Замки Японии

Традиционный японский за́мок (яп. 城) — укреплённое строение, в основном из камня и дерева, часто окружённое рвом и стенами. В ранние периоды истории основным материалом для постройки замков было дерево. Также как и европейские, японские замки служили для обороны стратегически важных территорий, а также для демонстрации власти крупных военных феодалов (даймё). Значение замков сильно выросло в «период воюющих провинций» (Сэнгоку Дзидай, 1467—1568).

До наших дней сохранилось около 50 замков, некоторые из них, например замок Мацуэ и замок Коти, построенные в 1611 году, сохранились в первоначальном состоянии, другие, например, замок Хиросима, разрушенный во время бомбардировки Японии во Второй мировой войне, и некоторые другие замки были отстроены заново и сейчас служат в качестве музеев.

Иероглиф 城 обычно читается сиро, но в сочетании с названием замка произносится дзё (например, 広島城 — хиросима-дзё — Замок Хиросима). На диалекте окинава этот иероглиф читается гусуку. Такое название носят средневековые фортификационные сооружения на островах Рюкю. Приблизительно до IX века символ читался 城 ки, например в названии замка Мидзуки.

История

Первые оборонительные сооружения в Японии известны начиная с периода Яёй. В то время они представляли собой очень простые строения, окружённые валом или рвом с водой. Первоначально замки использовались как крепости для обороны ключевых позиций, на пересечении торговых путей, дорог и рек. Известны построенные в середине VII века для защиты от возможных нападений Китая и Кореи на острове Кюсю замки Оно и Мидзуки.

Средние века

В период Хэйан (794—1185) для защиты территорий во время столкновений между враждующими самурайскими кланами замки продолжали выполнять оборонительную функцию. Материалом для постройки по-прежнему являлось в основном дерево, однако строения планировались как более долговечные. В качестве прототипа замка часто использовались китайские и корейские замки. Вокруг замков строились дополнительные здания, сами замки расширялись чтобы вместить большую армию.

Начиная с периода Муромати (1333—1568) при строительстве замков начали широко использовать камень. Одним из первых каменных замков стал замок Накагусуку, построенный в 1450 году в Окинаве. Конструкция замков со временем развивалась и усложнялась. Такие сооружения, например замки Тихая и Акасака, состояли из множества зданий, окружённых стеной, отдельной высокой башни при этом не выделялось.

До периода сэнгоку характерным являлось строительство горных замков (яп. 山城 ямадзиро).

Сэнгоку Дзидай (1467—1568)

С конца XV века во время «периода воюющих провинций» вся страна около 150 лет была втянута в непрекращающиеся междоусобные войны. Япония состояла из отдельных враждующих самурайских государств. В этот период были построены сотни замков, служивших поначалу укрытием для даймё при нападении врагов, а затем трансформировавшихся в постоянные резиденции с богатым интерьером. У замков появилась представительская функция — демонстрация силы владельца замка.

Период Адзути-Момояма (1568—1600)

На период Адзути-Момояма приходится расцвет замковой архитектуры в Японии. В этот период замки воздвигались на равнинах или небольших возвышенностях и становились административными и экономическими центрами, вокруг замков вырастали города.

Одним из первых таких замков стал замок Адзути, построенный в период с 1576 года по 1579 год по приказу даймё Ода Нобунаги. Главная башня замка состояла из семи этажей. К сожалению, замок просуществовал недолго и в 1582 году был разрушен.

Города, выраставшие вокруг замков, назывались дзёкамати («призамковый город»), на начало XVII века это был самый распространённый тип города в Японии. Именно так образовались такие города как Нагоя, Одавара и другие.

Также в этот период были построены знаменитые замки Мацуока, Инуяма, Хиконэ, Химэдзи и другие.

За́мки Адзути и Момояма (1594 год) дали название этому периоду. Оба замка стали одними из первых образцов совершенно нового типа японских замков — гораздо более крупных и роскошных, а также стали прототипами для замков, строящихся позднее.

Распространение огнестрельного оружия значительно повлияло на тактику ведения военных действий, одним из самых главных изменений стало сражение на расстоянии, что привело к необходимости усиления обороны зданий. Каменное основание и стены лучше защищали замок от повреждений, крупные сооружения было сложнее атаковать. Высокие центральные башни, служившие командными центрами, увеличивали обзор территории, сложная система внутренних помещений обеспечивала дополнительные возможности защитникам замка.

Период Эдо (1603—1868)

Периоду длительных войн пришла на смену 250-летняя эпоха мира, страна была объединена под властью сёгуната Токугава. Сохранившиеся замки оставались резиденциями даймё и укрытиями при восстаниях крестьян.

По законам сёгуната Токугавы с 1615 года в одной провинции должно было быть не более одного замка. Такое ограничение вводилось с целью уменьшения сепаратистских устремлений местных даймё. А начиная с 1620 года было полностью запрещено строительство новых замков.

