Бой у острова Гренада

Battle of Grenada
Основной конфликт: Война за независимость США
Бой у острова Гренада, картина XVIII в
Дата	6 июля 1779
Место	Гренада
Итог	победа французов
Противники
Великобритания Франция
Командующие
адмирал Байрон вице-адмирал д'Эстен
Силы сторон
21 линейный корабль 25 линейных кораблей
Потери
183 убитых, 239 раненых; 4 корабля повреждены 190 убитых, 759 раненых

Бой у острова Гренада (англ. Battle of Grenada) — морской бой между французским и английским флотами, произошедший 6 июля 1779 года как следствие оккупации Гренады французами.

Предыстория

Первая половина 1779 года в Вест-Индии не была отмечена событиями. 7 января вице-адмирал Байрон, вышедший из бухты Наррагансетт, достиг недавно занятой британцами Сент-Люсии и сменил Баррингтона в качестве главнокомандующего Подветренной станцией. В весенние месяцы и британцы, и французы получали подкрепления, но соотношение сил оставалось прежним до 27 июня. В этот день прибывший из Бреста дивизион дал французам некоторое преимущество.

Незадолго до этого Байрону пришлось отвлечься на охранение крупного конвоя торговых судов, уходящего в Англию. Конвой собрался на острове Сент-Китс. Учитывая его размеры, Байрон счел необходимым сопровождать его всем флотом до точки, куда наверняка не достигали крейсирующие в Вест-Индии французы. Он вышел с Сент-Люсии в начале июня.

Как только путь был свободен, Д’Эстен, уже знавший о целях Байрона, послал небольшой отряд для захвата Сент-Винсента, который сдался 18 июня. 30-го французский адмирал покинул Форт-Ройял (современный Фор-де-Франс) со всем флотом — 25 линейных кораблей и несколько фрегатов, — направляясь к Гренаде, где и встал на якорь 2 июля. В тот же вечер он высадил войска, и 4 июля остров капитулировал. За исключением захваченного в порту шлюпа, Королевский флот в деле не участвовал. В плен попали тридцать богато груженых «купцов».

На рассвете 6 июля у острова появился Байрон, с 21 линейным кораблем, одним шестого ранга, и конвоем из 28 транспортов с войсками и обозом. 1 июля он, вернувшись на Сент-Люсию, услышал о потере Сент-Винсента, а также слухи, что французы нацелились на Гренаду. 3 июля он вышел на перехват, но опоздал.

Ход боя

О появлении британцев д'Эстену доложили ночью 5 июля. Бо́льшая часть его флота была на якоре у Джорджтауна, а несколько дозорных кораблей свалились под ветер. В 4 утра, с ночным бризом, французы начали выбирать якоря, с приказом строить линию баталии на правом галсе по скорости, то есть как можно быстрее, невзирая на постоянные места.

Когда полностью рассвело, был обнаружен британский флот (план 1, поз. A) под берегом с наветра, спускавшийся к югу левым галсом в бакштаг, при ветре от NE'E. Британских флот не соблюдал строй; это явствует из факта, что трем первым кораблям полагалось быть на левом галсе концевыми. Неизвестно, почему Байрон допустил расстроенный порядок; в предвидении неприятеля это необъяснимо. Исход боя во многом определился именно этим упущением.

Не имея достаточно фрегатов, Байрон назначил три линейных корабля контр-адмирала Роули (поз. a) охранять конвой, рассчитывая при надобности отозвать их в линию. Конвой шел ближе к берегу и несколько сзади.

Когда Байрон увидел французов (поз. A-A), они уже строили линию; из скопления кораблей на рейде постепенно вытягивалась колонна на норд-нордвест. Надеясь воспользоваться их беспорядком, он поднял сигнал «общая погоня в том направлении», и второй — Роули покинуть конвой. Видя перед собой всего 14 или 15 кораблей противника, он сделал сигнал вступать в бой и «вступать в линию по мере подхода». То есть, его корабли не только прибыли в беспорядке, но должны были строиться под огнём.

