Древнеегипетская формула подношения

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Древнеегипетская формула подношения это формула из определённого набора иероглифов, которая являлась своего рода пожертвованием со стороны усопшего. Формула подношения, позволяла усопшему принять участие в жертвоприношениях адресуемых основным богам, во имя царя. Эти подношения осуществлялись напрямую от членов семьи умершего.[1] Все египетские формулы подношения имеют одну общую основу. Отличаются они лишь именами и титулами богов, которым совершено данное подношение. Ниже приведён пример стандартной формулы подношения:

M23t
R4
X8Q1D4nbR11wO49
t
Z1nTraAnbU23bN26
O49
D37
f
O3F1
H1
V6S27x
tnb
tnfr
twab
tS34
t
nTrim
n
D28
n
iF39
x
iiF12sr
t
z
nA1Aa11
P8
ḥtp dỉ nsw wsỉr nb ḏdw, nṯr ˁȝ, nb ȝbḏw
dỉ=f prt-ḫrw t ḥnqt, kȝw ȝpdw, šs mnḥt ḫt nbt nfrt wˁbt ˁnḫt nṯr ỉm
n kȝ n ỉmȝḫy s-n-wsrt, mȝˁ-ḫrw

«Фараон, подношение дарующий Осирису, господину Бусириса, богу великому, господину Абидоса».

«Дарую ему словесное подношение в виде хлеба, пива, скота, птиц, алебастра, одежды (тканей) и всего хорошего и чистого, ибо живёт божество этим».

«Для Ка, почтенного Сенусерта, правдивого голосом».

Чаще всего формулы подношения вырезаны или нарисованы на заупокойных стелах, ложных дверях, саркофагах и некоторых других погребальных объектах. У каждого умершего, в формулу вписаны его имя и титулы. Формула подношения не являлась роскошью, доступной только лицам царской семьи, и в отличие от некоторых других религиозных текстов, таких как Литания Ра, её мог использовать каждый, чьи средства позволяли ему купить себе хотя бы один экземпляр.[1]





Структура формулы подношения

Формула подношения всегда начинается с фразы:

M23t
R4
X8
ḥtp dỉ nsw

Эта фраза пришла из староегипетского языка, и вероятно означает «Фараон, подношение дарующий». Подношение совершалось через фараона, поскольку он выступал в качестве посредника между простым народом Египта и его богами.[1]

В следующем блоке записывается имя бога мёртвых и несколько его эпитетов. В качестве бога мёртвых чаще всего упоминаются Осирис и Анубис, реже бог Геб или какое-либо иное божество. В этой фразе призывается имя божества:

Q1D4nbR11wO49
t
Z1nTraAnbU23bN26
O49
wsỉr nb ḏdw, nṯr ˁȝ, nb ȝbḏw

перевод «Осирис, господин Бусириса, бог великий, господин Абидоса». Набор эпитетов «Господин Бусириса», «Бог великий» и «Господин Абидоса» были наиболее распространены; так же часто встречались такие эпитеты:

nbH6nbG21HHN5
nb ỉmnt nb nḥḥ

что переводится как «Господин Запада, Господин Вечности». Записи с именем Анубиса встречались реже чем с именем Осириса, у них был следующий вид:

E15
R4
W17tnTrO21D1N26
f
ỉnpw, ḫnty sḥ nṯr tpy ḏw=f

что означает «Анубис, тот кто во главе его божественного святилища, тот кто на горе его».

После списка имён божеств, перечисляется список всего того, что приносится в жертву, это так называемое «взывающее подношение» (ḫrt-prw), которому всегда предшествует блок из следующих иероглифов:

D37
f
O3
    or    
X8s
n
O3
dỉ=f prt-ḫrw        or      dỉ=sn prt-ḫrw

что означает «даёт он (или «дают они» во втором примере) взывающее (словесное) подношение в виде хлеба и пива». Вся фраза со списком остальных подношений выглядит так:

D37
f
O3F1
H1
V6S27x
t
nb
t
nfr
t
wab
t
S34
t
nTrim
dỉ=f prt-ḫrw t ḥnqt, kȝw ȝpdw, šs mnḥt ḫt nbt nfrt wˁbt ˁnḫt nṯr ỉm

что означает «даёт он взывающее подношение в виде хлеба, пива, скота, птицы, алебастра, одежды (тканей), всего хорошего и чистого, ибо живёт божество этим». Иногда текст в конце списка заменяется фразой:

x
t
nb
t
nfr
t
wab
t
D37
t
D37
p t
N1
T14G1N16
N21 Z1
W25n
n
t
V28D36
p
N36
S34
t
nTrim
ḫt nbt nfrt wˁbt ddt pt qmȝ(t) tȝ ỉnnt ḥˁp(ỉ) ˁnḫt nṯr ỉm

что означает «всё хорошее и чистое, дарованное небесами, созданное землёю, принесённое водами Нила, ибо живёт божество этим».[2]

В заключительной части формулы, записываются имя и титулы принимающего подношения:

n
D28
n
iF39
x
iiF12sr
t
z
n
A1Aa11
P8
n kȝ n ỉmȝḫy s-n-wsrt, mȝˁ-ḫrw

что означает «для души (Ка) почтенного Сенусерта, правдивого голосом».

См. также

Напишите отзыв о статье "Древнеегипетская формула подношения"

Примечания

  1. 1 2 3 Collier M. How to Read Egyptian Hieroglyphs. — London, England: University of California Press, 1998. — P. 35–39.
  2. Allen JP. Middle Egyptian. — Cambridge, UK: Cambridge University Press, 2000. — P. 358.

Ссылки

  • [oi.uchicago.edu/OI/DEPT/RA/ABZU/DEATH.HTML O'Brien, Alexandra A., "Death in Ancient Egypt"] (англ.)
  • [www.the-telfords.pwp.blueyonder.co.uk/egypt/afterlife.htm Telford, Mark Patrick, "Death And The Afterlife"] (англ.)

Литература

  • Bennett, C. John C. (1941). «Growth of the ḤTP-DI-NSW Formula in the Middle Kingdom». Journal of Egyptian Archaeology (Egypt Exploration Society) 27: 77–82. DOI:10.2307/3854561.
  • Franke, Detlef (2003). «The Middle Kingdom Offering Formulas—A Challenge». Journal of Egyptian Archaeology 89: 39–57.
  • Lapp, Günther. Die Opferformel des Alten Reiches unter Berücksichtigung einiger später Formen. — Mainz am Rhein: Verlag Philipp von Zabern, 1986.
  • Smither, Paul C. (1939). «The Writing of the ḤTP-DI-NSW Formula in the Middle and New Kingdoms». Journal of Egyptian Archaeology (Egypt Exploration Society) 25 (1): 34–37. DOI:10.2307/3854927.

Отрывок, характеризующий Древнеегипетская формула подношения

– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.