Венецианский Кипр

Венецианский Кипр представлял собой самую восточную экономическую колонию, а заодно и военную крепость Венецианской республики в Средиземноморье в период между 1489—1571 годах. История венецианского Кипра завершилась в результате победоносного вторжения войск Османской империи, которые после многомесячной осады овладели тремя крепостями острова и включили его в состав Османской империи. Ввиду нарастающей османской угрозы, венецианцы уделяли наибольшее внимание развитию военной инфраструктуры острова — строительству крепостей, мостов и дорог. Экономическая жизнь держалась на производстве и экспорте сахара и вина. В венецианский период экономика Кипра, несмотря на былую славу капиталистической машины Венеции, постепенно приходила в упадок из-за низкой эффективности крепостного труда эксплуатируемых греческих крестьян, а также из-за нарастания конфликтности между православным греческим населением, находящимся в подчинённом положении, и венецианским меньшинством, насаждавшим католицизм.

Инкорпорация

Венеция очень долго, почти пять столетий, шла к непосредственному включению Кипра в свой состав. Первые венецианские купцы начали наращивать своё торговое присутствие в тогда ещё византийском Кипрe после 1000 года. Несмотря на значительную военно-торговую мощь Венеции в период своего максимального могущества (середина ХIII века), планы островной монархии на Кипре всякий раз в политическом отношении предвосхищали другие соперники в борьбе за богатства Передней Азии: сначала франкские рыцари создали здесь Кипрское королевство, которое в целом заслужило расположение местного греческого населения, в особенности его более знатной прослойки. Кипро-генуэзская война, завершившаяся в 1374 году, привела к отторжению от Кипрского королевства его главного торгового порта — г. Фамагуста, приносившего основную часть поступлений в казну, и наложение огромной контрибуции, поставившей королевство на грань банкротства, привело к тому, что Кипр попал в непреодолимую финансовую зависимость в первую очередь от Генуи, хотя также и от Венеции, что позволило последней постоянно держать остров под своим радаром. Последствия кипро-генуэзской войны были столь разрушительны для Кипрского королевства, выразились в таких материальных потерях и убытках, что королевство не смогло уже вернуться на предыдущий уровень экономического развития и политического могущества вплоть до конца своего существования в 1489 году, что было на руку Венеции. Решающим фактором в аннексии острова Венецией было то что последняя королева Кипра, Катерина Корнаро, была по происхождению венецианкой. Под давлением она передала остров Венеции в обмен на владение округом Азоло в пределах венецианской террафермы. Прямое вторжение Венеции помогло ликвидировать вассальную зависимость Кипра от египетских султанов, установленную в 1426 году, но османскую угрозу Венеции была снять уже не под силу.

Управление

В целом венецианское правление на Кипре проходило в обстановке судорожной подготовки к неминуемому османскому вторжению и скорее напоминало затянувшуюся агонию. Местное же греческое население при этом находилось в состоянии безразличия и оцепенения по отношению к османам и нарастающей ненависти по отношению к венецианцам. Коррупция, которую венецианцы не в состоянии были искоренить, не облегчали жизнь простых греков. Кроме этого, венецианцы подняли налоги для финансирования строительства оборонительных сооружений и занимались насаждением католичества, вызывая недовольство греческих священников. Как и на Крите, венецианцы практически полностью отстранили пассивное и инертное греческое население от участия в политической жизни страны, a их политика планомерного вытеснения православных канонов католическими и полное упразднение местного православного духовенства раздражала местное население. Доходило то того, что местные греки открыто сотрудничали с турками, которые предоставляли большую автономию православной церкви на землях, отнятых у Византийской империи. Более того, постепенный захват турками всех греческих земель создавал атмосферу неминуемого падения Крита в греческой общине острова. Большинство греков подсознательно готовило себя к новой жизни в мусульманском государстве. Даже в этой ситуации венецианцы практически не шли на уступки местному населению.

