке действовали группы подпольщиков под эгидой «Armée secrete». Подпольщик, служивший секретарём мэрии, Абель Лавиаль (фр. Abel Laviale), был уличён в изготовлении фальшивых документов. Его арестовали оккупанты и казнили в июле 1944 года.

После войны в Везаке стали развивать туризм. Гостиницы, а также сельские гостевые дома и меблированные комнаты, наряду с крупными участками, выделенными под кемпинги (в 2011 году таких участков было 5) ограничили место для аграрной деятельности. В Везаке не удалось реализовать проект строительства центральной площади по чертежам французского архитектора Жана Нувеля. Поскольку Везак не смог стать центром агломерации, железнодорожный вокзал в городе был закрыт.

Река Дордонь остаётся центром притяжения туристов. Её течение здесь спокойное, что располагает к речным купаниям и лодочным прогулкам, для которых построена станция рядом с обрывом Ла-Малартри.

Большая часть владений Маркессак, включая шато и сады, отдана в аренду компании Kléber Rossillon, которая специализируется на управлении культурными и туристическими объектами, и также управляет соседним замком Кастельно (Музей средневековых войн). После проведения в садах крупных восстановительных работ их открыли для публики в марте 1997 года, и с тех пор сады Маркессак ежегодно посещают 190000 туристов.

Достопримечательности

• Пещера с наскальными изображениями первобытной эпохи возле хутора du Roc. Классифицированный исторический памятник, посещение невозможно.
• Приходская церковь святого Урбана, преимущественно романский стиль (XII век с пристройками XIV века). Классифицированный исторический памятник, за исключением колокольни.
• Шато Маркессак, XV и XVII век, фасады и кровля признаны историческим памятником в 1948 году. Сад Маркессак содержит 500 метров аллей и 150000 самшитов. Сад включен в национальный список «Выдающихся садов Франции» (Jardin remarquable).
• Шато Ла-Малартри у реки Дордонь, территориально находится ближе к деревушке Ла-Рок-Гажак, но расположено в коммуне Везак. Небольшая ренессансная усадьба построенная в самом конце XIX века графом Огюстом де Сен-Олер (1866—1954), послом Франции в Великобритании.
• Имение Rochecourbe (XV—XVIII века). На потолочных перекрытиях представлены соседние замки и усадьбы.
• Имение Soulvignac (XVI—XVIII века). Голубятня. Красивая старинная мельница, Moulin de Soulvignac или Moulin-Caillou сохранилась в небольшом отдалении.

Литература

• Romain Bondonneau. Vézac : Nature, Histoire, Jardins de Marqueyssac. — Association Périgord Patrimoine, 2009. — 36 p. — ISBN 2-952765-3-4.
• Jean Maubourguet. La Renaissance au cœur du Périgord Noir ou le Sarladais au XV—XVI siècles. — Перигё: Éditions Pierre Fanlac, 1976. — 168 p.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Везак (Дордонь)
• [www.sarlat-tourisme.com/vezac Везак на сайте офиса по туризму Чёрного Перигора]

Франция

Отрывок, характеризующий Везак (Дордонь)

– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.