Гембицкий, Лаврентий

Лаврентий Гембицкий Wawrzyniec Gembicki<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Вавжинец Гембицкий</td></tr>
Епископ хелминский
10 ноября 1600 года — 19 апреля 1610 года
Предшественник:	Пётр Тылицкий
Преемник:	Матей Конопацкий
Епископ куявский
14 марта 1610 года — 10 февраля 1616 года
Предшественник:	Матей Пстроконский
Преемник:	Павел Волуцкий
Примас Польши и архиепископ гнезненский
14 марта 1616 года — 10 февраля 1624 года
Предшественник:	Войцех Барановский
Преемник:	Генрик Фирлей
Подканцлер коронный
1607 — 1609
Предшественник:	Станислав Минский
Преемник:	Феликс Крыский
Канцлер великий коронный
1609 — 1613
Предшественник:	Матей Пстроконский
Преемник:	Феликс Крыский
Рождение:	5 августа 1559(1559-08-05) Гембице
Смерть:	10 февраля 1623(1623-02-10) (63 года) Лович
Похоронен:	Гнезненский кафедральный собор
Династия:	Гембицкие
Отец:	Павел Гембицкий
Мать:	Анна Ловенцкая

Лаврентий Гембицкий (польск. Wawrzyniec Gembicki, 5 августа 1559, Гембице — 10 февраля 1624, Лович) — римско-католический и государственный деятель Речи Посполитой, епископ хелминский (1600—1610) и куявский (1610—1616), архиепископ гнезненский и примас Польши (1616—1624), подканцлер коронный (1607—1609), канцлер великий коронный (1609—1613), секретарь великий коронный (с 1595 года).

Молодость и учёба

Представитель польского шляхетского рода Гембицких герба «Наленч». Родился 5 августа 1559 года в Гембице. Сын Павла Гембицкого и Анны Ловенцкой. После первоначального обучения в Ходзеже учился в Академии Любранского и иезуитском коллегиуме в Познани. В 1576—1577 годах он учился в иезуитской академии в баварском Ингольштадте, где изучал философию и право. После возвращения на родину продолжил обучение в Краковской Академии. Во время учёбы принял сан священника.

Начало карьеры

После учёбы Лаврентий Гембицкий начал работать в канцелярии подканцлера коронного Войцеха Барановского. Трудолюбие, способности и поддержка дальнего родственника Яна Замойского принесли ему должность секретаря короля Стефана Батория, а с 1587 года — короля Сигизмунда III Вазы. В 1595 году он получил должность секретаря великого коронного. В 1596 году он участвовал в дипломатической миссии в Ватикан, где его речь окончательно убедила папу римского Климента VIII о правильности претензий Речи Посполитой на Молдавию.

Епископ хелминский

10 ноября 1600 года Лаврентий Гембицкий был назначен епископом хелминского. 1 апреля 1601 года был рукоположен в епископа Станиславом Карнковским. Однако из-за отсутствия прусского индигената его назначение встретило сопротивление со стороны генерального сеймика Королевской Пруссии. Энергично боролся против Реформации, усилил католическую церковную организацию, лично инспектировал приходы, заботился об укреплении церковной дисциплины, пересмотрел устав Хелминского кафедрального капитула (1603) и создал в нём пребенду каноника-богослова. Несмотря на сопротивление капитула, 21 июня 1605 года прибыл на епархиальный синод в Хелмно. Поддерживал иезуитов в Торуни, при поддержке вооруженной шляхты вернул их в этот город. Восстановил в Торуни процессии Божьего Тела. В качестве субделегата папы курировал реформирование женского ордена бенедиктинок в хелминском монастыре (1606), утвердил их новый устав. Принимал активное участие в заседании провинциальном синоде в Пётркуве в 1607 году.

Епископ куявский

В 1610 году Лаврентий Гембицкий был назначен епископом куявским, но позднее с согласия короля и сейма оставил ранее занимаемую должность канцлера великого коронного. В качестве епископа куявского выступал против лютеран в Гданьске и восстановил в этом городе католическую церковную организацию. Поселил иезуитов в Старых Шкотах под Гданьском, ввел новое разделение поморского архидиаконата, а в 1612 году провел епархиальный синод во Влоцлавеке.

Примас Польши и архиепископ гнезненский

12 октября 1615 года Лаврентий Гембицкий получил от польского короля Сигизмунда III Вазы назначение на должность архиепископа гнезненского и примаса Польши, а 8 мая 1616 году получил подтверждение от папы римского. Как примас Вавжинец Гембицкий зарекомендовал себя как отличный хозяин, воскресивший разрушенную экономику гнезненской архиепархии. Организовал многочисленные фонды, восстановил по архивным данным гнезненский собор и другие костёлы. Проявлял заботу о библиотеке капитула и семинарии. Заботился о резиденции примаса в Ловиче, а также щедро одарял Орден бернардинцев. Его великолепный двор стал одним из очагов культурной жизни Речи Посполитой.

Канцлер и политик

В 1607 году Лаврентий Гембицкий был назначен подканцлером коронным, а в 1609 году стал великим канцлером коронным. Поддерживал восточную политику Сигизмунда III Вазы. В 1610 году принимал участие в военном походе Сигизмунда Вазы на Смоленск, активно собирая необходимые на неё средства. В 1611 году он организовал в Варшаве пышную церемонию приветствия короля и польской армии, вернувшихся из московского похода. После провала московской политики монарха в 1613 году передал должность канцлера великого коронного Феликсу Крыскому, но остался верен концепции подчинения Речью Посполитой Русского государства. В 1613 году он руководил сеймовой комиссией в Быдгоще, которая должна была удовлетворить требования войск о выплате денежного жалованья, довёл дело до соглашения и отказа от конфедерации. Он был сторонником мира с Османской империей, однако на синодах в Ловиче в 1620 и Пётркуве в 1621 годах убедил духовенство оказать финансовую поддержку в начавшейся войне с Портой. В 1621 году во время военной кампании короля Сигизмунда Вазы против турок примас Вавжинец Гембицкий был оставлен наместником в Короне. На сейме в 1623 году он пытался добиться соглашения между униатами и православными.

Скончался 10 февраля 1624 года в Ловиче, был похоронен в Гнезненском кафедральном соборе.

Источники

• Wawrzyniec Gembicki (1559—1624) arcybiskup gnieźnieński // Polski Słownik Biograficzny . — T. 7. — S. 382.

Ссылки

• [www.sejm-wielki.pl/b/6.35.35 Wawrzyniec Gembicki z Gembic h. Nałęcz]  (польск.)
• [www.catholic-hierarchy.org/bishop/bgemw.html Archbishop Wawrzyniec Gembicki Биография на сайте католической иерархии]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Гембицкий, Лаврентий

Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.