Гун Ли

Гун Ли
кит. трад. 鞏俐, упр. 巩俐
Гун Ли (2011 год)
Дата рождения:	31 декабря 1965(1965-12-31) (58 лет)
Место рождения:	Шэньян, КНР
Гражданство:	КНР КНР → Сингапур Сингапур
Профессия:	актриса
Карьера:	1987—наст. время
Направление:	драма
Награды:

Гун Ли (кит. трад. 鞏俐, упр. 巩俐, пиньинь: Gǒng Lì; р. 31 декабря 1965 года) — китайская актриса, получившая международное признание благодаря работе с режиссёром Чжан Имоу и способствовавшая популяризации китайского кино в Европе и США. Обладательница многочисленных премий, включая две награды «Золотой петух», премии Национального совета кинокритиков США, Берлинского, Каннского, Венецианского кинофестивалей. Обладательница почётного звания «Артист Мира».

Международную популярность актриса завоевала, снимаясь в фильмах Чжан Имоу, который одновременно являлся и её возлюбленным (но не мужем). Их третья совместная работа «Зажги красный фонарь» была номинирована на «Оскар» как «Лучший фильм на иностранном языке», а картина «Цю Цзюй подаёт в суд» была признана лучшей на Венецианском кинофестивале 1992 года. Однако уже спустя три года Гун Ли и Чжан Имоу разорвали отношения и прекратили сотрудничество, что, впрочем, не отразилось на популярности актрисы, которая продолжила сниматься в картинах теперь уже других режиссёров. Первой серьёзной ролью у другого режиссёра стала роль в фильме Чэнь Кайгэ «Прощай, моя наложница» (1993).

В ноябре 1996 года Гун Ли вышла замуж за сингапурского табачного магната, а в 2008 году актриса сменила китайское гражданство на сингапурское.

Биография

Детство и юность

Гун Ли, пятый ребёнок в семье, родилась в городе Шэньян провинции Ляонин. Её отец, Гун Лицзэ (кит. 巩力泽), был профессором экономики в Ляонинском университете, а мать, Чжао Ин (кит. 赵英), которой к моменту рождения Гун Ли исполнилось сорок лет, была материаловедом в том же университете. Девушка росла в Цзинане, центре провинции Шаньдун, куда её семья переехала вслед за родителями, которые в скором времени после рождения дочери получили работу в Шаньдунском университете. Как вспоминала мать актрисы, вторая дочка была незапланированным ребёнком и у родителей Гун Ли была мысль оборвать беременность, но по настоянию старших членов семьи они решили оставить ребёнка.

Уже в раннем детстве Гун Ли проявляла способности к пению и актёрские задатки: она в точности повторяла специфику разговора других людей, как то, жестикуляция, выражения лица, даже акцент и тембра голоса. Её любимым фильмом была картина «Красные охранники на озере Хонлу» и, как вспоминала мама актрисы, девочка часто напевала строки из песни к киноленте, ровно как и другие фразы из понравившихся ей композиций. В то время ей ещё не исполнилось и четырёх лет. Проявление интереса к искусству у маленькой Гун Ли не стало совершенной неожиданностью для родителей, поскольку в молодости и они принимали участие в певческих и танцевальных конкурсах. Однако Ли Цзэ надеялся, что младшая дочь, как и остальные дети, будет усердно учиться, поступит в университет и пойдёт по его стопам, отнюдь не возлагая надежды на её карьеру в искусстве. Чжао Ин же всячески поддерживала интерес дочери к танцам и пению, став фактически первым проводником в мир искусства.

Во время обучения в начальной школе учителя заметили в Гун Ли певческий и актёрский талант и рекомендовали её для выступления на местной радиостанции. Во время обучения в высшей школе она продолжала активно выступать со школьной труппой. Вспоминая школьные годы, актриса позже признавалась: «Я никогда не считалась красивой. Правда. В детстве меня всегда считали страшненькой: маленькие глазки, маленький рот, да к тому же четыре торчащих зуба… правда, неплохо пела песни. Женщиной, которой я восхищалась больше всего, была Сун Мэйлин. Она намеревалась превратить красоту в собственный образ жизни и основной принцип существования, а также осуществлять могущественное политическое руководство. Сыграть её в кино — моя самая большая мечта, но я знаю, что это невозможно, поскольку я недостаточно красивая».