Падение

Тем временем, Османская империя продолжала расширятся и венецианский Кипр судорожно готовился к атаке с севера. Султан Селим II, пришедший к власти в 1566 году, решил захватить Кипр (существует легенда, что причиной этому была любовь пьяницы-султана к хорошему кипрскому вину). С начала 1568 года в Венецию начали поступать тревожные известия: турецкие агенты начали разжигать недовольство среди населения Кипра, турецкие корабли разведывали кипрские гавани, султан заключил с императором Максимилианом II восьмилетнее перемирие, высвободив тем самым свои войска.Венецианцы в срочном порядке возводилиукрепления Никосии и Фамагусты. Но и они не смогли сдержать натиска Османской империи: в 1570 году Никосия была захвачена. Почти год спустя, после долгой осады, Фамагуста тоже была взята турками-османами. В ходе вторжения погибло или было продано в рабство около 56 000 жителей острова. Для возмещения потерь султан приказал поселить на Кипре 20 000 мусульман. По условиям подписанного 3 марта 1573 года мирного договора Венеция отказалась от всех притязаний на Кипр. По условиям мирного договора Венеция брала обязательство платить султану по 300 тысяч дукатов в течение трёх лет и отказаться от всех притязаний на Кипр. Подписание мира между Венецианской республикой и Османской империей вызвало шок в испанских владениях. Там полагали, что после победы при Лепанто турки не представляют угрозы, и поступок Венеции расценили как предательство христианского мира. Потеря Кипра привело к началу периода безраздельного господства османского флота в Восточном Средиземноморье, что фактически сделало неминуемым постепенную утрату Венецией также и Крита, завоевание которого турками началось в 1648 и закончилось в 1715 году. Западноевропейские порядки вернулись на Кипр только вместе с чиновниками и военными Британской империи в 1878 году.

Последствия

В эпоху венецианского правления в местный кипрский диалект греческого языка вошли многие итало-венецианские заимствования: βαντζάρω «προχωρώ» (< avanzare), γάρπος «καμάρι» (< garbo), ζόπ-πος «αδέξιος» (< zoppo), κάστϊον «βάσανο» (< castigo), κουρτέλ-λα «μαχαίρι» (< coltella), πιν-νιάδα «πήλινη χύτρα» (< pignada).

Отрывок, характеризующий Венецианский Кипр

Впереди Шамшева точно так же Долохов должен был исследовать дорогу, чтобы знать, на каком расстоянии есть еще другие французские войска. При транспорте предполагалось тысяча пятьсот человек. У Денисова было двести человек, у Долохова могло быть столько же. Но превосходство числа не останавливало Денисова. Одно только, что еще нужно было знать ему, это то, какие именно были эти войска; и для этой цели Денисову нужно было взять языка (то есть человека из неприятельской колонны). В утреннее нападение на фуры дело сделалось с такою поспешностью, что бывших при фурах французов всех перебили и захватили живым только мальчишку барабанщика, который был отсталый и ничего не мог сказать положительно о том, какие были войска в колонне.
Нападать другой раз Денисов считал опасным, чтобы не встревожить всю колонну, и потому он послал вперед в Шамшево бывшего при его партии мужика Тихона Щербатого – захватить, ежели можно, хоть одного из бывших там французских передовых квартиргеров.


