Чосич, Добрица

Добрица Чосич <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Добрица Чосич в декабре 2009 г.</td></tr>
15-й Генеральный секретарь Движения неприсоединения
15 июня 1992 года — 7 сентября 1992 года
Предшественник:	Бранко Костич
Преемник:	Сухарто
2-й Президент Югославии
15 июня 1992 года — 1 июня 1993 года
Предшественник:	должность восстановлена (Бранко Костич как и.о. председателя Президиума СФРЮ)
Преемник:	Зоран Лилич
Рождение:	Велика-Дренова, Королевство сербов, хорватов и словенцев
Награды:

Добрица Чосич (серб. Добрица Ћосић; 29 декабря 1921, Велика-Дренова — 18 мая 2014 Белград) — сербский писатель, политик и теоретик сербского национального движения. Был первым президентом Союзной Республики Югославии, с 15 июня 1992 года по 1 июня 1993 года. Почитатели часто обращались к нему как к Отцу Отечества, из-за степени влияния его личности на современную историю развития государства и национального движения возрождения Сербии в конце 1980-х гг., оппоненты же использовали этот титул в ироничной манере.

Биография

Ранняя биография и творчество

Родился в деревне Велика-Дренова, около Трстеника на территории Королевства сербов, хорватов и словенцев, в центральной Сербии, и перед Второй мировой войной посещал сельскохозяйственную школу «Святой Трифон» в Александроваце, но не закончил её. Выпускной экзамен он сдал 16 октября 1942 года в средней школе Валево Чосич присоединился к молодёжной коммунистической организации в Неготине в 1939 году. Когда Югославия вступила во Вторую мировую войну, Добрица присоединился к югославским партизанам. Он был политработником в Расинском партизанском отряде, редактором газеты «„Молодой боец“» и членом краевого комитета комсомола Сербии. После освобождения Белграда в октябре 1944 года, он остаётся активным коммунистом, занимая лидерские позиции в организации, ведёт работу по коммунистической агитации и пропаганде в Агитпропе Центрального комитета Коммунистической партии Сербии, в это же время его избирают народным депутатом от своего родного региона.

Долгое время пользовался покровительством Александра Ранковича В 1952 г. он вместе с Ранковичем посещает концентрационный лагерь на острове Голи-Оток, где в тот период правительство Иосипа Броз Тито содержало тысячи противников титовского режима. Чосич всегда утверждал позднее, что сделал это для лучшего понимания образа мыслей сталинистов.

Чосич участвовал в восстановлении советско-югославских отношений после смерти Сталина по линии межкультурного сотрудничества. В 1954 году Добрица посетил съезд советских писателей, а уже в 1956 году в СССР был опубликован перевод его книги «Солнце далеко» о борьбе партизан с фашистами.

В 1956 году Чосич посетил восставший Будапешт, по итогам визита написал книгу «Семь дней в Будапеште».

В 1961 году он присоединяется к маршалу Тито в его 72-дневном путешествии на борту яхты представительского класса «Галеб», в ходе которого они посещают восемь стран Африки из числа Движения неприсоединения. Данное путешествие показывает, насколько Чосич был частью режима Тито на момент начала 1960-х гг.

Оппозиционер

В середине 1960-х гг. после смещения с должностей А. Ранковича и его союзников на Брионском пленуме и своей поездки в Косово, Чосич оказался в оппозиции к Тито. В 1964 году он внезапно вышел из ЦК СКЮ . Впервые Чосич заявил о своем неприятии политики Союза коммунистов Югославии на пленуме ЦК Союза коммунистов Сербии в мае 1968 г. В своем докладе «Задачи коммуниста в осуществление равноправия народов Союзной республики Сербия» он поднял проблему неравноправия сербов в составе союзной Югославии, которая нашла выражение в остром недовольстве своим «положением и развитием, покорности судьбе, ощущении нарушения национального и исторического достоинства, некого всеобщего гнева направленного против широких кругов сербского народа». Далее он указал на рост антисербских настроений в Хорватии и Словении, отметив тяжелое положение сербов в Косово и Метохии, «ощущение опасности у сербов и черногорцев, давлении на них с целью заставить эмигрировать, систематическом вытеснение с руководящих постов сербов и черногорцев, неравноправии перед судом, несоблюдении законов».

Выступления Д. Чосича и Й. Марьяновича подверглись осуждению со стороны Идеологической комиссии Центрального комитета Союза коммунистов Югославии. Они были восприняты как диверсии, авторов назвали «националистами», «остатками потерпевших поражение бюрократических сил». Чосич был исключен из партии. А Й. Марьянович был снят с должности декана философского факультета Белградского университета.

Именно после этих событий Д. Чосич окончательно стал приверженцем сербского национализма, основанном на возрожденном «сербском вопросе». В 1980-е гг. он становится признанным лидером оппозиционной интеллигенции.