Внешние изображения
	[www.flickr.com/photos/27117418@N07/3936924779/in/set-72157617943532063 Момоэ Ямагути и Гун Ли в сравнении]

Завершив начальное образование в 1983 году, девушка постаралась поступить на факультет искусств Шаньдунского педагогического института и в Педагогический институт Цюйфу, но получила отказ в обоих случаях. В следующем году Гун Ли также получила отказ, на этот раз со стороны Шаньдунского института искусств и Института искусств Народно-освободительной армии (кит. 解放军艺术学院). Однако в 1985 году ей посчастливилось встретить режиссёра Инь Давея (кит. 尹大为), который посвятил своё свободное время подготовке Гун Ли к вступительным экзаменам. Спустя годы режиссёр будет вспоминать, что при первой встрече девушка его обескуражила ответом на вопрос, почему она хочет стать актрисой: «Все говорят, что я похожа на Момоэ Ямагути. На самом деле я так не считаю. Я это я. Я — Гун Ли. Я хочу, чтобы другие говорили: „Я похожа на Гун Ли“». Мечта девушки осуществилась спустя четверть века, когда с ней начали сравнивать двух других китайских актрис, получивших международное признание, — Чжан Цзыи и Юй Нань.

В июле того же года девушка получила приглашение от престижной Центральной академии драмы в Пекине, которую окончила в 1989 году. Там же начинающая актриса познакомилась с режиссёром Чжан Имоу, сотрудничество с которым и принесёт ей мировую известность.

Союз с Чжан Имоу

Свою первую роль Гун Ли сыграла ещё в студенческие годы. Она прошла кастинг на главную женскую роль в фильме молодого режиссёра Чжан Имоу «Красный гаолян». Эта картина послужила началом для чрезвычайно успешного творческого союза молодой актрисы и начинающего режиссёра, отношения которых в скором времени вышли за пределы съёмочной площадки.

В преддверии съёмок «Красного гаоляна» Чжан Имоу столкнулся с проблемой выбора актрисы для главной роли: тогда как весной 1987 года остальные актёры уже были утверждены, режиссёр хотел задействовать в фильме молодую, никому не известную актрису, но никак не мог найти подходящую кандидатуру для роли Девяточки — главной героини фильма. В поисках претенденток на главную роль помощник режиссёра Ян Фэнлян (кит. 杨凤良) прибыл в Центральную академию драмы, где провёл кастинг среди студенток академии. Ян уже сделал свой выбор (на дочери режиссёра Ли Вэньхуа) и готов был возвращаться домой, когда один из студентов, Ли Тун (кит. 李彤), заметил, что если бы на кастинге присутствовала Гун Ли, она бы лучше чем кто-либо другой подошла для этой роли. В то время будущая известная актриса снимала в Гуанчжоу свою дебютную работу — телеспектакль «Случай на летних каникулах» и по объективным причинам не могла принять участие в кастинге. Впрочем Ян Фэнлян не проигнорировал замечание, внимательно выслушал студента и попросил предоставить фотографии актрисы. Когда Гун Ли вернулась из поездки, Ян вновь прибыл в Академию, на этот раз уже с Чжан Имоу, и в тот же день они утвердили Гун Ли как исполнительницу главной роли.

Спустя многие годы Чжан Имоу так вспоминал первую встречу с Гун Ли: «С первого взгляда она произвела на меня впечатление прелестной и умной [девушки] с выразительным взглядом. В тот момент она была одета в широкополую одежду, размер которой в моём представлении не соответствовал тому, какой я представлял главную героиню „Красного гаоляна“. В то же время я представлял главную героиню крепкой эмоциональной девушкой. Позже, познакомившись чуть ближе, я обнаружил, что она обладает тем характером, который в точности нужен персонажу».

Картина «Красный гаолян» получила мировое признание, одержав среди прочих победу в номинации лучший фильм на Берлинском международном кинофестивале. В Китае картина получила две главные кинопремии — «Сто цветов» и «Золотой петух». В это время к Гун Ли, которая все ещё не завершила обучение в академии, приходит мировая известность: ей вручают награды, приглашают на церемонии международных кинофестивалей, называют одной из красивейших женщин мира. В 1989 году, когда актриса наконец-то выпустилась из университета, она сыграла роль в «Цзюй Доу». Успех этой картины был закреплён следующей работой «Зажги красный фонарь», режиссёром которой в очередной раз выступил Чжан Имоу.

Последней работой Гун Ли с Чжан Имоу стала картина «Шанхайская триада». В 1996 году актриса вышла замуж за сингапурского табачного магната. С того времени она стала сниматься как в картинах американских режиссёров, так и в работах других китайских режиссёров, за исключением того, сотрудничество с которым принесло ей мировую известность.

