Захват Тобаго

Invasion of Tobago
Основной конфликт: Война за независимость США
Захват Тобаго: гравюра, 1784
Дата	24 мая - 2 июня 1781
Место	о-в Тобаго
Итог	победа французов
Противники
Великобритания Франция
Командующие
вице-адмирал Родни Джордж Фергюсон, и др. вице-адмирал граф де Грасс генерал Бланшланд, и др.
Силы сторон
800 солдат и ополченцев 4500 солдат; 24 линейных корабля
Потери
неизвестно 46 убитых, 105 раненых

Захват Тобаго — французская экспедиции в мае 1781 против английского острова Тобаго во время Американской войны за независимость. Флот графа де Грасса 24 мая высадил десант под командованием маркиза де Буйе́ (фр. de Bouillé), который успешно овладел островом 2 июня 1781 года.

Исторический фон

В марте 1781 Франция послала в Вест-Индию большой флот, состоящий из 20 линейных кораблей, и конвой с 6000 войск под командованием графа де Грасса. Они прибыли к Мартинике 28 апреля, и де Грасс отогнал британскую эскадру сэра Самюэля Худа, который блокировал Форт-Ройял. Худ и британский командующий Подветренной станции, адмирал Джордж Родни соединились 11 мая между островами Сент-Китс и Антигуа, для обсуждения французской угрозы.

Де Грасс встретился с губернатором Мартиники, маркизом де Буйе. Они разработали план захвата контролируемого британцами острова Тобаго. Французские войска должны были разделиться: один конвой в сопровождении небольшого числа боевых кораблей должен направиться к Тобаго, в то время как другие силы делают высадку на острове Сент-Люсия, что является отвлекающим маневром. Эти силы затем должны быть отозваны, и также направлены на Тобаго, где окажут помощь первому отряду.

Силы для атаки Сент-Люсии, во главе с де Буйе в сопровождении де Грасса, покинули Мартинику 8−9 мая, силы, назначенные на Тобаго, во главе с Бланшландом (фр. Blanchelande) и в сопровождении двух линейных кораблей и нескольких фрегатов, под командованием де Риона (фр. de Rions), также вышли 9-го.

Нападение на Сент-Люсию

Де Буйе силами от 1200 до 1500 человек совершил высадку в Гро-Иле́ (фр. Gros Islet), поселении на северной оконечности острова Сент-Люсия, рано утром 10 мая. Они застали врасплох небольшой британский гарнизон, взяли около 100 пленных и захватили военное имущество. Это заставило генерала Артура Сент-Леже (англ. Arthur St. Leger), вице-губернатора острова, организовать оборону Кастри и укрепить склоны Морн-Фортюнэ, господствующие над портом.

Две ночи спустя, французские войска вернулись на транспорты, и флот в течение нескольких дней выбирался на ветер, после чего 15 мая повернул на Мартинику. Он принял на борт 3000 человек, и 25 мая вышел на Тобаго.

Родни был поставлен в известность о высадке, но вместо того, чтобы идти со всем флотом на Сент-Люсию, он пошел на Барбадос, отделив на помощь острову только несколько небольших кораблей. Он узнал об уходе французов с Сент-Люсии только по пути на Барбадос, куда прибыл 23 мая.

Вторжение на Тобаго

24 мая отряд генерала Бланшланда прибыл на Тобаго. Под прикрытием огня кораблей Pluto и Experiment, его войска высадились в районе порта Скарборо, быстро опрокинули форты, и заставили войска губернатора Джорджа Фергюсона (англ. George Ferguson) отойти в горы. Его силы, от 300 до 400 регулярных войск и 400-500 ополчения, создали сильные позиции, укрепленные пушками, на внутренней гряде. Бланшланд последовал за ним, но решил дождаться подкрепления, а не атаковать.

Адмирал Родни узнал о нападении на Тобаго 27 мая, находясь на осторове Барбадос. 29 мая он отделил контр-адмирала Фрэнсиса Дрейка с шестью линейными кораблями и частью войск, для оказания помощи Фергюсону, но узнал 2 июня, что появился флот де Грасса (20 линейных кораблей) и отогнал Дрейка.

Де Грасс прибыл на Тобаго 30 мая; Дрейк, будучи в значительном меньшинстве, отступил, потеряв только один небольшой корабль. на следующий день Де Грасс высадил войска с обеих сторон острова, и Буйе соединился с Бланшландом перед британской линией обороны. Они решили атаковать на следующий день.