Вокруг него формируется «кружок Чосича», он был одним из лидеров «Комитета в защиту прав». В этот комитет вошли интеллектуалы, которые в конце 1960-х и в 1970-е гг. под давлением властей были исключены из общественно-политической жизни. Правда, в 1980 году созданный Чосичем журнал «Общественное мнение» тут же запретили власти. После смерти Йосипа Броз Тито они получили возможности для распространения своих идей. При участии Чосича в 1984 году создается оппозиционный Комитет по защите свободы слова и мысли, который просуществовал до 1991 года. В 1980-е гг. в свет выходят книги, которые переосмысливают историю Югославии и историю сербов в Югославии именно в духе «сербского вопроса». Среди них — посвящённый Второй мировой войне роман-эпопея Чосича «Время зла» (состоящий из «Грешник», «Еретик», «Верующий»).

Однако положение Чосича при Тито резко отличалось от положения многих других оппозиционеров. В отличие от Джиласа, получившего тюремный срок, он не подвергался репрессиям. Чосичу был оставлен элитный особняк в Белграде, его книги по-прежнему выходили большими тиражами, а в 1970 году Добрица был принят в Сербскую академию наук и искусств. Чосич имел возможность принимать иностранных гостей. Например, в 1980 году он давал интервью советскому филологу С.Н. Мещерякову, спросив (правда, шепотом у калитки) у него мнение гражданина СССР об Афганской войне. С началом распада Югославии и Перестройки в СССР авторитет Чосича возрос. Кроме того, переводы книг Чосича продолжали выходить за границей. В частности, в СССР был издан в 1984 году перевод его романа «Корни». В 1990 году он вместе с Джиласом ездил в Москву на круглый стол, посвященный отношениям Сталина и Тито.

Во время и после югославских войн

После распада федеративной Югославии происходит новый поворот в судьбе писателя, он возвращается в политику. В 1992 г. его избирают первым президентом Союзной республики Югославии. На этот период пришлось введение всеобъемлющих международных санкций (Резолюция № 757 СБ ООН от 30 мая 1992 г.), которые привели к гиперинфляции, когда курс югославского динара по отношению к немецкой марке падал каждый час. В обращении была купюра достоинством 500 млрд динар, Правительство было вынуждено перейти к нормированию основных продуктов питания.

В непростой ситуации президент Чосич оказался, когда призвал боснийских сербов принять план урегулирования в Боснии Венса – Оуэна, но Р. Караджич и Скупщина Республики Сербской отвергли эти инициативы. 20 июня 1993 г. он был отправлен в отставку с должности президента в результате тайного голосования в парламенте, которое инициировал лидер радикалов Воислав Шешель.

Литература по теме

• Slavoljub Djukić, Čovek u svom vremenu: Razgovori sa Dobricem Ćosićem (Belgrade: Filip Višnjić, 1989)
• Jasna Dragović Soso, Saviours of the Nation (McGill-Queens University Press, 2001)
• Nick Miller, The Nonconformists: Culture, Politics, and Nationalism in a Serbian Intellectual Circle, 1944—1991 (Budapest and New York: Central European University Press, 2007)

Ссылки

• [www.izorin.ru/publicism/156/ Речь Добрица Чосича на вручении золотой медали А. С. Пушкина «За выдающийся вклад в литературу»] на сайте «Литературного журнала»
• Статья [www.voskres.ru/info/sobinfo248_printed.htm Золотой витязь] на сайте «Русское Воскресение» (рус.).
• Статья [www.inion.ru/product/russia/chosich.htm Добрица Чосич: Я НЕ ВЕРЮ В ЦИВИЛИЗАЦИЮ БЕЗ РОССИИ] на сайте «ИНИОН.ру» (рус.).
• Статья [rusk.ru/st.php?idar=19800 Россия разломного периода] на сайте «Русская линия» (рус.).

Отрывок, характеризующий Чосич, Добрица

Он врал все, что толковалось между денщиками. Многое из этого была правда. Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта или нет, Лаврушка прищурился и задумался.
Он увидал тут тонкую хитрость, как всегда во всем видят хитрость люди, подобные Лаврушке, насупился и помолчал.
– Оно значит: коли быть сраженью, – сказал он задумчиво, – и в скорости, так это так точно. Ну, а коли пройдет три дня апосля того самого числа, тогда, значит, это самое сражение в оттяжку пойдет.
Наполеону перевели это так: «Si la bataille est donnee avant trois jours, les Francais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu seul sait ce qui en arrivrait», [«Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то бог знает что случится».] – улыбаясь передал Lelorgne d'Ideville. Наполеон не улыбнулся, хотя он, видимо, был в самом веселом расположении духа, и велел повторить себе эти слова.
Лаврушка заметил это и, чтобы развеселить его, сказал, притворяясь, что не знает, кто он.
– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.


Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.