Раскол и последующая карьера

Первой серьёзной ролью у другого режиссёра стала главная роль в фильме Чэнь Кайгэ «Прощай, моя наложница» (1993). За роль в этом фильме она в том же 1993 году получила New York Film Critics Circle Award. В 2006 году журнал Premiere отвёл Гун Ли за исполнение этой роли 89-е место в списке лучших ролей всех времен.

Получив негласный политический иммунитет благодаря своей мировой славе, Гун Ли начала критиковать политику цензуры в Китае. Её фильмы «Прощай, моя наложница» и «Цю Цзюй подаёт в суд» первоначально были запрещены в Китае за то, что содержали тонко завуалированную критику китайского правительства. Относительно же сексуального содержания в «Цзюй Доу», китайская цензура сочла фильм оказывающим «плохое влияние на физическое и духовное здоровье молодых людей».

Несмотря на свою популярность, Гун Ли в течение многих лет не снималась в Голливуде, во многом из-за неумения говорить по-английски. Она сделала свой англоязычный дебют в 2005 году, когда она снялась в роли красивой, но мстительной Хацумомо в «Мемуарах гейши».

Её другие англоязычные роли на сегодняшний день включают роли в «Китайской шкатулке» (1997), Полиция Майами (2006) и Hannibal Rising (2007). Во всех трех фильмах она учила свои английские реплики фонетически.

В 2010 году она снялась в триллере «Шанхай».

Амплуа и работа над образом

В одном из интервью Гун Ли признавалась, что каждый раз, выбирая новую роль, она ищет для себя что-то новое, отличное от предыдущих образов. Несмотря на это, на протяжении своей карьеры актриса предпочитает исполнять исключительно драматические роли, и за редким исключением — комедийные. Свои преференции актриса объясняла тем, что «драма более глубокая, [она] сильнее трогает человеческие сердца». Предпочтение актрисой образов определённого типа заметно и в том, что некоторые её роли, к примеру Императрица в «Проклятии золотого цветка» и Хацумомо в «Мемуарах гейши», имели очевидное внутреннее сходство: «обе женщины знают, чего хотят, но они находятся в социальных условиях, которые мешают им прямо выражать это. Так что они должны найти косвенные способы борьбы за то, чего они хотят достичь».

Исполнению каждой роли для Гун Ли предваряет тщательная проработка образа персонажа: «Я обычно начинаю [подготовку к исполнению], внимательно размышляя над образом и его историей. Таким образом, я могу понять его глубинную психологию, глубинные мотивы, желания, потребности, одним словом, всё то, что имеет каждая женщина, каждый человек». Чжан Имоу в начале своего сотрудничества с Гун Ли так отзывался о её работе: «Есть актрисы, которые перед началом съёмок упорно осваивают сценарий, очень сосредоточены, почти выходят за рамки заурядной личности, но как только дело доходит до съёмок на площадке, результат оказывается абсолютно посредственный. Эти актрисы потеряли божественную искру. Она же [Гун Ли] не такая. Она также старательно готовится к работе, но более того — полагается на свою интуицию. Я хочу сказать, она относится к тому типу актёров, которые чувствуют персонажа. Именно у таких актёров действительно есть божественная искра». Режиссёр также отмечал, что Гун Ли не боялась спорить на съёмочной площадке и самостоятельно предлагала те или иные коррективы, полагаясь на свою интуицию и виденье персонажа. Как об умной актрисе, которая понимает своих персонажей, отзывался о Гун Ли и другой известный режиссёр, с которым ей довелось сотрудничать — Чэнь Кайгэ.

Оценка творчества и вклад в кинематограф

Несмотря на то, что с 1995 года Гун Ли сыграла не в одном десятке фильмов, наибольшую славу ей принесли картины, режиссёром которых выступил Чжан Имоу, в частности «Красный гаолян», «Цзюй Доу» и «Зажги красный фонарь». Общим для этих трёх работ стало изображение патриархального уклада Китая начала XX века и судьбы простой китайской женщины на его фоне. Во всех трёх картинах Гун Ли исполняет роль молодой женщины, которая насильственно выдана замуж за нелюбимого человека, но которая тем не менее не соглашается с положением тихой и покорной наложницы, а бунтует против традиций, родителей, мужа и борется за свою настоящую любовь. Как отмечают исследователи Крис Бёри (англ. Chris Berry) и Мэри Фаркер (англ. Mary Farquhar), в самом протесте против патриархального уклада как таковом для китайского кинематографа эпохи политики реформ и открытости уже не было никакой кардинальной новизны: ещё в начале XX века актриса Жуань Линъюй исполняла роли падшей или овдовевшей одинокой матери («Три современные женщины» (1933), «Маленькие игрушки» (1933), «Богиня» (1934)), героини другой китайской актрисы, Се Фан, противостояли насильственным бракам или же пытались спастись бегством от них. Разница же между персонажами, исполненными Гун Ли и её предшественницами, заключалась в том, что сексуальность героинь Жуань Линъюй и Се Фан была сугубо индивидуальна, она подавалась как контраст к общенациональному патриотическому порыву, общенациональной борьбе с колониалистами и местными феодалами. Героини Гун Ли, наоборот, используют свою сексуальность для выражения общенационального протеста. В вопросе о том, против кого или чего был этот протест, мнения критиков впрочем разошлись: поскольку некоторые из них увидели в фильмах Чжан Имоу больше аллегорий, чем реальности, они довольно свободно трактовали образы героев, полагая, что протест против феодализма нельзя трактовать буквально, в метафорической форме это мог быть выражен и протест против Запада, его нового колониализма, и протест против Компартии Китая.