Был осенний, теплый, дождливый день. Небо и горизонт были одного и того же цвета мутной воды. То падал как будто туман, то вдруг припускал косой, крупный дождь.
На породистой, худой, с подтянутыми боками лошади, в бурке и папахе, с которых струилась вода, ехал Денисов. Он, так же как и его лошадь, косившая голову и поджимавшая уши, морщился от косого дождя и озабоченно присматривался вперед. Исхудавшее и обросшее густой, короткой, черной бородой лицо его казалось сердито.
Рядом с Денисовым, также в бурке и папахе, на сытом, крупном донце ехал казачий эсаул – сотрудник Денисова.
Эсаул Ловайский – третий, также в бурке и папахе, был длинный, плоский, как доска, белолицый, белокурый человек, с узкими светлыми глазками и спокойно самодовольным выражением и в лице и в посадке. Хотя и нельзя было сказать, в чем состояла особенность лошади и седока, но при первом взгляде на эсаула и Денисова видно было, что Денисову и мокро и неловко, – что Денисов человек, который сел на лошадь; тогда как, глядя на эсаула, видно было, что ему так же удобно и покойно, как и всегда, и что он не человек, который сел на лошадь, а человек вместе с лошадью одно, увеличенное двойною силою, существо.
Немного впереди их шел насквозь промокший мужичок проводник, в сером кафтане и белом колпаке.
Немного сзади, на худой, тонкой киргизской лошаденке с огромным хвостом и гривой и с продранными в кровь губами, ехал молодой офицер в синей французской шинели.
Рядом с ним ехал гусар, везя за собой на крупе лошади мальчика в французском оборванном мундире и синем колпаке. Мальчик держался красными от холода руками за гусара, пошевеливал, стараясь согреть их, свои босые ноги, и, подняв брови, удивленно оглядывался вокруг себя. Это был взятый утром французский барабанщик.
Сзади, по три, по четыре, по узкой, раскиснувшей и изъезженной лесной дороге, тянулись гусары, потом казаки, кто в бурке, кто во французской шинели, кто в попоне, накинутой на голову. Лошади, и рыжие и гнедые, все казались вороными от струившегося с них дождя. Шеи лошадей казались странно тонкими от смокшихся грив. От лошадей поднимался пар. И одежды, и седла, и поводья – все было мокро, склизко и раскисло, так же как и земля, и опавшие листья, которыми была уложена дорога. Люди сидели нахохлившись, стараясь не шевелиться, чтобы отогревать ту воду, которая пролилась до тела, и не пропускать новую холодную, подтекавшую под сиденья, колени и за шеи. В середине вытянувшихся казаков две фуры на французских и подпряженных в седлах казачьих лошадях громыхали по пням и сучьям и бурчали по наполненным водою колеям дороги.
Лошадь Денисова, обходя лужу, которая была на дороге, потянулась в сторону и толканула его коленкой о дерево.
– Э, чег'т! – злобно вскрикнул Денисов и, оскаливая зубы, плетью раза три ударил лошадь, забрызгав себя и товарищей грязью. Денисов был не в духе: и от дождя и от голода (с утра никто ничего не ел), и главное оттого, что от Долохова до сих пор не было известий и посланный взять языка не возвращался.
«Едва ли выйдет другой такой случай, как нынче, напасть на транспорт. Одному нападать слишком рискованно, а отложить до другого дня – из под носа захватит добычу кто нибудь из больших партизанов», – думал Денисов, беспрестанно взглядывая вперед, думая увидать ожидаемого посланного от Долохова.
Выехав на просеку, по которой видно было далеко направо, Денисов остановился.
– Едет кто то, – сказал он.
Эсаул посмотрел по направлению, указываемому Денисовым.
– Едут двое – офицер и казак. Только не предположительно, чтобы был сам подполковник, – сказал эсаул, любивший употреблять неизвестные казакам слова.
Ехавшие, спустившись под гору, скрылись из вида и через несколько минут опять показались. Впереди усталым галопом, погоняя нагайкой, ехал офицер – растрепанный, насквозь промокший и с взбившимися выше колен панталонами. За ним, стоя на стременах, рысил казак. Офицер этот, очень молоденький мальчик, с широким румяным лицом и быстрыми, веселыми глазами, подскакал к Денисову и подал ему промокший конверт.
– От генерала, – сказал офицер, – извините, что не совсем сухо…
Денисов, нахмурившись, взял конверт и стал распечатывать.
– Вот говорили всё, что опасно, опасно, – сказал офицер, обращаясь к эсаулу, в то время как Денисов читал поданный ему конверт. – Впрочем, мы с Комаровым, – он указал на казака, – приготовились. У нас по два писто… А это что ж? – спросил он, увидав французского барабанщика, – пленный? Вы уже в сраженье были? Можно с ним поговорить?
– Ростов! Петя! – крикнул в это время Денисов, пробежав поданный ему конверт. – Да как же ты не сказал, кто ты? – И Денисов с улыбкой, обернувшись, протянул руку офицеру.
Офицер этот был Петя Ростов.
Во всю дорогу Петя приготавливался к тому, как он, как следует большому и офицеру, не намекая на прежнее знакомство, будет держать себя с Денисовым. Но как только Денисов улыбнулся ему, Петя тотчас же просиял, покраснел от радости и, забыв приготовленную официальность, начал рассказывать о том, как он проехал мимо французов, и как он рад, что ему дано такое поручение, и что он был уже в сражении под Вязьмой, и что там отличился один гусар.
– Ну, я г'ад тебя видеть, – перебил его Денисов, и лицо его приняло опять озабоченное выражение.
– Михаил Феоклитыч, – обратился он к эсаулу, – ведь это опять от немца. Он пг'и нем состоит. – И Денисов рассказал эсаулу, что содержание бумаги, привезенной сейчас, состояло в повторенном требовании от генерала немца присоединиться для нападения на транспорт. – Ежели мы его завтг'а не возьмем, они у нас из под носа выг'вут, – заключил он.
В то время как Денисов говорил с эсаулом, Петя, сконфуженный холодным тоном Денисова и предполагая, что причиной этого тона было положение его панталон, так, чтобы никто этого не заметил, под шинелью поправлял взбившиеся панталоны, стараясь иметь вид как можно воинственнее.
– Будет какое нибудь приказание от вашего высокоблагородия? – сказал он Денисову, приставляя руку к козырьку и опять возвращаясь к игре в адъютанта и генерала, к которой он приготовился, – или должен я оставаться при вашем высокоблагородии?