Современные замки

Во время периода Мэйдзи многие замки (около двух третей из 170 существовавших тогда замков) были разрушены как пережитки феодального прошлого (напр. Замок в Осаке). Также большое количество замков было разрушено во время Второй мировой войны. До сегодняшнего дня сохранилось всего лишь двенадцать оригинальных замков, построенных начиная с XVI века. Многие разрушенные замки были восстановлены заново сразу из бетона. Чаще всего сохранившиеся замки используются в качестве исторических музеев.

Резиденция императора Японии располагается на месте бывшего замка Эдо.

Виды замков

• Горные замки (яп. 山城 ямадзиро или сандзё)

До периода Сэнгоку в основном возводились горные замки. Располагались они на отдельно стоящих труднодоступных вершинах гор и использовались только во время войны для укрытия из-за их неприспособленности в качестве удобного жилища в мирное время.

К плюсам такого вида замков можно отнести хороший обзор окружающей территории. Атаковать такой замок было сложнее — дополнительным препятствием служили естественные склоны гор. Горные замки были сравнительно небольшими, не оборудовались системой защитных сооружений, которые были характерны для двух более поздних видов замков, а также были меньше подвержены разрушениям при землетрясениях. Серьёзный недостаток горных замков — невозможность выдерживания долгой осады противника.

• Равнинно-горные замки (яп. 平山城 хираяма-дзиро)

Такие замки также носят название замки на плоскогорье. Строились на холмах или возвышенности посреди равнины с достаточным обзором местности. В качестве возвышенности могла использоваться и искусственно насыпанная платформа. Для увеличения обзора стали строить высокие центральные башни. Равнинно-горные замки были гораздо удобнее в использовании и вместительнее, чем горные, хотя и были менее защищёнными.

Замки такого типа получили распространение в период Сэнгоку.

• Равнинные замки (яп. 平城 хирадзиро)

Равнинные замки были наиболее удобными для жилья, владельцу замка было проще контролировать свою территорию, поэтому вокруг равнинных замков стали строиться города, развивалось транспортное сообщение с другими частями страны.

Для равнинных замков обязательно использовались дополнительные меры по укреплению здании от возможных нападений врагов. Вокруг замка и вспомогальных строений возводились стены, дополнительные укрепления и рвы, такие замки могли выдерживать длительную осаду противника. Однако, для равнинных замков были опасными наводнения.

Архитектурные особенности

Строительство замка:

• навабари (натягивание верёвки)
• строительные работы

Ягура (яп. 櫓) — вспомогательные башни (дословный перевод — «склад для стрел»). Могли быть 2-3 этажными.

Стены и укрепления

Общей чертой всех японских замков является их строительство с учётом топографии местности, для главной башни характерным было расположение в самом высоком месте выбранной для строительства территории, по периметру территория замка обносилась несколькими рядами стен.

Территорию замка, окружённую стенами и рвом, называют курува (яп. 廓, ограда).

Начиная с XVII века были распространены три вида планировки замков, для вида досинэн (dôshinén) было характерно наличие трёх концентрических колец укреплений замка:

• хонмару (яп. 本丸) — территория вокруг главной башни,
• ниномару (яп. 二の丸),
• санномару (яп. 三の丸).

Главная башня

Главная башня замка — тэнсю (яп. 天守). Соответствует европейскому донжону. В военное время главная башня служила пунктом наблюдения за территорией, командным центром и последним рубежом обороны замка. В ней также размещались склады для продовольствия и запасы вооружения. В мирное время башня символизировала высокое положение и власть владельца замка.

Тэнсю начали строить начиная с эпохи сэнгоку. Со второй половины XIX века также носит название тэнсюкаку (яп. 天守閣).

Чаще всего тэнсю строили на самом высоком месте выбранной для замка территории. Материалом для строительства башни служило дерево, башня обычно состояла из нескольких ярусов, постепенно уменьшающихся кверху в размерах. Снаружи башню покрывалали толстым слоем штукатурки нуригомэ, которая служила защитой от пожаров.

См. также

• Замок (строение)
• Крепость
• Гусуку — замки Окинавы
• Список замков Японии

Литература

• Носов Константин Сергеевич. Замки Японии: История. Конструкция. Осадная техника. Путеводитель. — «Атлант», 2005. — 240 с. — («Замки мира»). — ISBN 5-98655-004-8.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Замки Японии
• [www.jcastle.info/ Guide to Japanese Castles] (англ.)
• [www.topcastles.ru/japan/ Средневековые замки Японии]
• [www.shirofan.com/photo_library/index_e.html Фотографии японских замков]
• [www.japan-guide.com/e/e2296.html Japanese Castles] (англ.) — история и устройство японских замков
• Тэцуо, Овада; и другие. [web-japan.org/nipponia/nipponia17/ru/feature/feature01.html «Строители и поклонники замков»] (рус.) (15.06.2001). — спецрепортаж в журнале «[web-japan.org/nipponia/ Ниппония]». Проверено 29 февраля 2008. [www.webcitation.org/663kYeAET Архивировано из первоисточника 10 марта 2012].
• ЗАМКИ // Япония от А до Я. Популярная иллюстрированная энциклопедия. (CD-ROM). — М.: Directmedia Publishing, «Япония сегодня», 2008. — ISBN 978-5-94865-190-3.

Отрывок, характеризующий Замки Японии

– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.