Освобождение женской сексуальности, которую критики ставили в заслугу Гун Ли, также получило неоднозначные трактовки. Одни рецензенты указывали на то, что героини юной актрисы стали первыми в китайском кинематографе, выступившими не только как объекты сексуального желания, но и как его субъекты, и видели в этом безусловно положительную сторону, свидетельство раскрепощения Китая, его культурной модернизации. Другие, напротив, отмечали, что Гун Ли — это не просто фигура мужской сексуальной фантазии, но и фигура фантазии мужчины-режиссёра, который, подражая Голливуду, практически продаёт актрису Западу.

Личная жизнь

Гун Ли связывали длительные отношения с Чжаном Имоу, настолько широко освещавшиеся в прессе, что Гун Ли ошибочно называли его женой. В 1995 году их роман закончился скандалом, который положил конец и творческому сотрудничеству. В 1996 году появились слухи о том, что Гун Ли вышла замуж за табачного магната из Сингапура. Актриса отрицала их до той поры, пока сингапурская газета не опубликовала копию их брачного свидетельства Они поженились в ноябре 1996 года в Гонконге,, а в 2008 году Гун Ли сменила китайское гражданство на сингапурское. В июне 2010 года пара объявила о разводе.

Фильмография

Дата выхода	Русское название	Оригинал названия	Роль	Режиссёр	Награды
1987	Красный гаолян	红高梁	Девяточка	Чжан Имоу
1989	Императрица Цыси	西太后	Гуилянь	Ли Ханьсян
	Мистер Солнечный	開心巨無霸		Филип Чань
	Операция «Пума»	代号美洲豹	Али	Чжан Имоу	Премия «Сто цветов» за лучшую женскую роль второго плана
1990	Терракотовый воин	秦俑	Зима	Чинг Сиутунг	Номинация на Hong Kong Film Award за лучшую женскую роль
	Цзюй Доу	菊豆	Цзюй Доу	Чжан Имоу
1991	Бог игроков III: Назад в Шанхай	賭俠2之上海灘賭聖	Ю Синь/Ю Мон	Ван Цзин
	Зажги красный фонарь	大红灯笼高高挂	Сон Лянь	Чжан Имоу	Премия «Сто цветов» за лучшую женскую роль
	Вечеринка многочисленной семьи	豪門夜宴	Официантка	Цуй Харк, Клифтон Ко, Альфред Чун
1992	Цю Цзюй подаёт в суд	秋菊打官司	Цю Цзюй	Чжан Имоу	Премия «Золотой петух» за лучшую женскую роль Кубок Вольпи за лучшую женскую роль Премия «Золотой феникс» за лучшую женскую роль
	Мэри с Пекина	夢醒時分	Мэри	Сильвия Чан
1993	Прощай, моя наложница	霸王别姬	Цзуй Сянь	Чэнь Кайгэ	New York Film Critics Circle Award за лучшую женскую роль второго плана
	Флиртующий ученый	唐伯虎點秋香	Чоу Хьюн	Ли Личи
1994	Хроники драконов: Девы небесной горы	新天龍八部之天山童姥	Моу Ханвань	Энди Чин
	Душа живописца	画魂	Пань Юйлян	Хуан Шуцинь
	Жить	活着	Сюй Цзячжэнь	Чжан Имоу
	Наложница великого завоевателя	西楚霸王	Люй-хоу	Стефен Шин
1995	Шанхайская триада	摇啊摇，摇到外婆桥	Сяо Цзинбао	Чжан Имоу
1996	Луна-соблазнительница	风月	Пан Жуи	Чэнь Кайгэ	Номинация на Hong Kong Film Award за лучшую женскую роль
1997	Китайская шкатулка	Chinese Box	Вивьен
1998	Император и убийца	荊柯刺秦王	принцесса Чжао	Чэнь Кайгэ
2000	Прекрасная мама	漂亮妈妈	孙丽英	孙周	премия «Золотой петух» за лучшую женскую роль премия Montreal World Film Festival за лучшую женскую роль премия «Золотой феникс» за лучшую женскую роль премия «Сто цветов» за лучшую женскую роль премия Shanghai Film Critics Awards за лучшую женскую роль
2002	Поезд Чжоу Юй	周渔的火车	Чжоу Юй	孙周	Приз Пекинского студенческого кинофестиваля «Любимая актриса»
2004	2046	2046	Су Линчжэнь	Вонг Карвай
	Эрос	Eros	Мисс Хуа	Вонг Карвай
2005	Мемуары гейши	Memoirs of a Geisha	Хацумомо	Роб Маршалл	National Board of Review Award за лучшую женскую роль второго плана номинация на премию Satellite Award в категории Best Supporting Actress — Motion Picture
2006	Полиция Майами. Отдел нравов	Miami Vice	Изабелла	Майкл Манн
	Проклятие золотого цветка	满城尽带黄金甲	императрица Лян	Чжан Имоу	Hong Kong Film Award for Best Actress Hong Kong Film Critics Award for Best Actress Nominated — Asian Film Awards for Best Actress
2007	Ганнибал: Восхождение	Hannibal Rising	Мурасаки Сикибу	Питер Уэббер
2010	Шанхай	Shanghai	Анна Лан-Тинг	Микаэль Хофстрём
2011	Чего хотят женщины	我知女人心	Ли Илун	Чэнь Дамин
2014	Возвращение	归来	Фэн Ванью	Чжан Имоу