С появлением французских подкреплений, Фергюсон решил покинуть свои позиции, и ночью начал отступать. На следующее утро французы пошли в погоню, увидев что британские линии брошены. Был душный, жаркий день, и обе колонны теряли людей; часть отставших британцев были захвачены в плен. К концу дня Фергюсон увидел, что ситуация безнадежна, и начал переговоры по условиям капитуляции. 2 июня Фергюсон сдался.

Последствия

Родни узнал о капитуляции Фергюсона 4 июня, и сразу же вышел с Барбадоса. Когда он, наконец, обнаружил флота де Грасса, последний шел к Гренаде с 24 линейными кораблями, против 20 у Родни; Родни решил избегать боя. Он заявил позже, что его остановило соображение, что погнаться за де Грассом означало бы остаться с подветра, обнажив Барбадос для атаки.

Когда Фергюсон вернулся в Лондон, между ним и Родни началась весьма громкая публичная перепалка по поводу неспособности Родни выручить остров.

Де Грасс, после того как Родни отказался от погони, вернулся на Тобаго, посадил на корабли часть войск, и вернулся на Мартинику. Затем в июле он перешел на Кап-Франсуа, где нашел донесение из Северной Америки, которое побудило его идти на север для поддержки операций в Чесапикском заливе, которые завершились ключевым сражением при Чесапике и осадой Йорктауна.

По Парижскому миру 1783 года, положившему конец войне, остров Тобаго остался в руках французов. Он снова был объектом борьбы во время Наполеоновских войн, и окончательно подпал под британский контроль по условиям Парижского договора 1814 года.

Литература

• Navies and the American Revolution, 1775−1783 / Robert Gardiner, ed. — Chatham Publishing, 1997. — ISBN 1-55750-623-X.

