Гимн Уругвая
Поделись знанием:
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»
Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
| Orientales, la Patria o la Tumba! | |
|---|---|
| Уругвайцы, отчизна либо могила! | |
 Нотная запись гимна Уругвая | |
| Автор слов | Франсиско Акунья де Фигероа, 1833 |
| Композитор | Francisco José Debali, 1845 |
| Страна |  Уругвай
|
| Утверждён | 1848 году |
Содержание
Авторы
Текст гимна писал Франсиско Акунья де Фигероа, который написал и Гимн Парагвая. Текст был официально принят как государственный гимн 8 июля 1833 года. Это самый длинный из государственных гимновК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3968 дней] — его полное исполнение занимает около пяти минут. Обычно исполняются только два первых его куплета.
Музыку сочинили Франсиско Хосе Дебали и Фернандо Кихано, предположительно на основе музыкальной темы из оперы Доницетти. Впервые эта музыка была исполнена 19 июля 1845 года, и 25 июля 1848 года она была официально принята как государственный гимн.
Через 90 лет, 20 мая 1938 года, в гимн были внесены изменения, предложенные Херардо Грассо и Беноне Калькавеккиа.
Текст гимна (на испанском языке)
- Orientales la Patria o la Tumba!
- Libertad o con gloria morir!
- Es el voto que el alma pronuncia,
- Y que heroicos sabremos cumplir!
- Libertad, libertad Orientales!
- Ese grito a la Patria salvó
- Que a sus bravos en fieras batallas
- De entusiasmo sublime inflamó.
- De este don sacrosanto la gloria
- Merecimos tiranos temblad!
- Libertad en la lid clamaremos,
- Y muriendo, también libertad!
- Dominado la Iberia dos mundos
- Ostentaba sus altivo poder,
- Y a sus plantas cautivo yacía
- El Oriente sin nombre ni ser;
- Mas, repente sus hierros trozando
- Ante el dogma que Mayo inspiró,
- Entre libres, déspotas fieros,
- Un abismo sin puente se vió.
- Su trozada cadena por armas,
- Por escudo su pecho en la lid,
- De su arrojo soberbio temblaron
- Los feudales campeones del Cid:
- En los valles, montañas y selvas
- Se acometen con muda altivez,
- Retumbando con fiero estampido
- Las cavernas y el cielo a la vez.
- El estruendo que en torno resuena
- De Atahualpa la tumba se abrió,
- Y batiendo sañudo las palmas
- Su esqueleto, venganza! gritó:
- Los patriotas el eco grandioso
- Se electrizan en fuego marcial,
- Y en su enseña más vivo relumbra
- De los Incas el Dios inmortal.
- Largo tiempo, con varia fortuna,
- Batallaron liberto, y señor,
- Disputando la tierra sangrienta
- Palmo a palmo con ciego furor.
- La justicia, por último, vence
- Domeñando las iras de un Rey;
- Y ante el mundo la Patria indomable
- Inaugura su enseña, y su rey.
- Orientales, mirad la bandera,
- De heroísmo fulgente crisol;
- Nuestras lanzas defienden su brillo,
- Nadie insulte la imagen del sol!
- De los fueros civiles el goce
- Sostengamos; y el código fiel
- Veneremos inmune y glorioso
- Como el arca sagrada Israel.
- Porque fuese más alta tu gloria,
- Y brillasen tu precio y poder,
- Tres diademas, ho Patria, se vieron
- Tu dominio gozar, y perder.
- Libertad, libertad adorada,
- Mucho cuestas tesoro sin par!
- Pero valen tus goces divinos
- Esa sangre que riega tu altar
- Si a los pueblos un bárbaro agita,
- Removiendo su extinto furor,
- Fratricida discordia evitemos,
- Diez mil tumbas recuerdan su horror!
- Tempestades el Cielo fulmina,
- maldiciones desciendan sobre él,
- Y los libres adoren triunfante
- de las leyes el rico joyel.
- De laureles ornada brillando
- La Amazona soberbia del Sud,
- En su escudo de bronce reflejan
- Fortaleza, justicia y virtud.
- Ni enemigos le humillan la frente,
- Ni opresores le imponen el pie:
- Que en angustias selló su constancia
- Y en bautismo de sangre su fé.
- Festejando la gloria, y el día
- De la nueva República el Sol,
- Con vislumbres de púrpura y oro,
- Engalana su hermoso arrebol.
- Del Olimpo la bóveda augusta
- Resplandece, y un ser divinal
- Con estrellas escribe en los cielos,
- Dulce Patria, tu nombre inmortal.
- De las leyes el Numen juremos
- Igualdad, patriotismo y unión,
- Inmolando en sus aras divinas
- Ciegos odios, y negra ambición.
- Y hallarán los que fieros insulten
- La grandeza del Pueblo Oriental,
- Si enemigos, la lanza de Marte
- Si tiranos, de Bruto el puñal
Перевод на русский язык (переводчик Сергей Котов)
- Уругвайцы, Отечество либо Могила!
- Свобода или умрёт слава!
- Уругвайцы, Отечество либо Могила!
- Свобода или умрёт слава!
- Этот выбор, что душа сказала
- И знать, что героически встретили!
- Этот выбор, что душа сказала
- И знать, что героически встретили! героически встретили!
- Этот выбор, что душа сказала
- И знать, что героически встретили! героически встретили!
- героически встретили!
- героически встретили!
- Свобода, Свобода Уругвайцы!
- Это крик спасённой Родины.
- Что к их храбрости в яростных боях
- С увлечением возвышенно воспалённо.
- Свобода, Свобода Уругвайцы!
- Это крик спасённой Родины.
- Что к их храбрости в яростных боях
- С увлечением возвышенно воспалённо.
- С этим даром священной Славы
- Заслужили трепет тиранов! трепет тиранов! трепет тиранов!
- Свобода в борьбе выкрикивая,
- И умирает также Свобода! также Свобода! также Свобода!
- также Свобода!
- также Свобода!
- также Свобода!
- Уругвайцы, Отечество либо Могила!
- Свобода или умрёт слава!
- Уругвайцы, Отечество либо Могила!
- Свобода или умрёт слава!
- Этот выбор, что душа сказала
- И знать, что героически встретили!
- Этот выбор, что душа сказала
- И знать, что героически встретили! героически встретили!
- Этот выбор, что душа сказала
- И знать, что героически встретили! героически встретили!
- героически встретили!
- героически встретили!
Источники информации
- [www.minterior.gub.uy/simbolos/simbnac/dto180252/dto180252.htm Decreto sobre los símbolos nacionales]
Напишите отзыв о статье "Гимн Уругвая"
Ссылки
- [country.turmir.com/anthem_205.html Mp3-версия гимна]
| ||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Гимн Уругвая
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»
Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