Примечания

На этой странице есть текст на китайском языке. Без поддержки восточноазиатской письменности вы можете видеть знаки вопроса или другие знаки вместо китайских символов.

Литература

• 何明敏. Gong Li hua zhuan = 巩俐画传. — 第1版. — 汕头: 汕头大学出版社, 2006. — 251 p. — ISBN 7810369121.
• 柏邦妮. 巩俐 // 不实:柏邦妮明星访谈录. — 第1版. — 北京: 新世界出版社, 2009. — P. 131—142. — 258 p. — ISBN 9787510401145.

Отрывок, характеризующий Гун Ли

– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
– Кто это? – спросил Борис.
– Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.
– Вот эти люди, – сказал Болконский со вздохом, который он не мог подавить, в то время как они выходили из дворца, – вот эти то люди решают судьбы народов.
На другой день войска выступили в поход, и Борис не успел до самого Аустерлицкого сражения побывать ни у Болконского, ни у Долгорукова и остался еще на время в Измайловском полку.


На заре 16 числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на большой дороге. Ростов видел, как мимо его прошли вперед казаки, 1 й и 2 й эскадрон гусар, пехотные батальоны с артиллерией и проехали генералы Багратион и Долгоруков с адъютантами. Весь страх, который он, как и прежде, испытывал перед делом; вся внутренняя борьба, посредством которой он преодолевал этот страх; все его мечтания о том, как он по гусарски отличится в этом деле, – пропали даром. Эскадрон их был оставлен в резерве, и Николай Ростов скучно и тоскливо провел этот день. В 9 м часу утра он услыхал пальбу впереди себя, крики ура, видел привозимых назад раненых (их было немного) и, наконец, видел, как в середине сотни казаков провели целый отряд французских кавалеристов. Очевидно, дело было кончено, и дело было, очевидно небольшое, но счастливое. Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей победе, о занятии города Вишау и взятии в плен целого французского эскадрона. День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова. Тем больнее щемило сердце Николая, напрасно перестрадавшего весь страх, предшествующий сражению, и пробывшего этот веселый день в бездействии.
– Ростов, иди сюда, выпьем с горя! – крикнул Денисов, усевшись на краю дороги перед фляжкой и закуской.
Офицеры собрались кружком, закусывая и разговаривая, около погребца Денисова.
– Вот еще одного ведут! – сказал один из офицеров, указывая на французского пленного драгуна, которого вели пешком два казака.
Один из них вел в поводу взятую у пленного рослую и красивую французскую лошадь.
– Продай лошадь! – крикнул Денисов казаку.
– Изволь, ваше благородие…
Офицеры встали и окружили казаков и пленного француза. Французский драгун был молодой малый, альзасец, говоривший по французски с немецким акцентом. Он задыхался от волнения, лицо его было красно, и, услыхав французский язык, он быстро заговорил с офицерами, обращаясь то к тому, то к другому. Он говорил, что его бы не взяли; что он не виноват в том, что его взяли, а виноват le caporal, который послал его захватить попоны, что он ему говорил, что уже русские там. И ко всякому слову он прибавлял: mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval [Но не обижайте мою лошадку,] и ласкал свою лошадь. Видно было, что он не понимал хорошенько, где он находится. Он то извинялся, что его взяли, то, предполагая перед собою свое начальство, выказывал свою солдатскую исправность и заботливость о службе. Он донес с собой в наш арьергард во всей свежести атмосферу французского войска, которое так чуждо было для нас.
Казаки отдали лошадь за два червонца, и Ростов, теперь, получив деньги, самый богатый из офицеров, купил ее.
– Mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval, – добродушно сказал альзасец Ростову, когда лошадь передана была гусару.
Ростов, улыбаясь, успокоил драгуна и дал ему денег.
– Алё! Алё! – сказал казак, трогая за руку пленного, чтобы он шел дальше.
– Государь! Государь! – вдруг послышалось между гусарами.
Всё побежало, заторопилось, и Ростов увидал сзади по дороге несколько подъезжающих всадников с белыми султанами на шляпах. В одну минуту все были на местах и ждали. Ростов не помнил и не чувствовал, как он добежал до своего места и сел на лошадь. Мгновенно прошло его сожаление о неучастии в деле, его будничное расположение духа в кругу приглядевшихся лиц, мгновенно исчезла всякая мысль о себе: он весь поглощен был чувством счастия, происходящего от близости государя. Он чувствовал себя одною этою близостью вознагражденным за потерю нынешнего дня. Он был счастлив, как любовник, дождавшийся ожидаемого свидания. Не смея оглядываться во фронте и не оглядываясь, он чувствовал восторженным чутьем его приближение. И он чувствовал это не по одному звуку копыт лошадей приближавшейся кавалькады, но он чувствовал это потому, что, по мере приближения, всё светлее, радостнее и значительнее и праздничнее делалось вокруг него. Всё ближе и ближе подвигалось это солнце для Ростова, распространяя вокруг себя лучи кроткого и величественного света, и вот он уже чувствует себя захваченным этими лучами, он слышит его голос – этот ласковый, спокойный, величественный и вместе с тем столь простой голос. Как и должно было быть по чувству Ростова, наступила мертвая тишина, и в этой тишине раздались звуки голоса государя.
– Les huzards de Pavlograd? [Павлоградские гусары?] – вопросительно сказал он.
– La reserve, sire! [Резерв, ваше величество!] – отвечал чей то другой голос, столь человеческий после того нечеловеческого голоса, который сказал: Les huzards de Pavlograd?
Государь поровнялся с Ростовым и остановился. Лицо Александра было еще прекраснее, чем на смотру три дня тому назад. Оно сияло такою веселостью и молодостью, такою невинною молодостью, что напоминало ребяческую четырнадцатилетнюю резвость, и вместе с тем это было всё таки лицо величественного императора. Случайно оглядывая эскадрон, глаза государя встретились с глазами Ростова и не более как на две секунды остановились на них. Понял ли государь, что делалось в душе Ростова (Ростову казалось, что он всё понял), но он посмотрел секунды две своими голубыми глазами в лицо Ростова. (Мягко и кротко лился из них свет.) Потом вдруг он приподнял брови, резким движением ударил левой ногой лошадь и галопом поехал вперед.
Молодой император не мог воздержаться от желания присутствовать при сражении и, несмотря на все представления придворных, в 12 часов, отделившись от 3 й колонны, при которой он следовал, поскакал к авангарду. Еще не доезжая до гусар, несколько адъютантов встретили его с известием о счастливом исходе дела.
Сражение, состоявшее только в том, что захвачен эскадрон французов, было представлено как блестящая победа над французами, и потому государь и вся армия, особенно после того, как не разошелся еще пороховой дым на поле сражения, верили, что французы побеждены и отступают против своей воли. Несколько минут после того, как проехал государь, дивизион павлоградцев потребовали вперед. В самом Вишау, маленьком немецком городке, Ростов еще раз увидал государя. На площади города, на которой была до приезда государя довольно сильная перестрелка, лежало несколько человек