Отрывок, характеризующий Захват Тобаго

Он указал невестке место подле себя. Официант отодвинул для нее стул.
– Го, го! – сказал старик, оглядывая ее округленную талию. – Поторопилась, нехорошо!
Он засмеялся сухо, холодно, неприятно, как он всегда смеялся, одним ртом, а не глазами.
– Ходить надо, ходить, как можно больше, как можно больше, – сказал он.
Маленькая княгиня не слыхала или не хотела слышать его слов. Она молчала и казалась смущенною. Князь спросил ее об отце, и княгиня заговорила и улыбнулась. Он спросил ее об общих знакомых: княгиня еще более оживилась и стала рассказывать, передавая князю поклоны и городские сплетни.
– La comtesse Apraksine, la pauvre, a perdu son Mariei, et elle a pleure les larmes de ses yeux, [Княгиня Апраксина, бедняжка, потеряла своего мужа и выплакала все глаза свои,] – говорила она, всё более и более оживляясь.
По мере того как она оживлялась, князь всё строже и строже смотрел на нее и вдруг, как будто достаточно изучив ее и составив себе ясное о ней понятие, отвернулся от нее и обратился к Михайлу Ивановичу.
– Ну, что, Михайла Иванович, Буонапарте то нашему плохо приходится. Как мне князь Андрей (он всегда так называл сына в третьем лице) порассказал, какие на него силы собираются! А мы с вами всё его пустым человеком считали.
Михаил Иванович, решительно не знавший, когда это мы с вами говорили такие слова о Бонапарте, но понимавший, что он был нужен для вступления в любимый разговор, удивленно взглянул на молодого князя, сам не зная, что из этого выйдет.
– Он у меня тактик великий! – сказал князь сыну, указывая на архитектора.
И разговор зашел опять о войне, о Бонапарте и нынешних генералах и государственных людях. Старый князь, казалось, был убежден не только в том, что все теперешние деятели были мальчишки, не смыслившие и азбуки военного и государственного дела, и что Бонапарте был ничтожный французишка, имевший успех только потому, что уже не было Потемкиных и Суворовых противопоставить ему; но он был убежден даже, что никаких политических затруднений не было в Европе, не было и войны, а была какая то кукольная комедия, в которую играли нынешние люди, притворяясь, что делают дело. Князь Андрей весело выдерживал насмешки отца над новыми людьми и с видимою радостью вызывал отца на разговор и слушал его.
– Всё кажется хорошим, что было прежде, – сказал он, – а разве тот же Суворов не попался в ловушку, которую ему поставил Моро, и не умел из нее выпутаться?
– Это кто тебе сказал? Кто сказал? – крикнул князь. – Суворов! – И он отбросил тарелку, которую живо подхватил Тихон. – Суворов!… Подумавши, князь Андрей. Два: Фридрих и Суворов… Моро! Моро был бы в плену, коли бы у Суворова руки свободны были; а у него на руках сидели хофс кригс вурст шнапс рат. Ему чорт не рад. Вот пойдете, эти хофс кригс вурст раты узнаете! Суворов с ними не сладил, так уж где ж Михайле Кутузову сладить? Нет, дружок, – продолжал он, – вам с своими генералами против Бонапарте не обойтись; надо французов взять, чтобы своя своих не познаша и своя своих побиваша. Немца Палена в Новый Йорк, в Америку, за французом Моро послали, – сказал он, намекая на приглашение, которое в этом году было сделано Моро вступить в русскую службу. – Чудеса!… Что Потемкины, Суворовы, Орловы разве немцы были? Нет, брат, либо там вы все с ума сошли, либо я из ума выжил. Дай вам Бог, а мы посмотрим. Бонапарте у них стал полководец великий! Гм!…
– Я ничего не говорю, чтобы все распоряжения были хороши, – сказал князь Андрей, – только я не могу понять, как вы можете так судить о Бонапарте. Смейтесь, как хотите, а Бонапарте всё таки великий полководец!
– Михайла Иванович! – закричал старый князь архитектору, который, занявшись жарким, надеялся, что про него забыли. – Я вам говорил, что Бонапарте великий тактик? Вон и он говорит.
– Как же, ваше сиятельство, – отвечал архитектор.
Князь опять засмеялся своим холодным смехом.
– Бонапарте в рубашке родился. Солдаты у него прекрасные. Да и на первых он на немцев напал. А немцев только ленивый не бил. С тех пор как мир стоит, немцев все били. А они никого. Только друг друга. Он на них свою славу сделал.
И князь начал разбирать все ошибки, которые, по его понятиям, делал Бонапарте во всех своих войнах и даже в государственных делах. Сын не возражал, но видно было, что какие бы доводы ему ни представляли, он так же мало способен был изменить свое мнение, как и старый князь. Князь Андрей слушал, удерживаясь от возражений и невольно удивляясь, как мог этот старый человек, сидя столько лет один безвыездно в деревне, в таких подробностях и с такою тонкостью знать и обсуживать все военные и политические обстоятельства Европы последних годов.
– Ты думаешь, я, старик, не понимаю настоящего положения дел? – заключил он. – А мне оно вот где! Я ночи не сплю. Ну, где же этот великий полководец твой то, где он показал себя?
– Это длинно было бы, – отвечал сын.
– Ступай же ты к Буонапарте своему. M lle Bourienne, voila encore un admirateur de votre goujat d'empereur! [вот еще поклонник вашего холопского императора…] – закричал он отличным французским языком.
– Vous savez, que je ne suis pas bonapartiste, mon prince. [Вы знаете, князь, что я не бонапартистка.]
– «Dieu sait quand reviendra»… [Бог знает, вернется когда!] – пропел князь фальшиво, еще фальшивее засмеялся и вышел из за стола.
Маленькая княгиня во всё время спора и остального обеда молчала и испуганно поглядывала то на княжну Марью, то на свекра. Когда они вышли из за стола, она взяла за руку золовку и отозвала ее в другую комнату.
– Сomme c'est un homme d'esprit votre pere, – сказала она, – c'est a cause de cela peut etre qu'il me fait peur. [Какой умный человек ваш батюшка. Может быть, от этого то я и боюсь его.]
– Ax, он так добр! – сказала княжна.


Князь Андрей уезжал на другой день вечером. Старый князь, не отступая от своего порядка, после обеда ушел к себе. Маленькая княгиня была у золовки. Князь Андрей, одевшись в дорожный сюртук без эполет, в отведенных ему покоях укладывался с своим камердинером. Сам осмотрев коляску и укладку чемоданов, он велел закладывать. В комнате оставались только те вещи, которые князь Андрей всегда брал с собой: шкатулка, большой серебряный погребец, два турецких пистолета и шашка, подарок отца, привезенный из под Очакова. Все эти дорожные принадлежности были в большом порядке у князя Андрея: всё было ново, чисто, в суконных чехлах, старательно завязано тесемочками.