убитых и раненых, которых не успели подобрать. Государь, окруженный свитою военных и невоенных, был на рыжей, уже другой, чем на смотру, энглизированной кобыле и, склонившись на бок, грациозным жестом держа золотой лорнет у глаза, смотрел в него на лежащего ничком, без кивера, с окровавленною головою солдата. Солдат раненый был так нечист, груб и гадок, что Ростова оскорбила близость его к государю. Ростов видел, как содрогнулись, как бы от пробежавшего мороза, сутуловатые плечи государя, как левая нога его судорожно стала бить шпорой бок лошади, и как приученная лошадь равнодушно оглядывалась и не трогалась с места. Слезший с лошади адъютант взял под руки солдата и стал класть на появившиеся носилки. Солдат застонал.
– Тише, тише, разве нельзя тише? – видимо, более страдая, чем умирающий солдат, проговорил государь и отъехал прочь.
Ростов видел слезы, наполнившие глаза государя, и слышал, как он, отъезжая, по французски сказал Чарторижскому:
– Какая ужасная вещь война, какая ужасная вещь! Quelle terrible chose que la guerre!
Войска авангарда расположились впереди Вишау, в виду цепи неприятельской, уступавшей нам место при малейшей перестрелке в продолжение всего дня. Авангарду объявлена была благодарность государя, обещаны награды, и людям роздана двойная порция водки. Еще веселее, чем в прошлую ночь, трещали бивачные костры и раздавались солдатские песни.
Денисов в эту ночь праздновал производство свое в майоры, и Ростов, уже довольно выпивший в конце пирушки, предложил тост за здоровье государя, но «не государя императора, как говорят на официальных обедах, – сказал он, – а за здоровье государя, доброго, обворожительного и великого человека; пьем за его здоровье и за верную победу над французами!»
– Коли мы прежде дрались, – сказал он, – и не давали спуску французам, как под Шенграбеном, что же теперь будет, когда он впереди? Мы все умрем, с наслаждением умрем за него. Так, господа? Может быть, я не так говорю, я много выпил; да я так чувствую, и вы тоже. За здоровье Александра первого! Урра!
– Урра! – зазвучали воодушевленные голоса офицеров.
И старый ротмистр Кирстен кричал воодушевленно и не менее искренно, чем двадцатилетний Ростов.
Когда офицеры выпили и разбили свои стаканы, Кирстен налил другие и, в одной рубашке и рейтузах, с стаканом в руке подошел к солдатским кострам и в величественной позе взмахнув кверху рукой, с своими длинными седыми усами и белой грудью, видневшейся из за распахнувшейся рубашки, остановился в свете костра.
– Ребята, за здоровье государя императора, за победу над врагами, урра! – крикнул он своим молодецким, старческим, гусарским баритоном.
Гусары столпились и дружно отвечали громким криком.
Поздно ночью, когда все разошлись, Денисов потрепал своей коротенькой рукой по плечу своего любимца Ростова.
– Вот на походе не в кого влюбиться, так он в ца'я влюбился, – сказал он.
– Денисов, ты этим не шути, – крикнул Ростов, – это такое высокое, такое прекрасное чувство, такое…
– Ве'ю, ве'ю, д'ужок, и 'азделяю и одоб'яю…
– Нет, не понимаешь!
И Ростов встал и пошел бродить между костров, мечтая о том, какое было бы счастие умереть, не спасая жизнь (об этом он и не смел мечтать), а просто умереть в глазах государя. Он действительно был влюблен и в царя, и в славу русского оружия, и в надежду будущего торжества. И не он один испытывал это чувство в те памятные дни, предшествующие Аустерлицкому сражению: девять десятых людей русской армии в то время были влюблены, хотя и менее восторженно, в своего царя и в славу русского оружия.


На следующий день государь остановился в Вишау. Лейб медик Вилье несколько раз был призываем к нему. В главной квартире и в ближайших войсках распространилось известие, что государь был нездоров. Он ничего не ел и дурно спал эту ночь, как говорили приближенные. Причина этого нездоровья заключалась в сильном впечатлении, произведенном на чувствительную душу государя видом раненых и убитых.
На заре 17 го числа в Вишау был препровожден с аванпостов французский офицер, приехавший под парламентерским флагом, требуя свидания с русским императором. Офицер этот был Савари. Государь только что заснул, и потому Савари должен был дожидаться. В полдень он был допущен к государю и через час поехал вместе с князем Долгоруковым на аванпосты французской армии.
Как слышно было, цель присылки Савари состояла в предложении свидания императора Александра с Наполеоном. В личном свидании, к радости и гордости всей армии, было отказано, и вместо государя князь Долгоруков, победитель при Вишау, был отправлен вместе с Савари для переговоров с Наполеоном, ежели переговоры эти, против чаяния, имели целью действительное желание мира.
Ввечеру вернулся Долгоруков, прошел прямо к государю и долго пробыл у него наедине.
18 и 19 ноября войска прошли еще два перехода вперед, и неприятельские аванпосты после коротких перестрелок отступали. В высших сферах армии с полдня 19 го числа началось сильное хлопотливо возбужденное движение, продолжавшееся до утра следующего дня, 20 го ноября, в который дано было столь памятное Аустерлицкое сражение.
До полудня 19 числа движение, оживленные разговоры, беготня, посылки адъютантов ограничивались одной главной квартирой императоров; после полудня того же дня движение передалось в главную квартиру Кутузова и в штабы колонных начальников. Вечером через адъютантов разнеслось это движение по всем концам и частям армии, и в ночь с 19 на 20 поднялась с ночлегов, загудела говором и заколыхалась и тронулась громадным девятиверстным холстом 80 титысячная масса союзного войска.
Сосредоточенное движение, начавшееся поутру в главной квартире императоров и давшее толчок всему дальнейшему движению, было похоже на первое движение серединного колеса больших башенных часов. Медленно двинулось одно колесо, повернулось другое, третье, и всё быстрее и быстрее пошли вертеться колеса, блоки, шестерни, начали играть куранты, выскакивать фигуры, и мерно стали подвигаться стрелки, показывая результат движения.
Как в механизме часов, так и в механизме военного дела, так же неудержимо до последнего результата раз данное движение, и так же безучастно неподвижны, за момент до передачи движения, части механизма, до которых еще не дошло дело. Свистят на осях колеса, цепляясь зубьями, шипят от быстроты вертящиеся блоки, а соседнее колесо так же спокойно и неподвижно, как будто оно сотни лет готово простоять этою неподвижностью; но пришел момент – зацепил рычаг, и, покоряясь движению, трещит, поворачиваясь, колесо и сливается в одно действие, результат и цель которого ему непонятны.
Как в часах результат сложного движения бесчисленных различных колес и блоков есть только медленное и уравномеренное движение стрелки, указывающей время, так и результатом всех сложных человеческих движений этих 1000 русских и французов – всех страстей, желаний, раскаяний, унижений, страданий, порывов гордости, страха, восторга этих людей – был только проигрыш Аустерлицкого сражения, так называемого сражения трех императоров, т. е. медленное передвижение всемирно исторической стрелки на циферблате истории человечества.
Князь Андрей был в этот день дежурным и неотлучно при главнокомандующем.
В 6 м часу вечера Кутузов приехал в главную квартиру императоров и, недолго пробыв у государя, пошел к обер гофмаршалу графу Толстому.
Болконский воспользовался этим временем, чтобы зайти к Долгорукову узнать о подробностях дела. Князь Андрей чувствовал, что Кутузов чем то расстроен и недоволен, и что им недовольны в главной квартире, и что все лица императорской главной квартиры имеют с ним тон людей, знающих что то такое, чего другие не знают; и поэтому ему хотелось поговорить с Долгоруковым.
– Ну, здравствуйте, mon cher, – сказал Долгоруков, сидевший с Билибиным за чаем. – Праздник на завтра. Что ваш старик? не в духе?
– Не скажу, чтобы был не в духе, но ему, кажется, хотелось бы, чтоб его выслушали.
– Да его слушали на военном совете и будут слушать, когда он будет говорить дело; но медлить и ждать чего то теперь, когда Бонапарт боится более всего генерального сражения, – невозможно.
– Да вы его видели? – сказал князь Андрей. – Ну, что Бонапарт? Какое впечатление он произвел на вас?
– Да, видел и убедился, что он боится генерального сражения более всего на свете, – повторил Долгоруков, видимо, дорожа этим общим выводом, сделанным им из его свидания с Наполеоном. – Ежели бы он не боялся сражения, для чего бы ему было требовать этого свидания, вести переговоры и, главное, отступать, тогда как отступление так противно всей его методе ведения войны? Поверьте мне: он боится, боится генерального сражения, его час настал. Это я вам говорю.
– Но расскажите, как он, что? – еще спросил князь Андрей.
– Он человек в сером сюртуке, очень желавший, чтобы я ему говорил «ваше величество», но, к огорчению своему, не получивший от меня никакого титула. Вот это какой человек, и больше ничего, – отвечал Долгоруков, оглядываясь с улыбкой на Билибина.
– Несмотря на мое полное уважение к старому Кутузову, – продолжал он, – хороши мы были бы все, ожидая чего то и тем давая ему случай уйти или обмануть нас, тогда как теперь он верно в наших руках. Нет, не надобно забывать Суворова и его правила: не ставить себя в положение атакованного, а атаковать самому. Поверьте, на войне энергия молодых людей часто вернее указывает путь, чем вся опытность старых кунктаторов.