Три головных: HMS Sultan, HMS Prince of Whales (младший флагман, Баррингтон) и HMS Boyne несколько оторвались от флота (поз. b). Указанное направление атаки вело их в хвост французам, к якорной стоянке. В итоге британская и французская линии образовали угол, с вершиной на рейде Джорджтауна. При этом три корабля Баррингтона были вынуждены сближаться и выдерживать огонь противника, не имея возможности отвечать, разве что отклоняясь от заданного курса. Поэтому они, в отрыве от остальных, сильно пострадали. Достигнув конца французской колонны, они последовательно повернули фордевинд, на параллельный противнику курс. При этом Sultan свалился под корму концевому французу, пытаясь сделать продольный залп. Тот, чтобы уклониться, привелся. В результате Sultan потерял время и высоту по ветру, а Баррингтон на Prince of Whales стал головным, идя с наветра от противника.

Тем временем Байрон по вытянувшейся линии французов впервые понял, что их силы больше его собственных. Тем не менее, по его словам, «погоня продолжалась, и был сделан сигнал к ближнему бою». Оставшиеся корабли спустились на противника левым галсом, и повернули в кильватер трем ведущим. Но три корабля: HMS Grafton, HMS Cornwall и HMS Lion, еще не дойдя до точки поворота, «оказались под ветром» и приняли на себя огонь всей французской линии. В результате они были настолько повреждены, не говоря уже о людских потерях, что после поворота свалились далеко под ветер за корму (поз. c'-c").

Когда британские корабли закончили поворот и более-менее составили линию на правом галсе, Байрон скомандовал восьми ведущим сомкнуться для взаимной поддержки и вступить в ближний бой. То что следовало сделать до начала перестрелки, оказалось куда труднее теперь, в неразберихе боя, с поврежденными кораблями. Ошибку командующего несколько поправил быстро сориентировавшийся контр-адмирал Роули. Нагоняя остальных, он заметил что три корабля Баррингтона оторвались и явно повреждены. Вместо того, чтобы слепо следовать за лидером, он срезал угол (a-a) и пошел на поддержку авангарду. За ним последовал и HMS Monmouth, блестящий поворот которого был настолько всеми отмечен, что после боя французские офицеры поднимали тост за «черный кораблик». Он, как и флагман Роули HMS Suffolk, тоже пострадал от огня противника.

Теперь Байрону было абсолютно необходимо сохранять положение своего авангарда, чтобы не позволять французам напасть на конвой, находившийся вдали под берегом, несколько впереди траверза. Он позже докладывал: «Они были очень склонны отрезать конвой, и вполне могли это сделать большими фрегатами, не занятыми в линии». С другой стороны, Cornwall, Grafton, и Lion, хотя и сумели повернуть, не успевали за флотом, все дальше отставали и сваливались под ветер - в сторону противника. В полдень или сразу после д'Эстен с основными силами увалился, чтобы присоединиться к своим кораблям, оказавшимся под ветром. Байрон, помня о своем меньшинстве, разумно удержался с наветра. Увеличившиея таким образом дистанции привели к тому что в 1 час пополудни огонь прекратился.

Маневрирование

Оба флота по-прежнему держались на правом галсе параллельными линиями, курсом на норд-норд-вест. Между линиями, далеко за кормой были сильно поврежденные Cornwall, Grafton, Lion и с ними HMS Fame (см. гл. иллюстрацию). В 3 часа пополудни французы, приведя в порядок линию, повернули оверштаг все вдруг (поз. t...t), направляясь таким образом к поврежденным британским кораблям. Байрон тут же повторил их маневр. В этот момент Корнуоллис, капитан Lion, правильно оценив ситуацию, понял, что если будет держать курс, то окажется в гуще французов. У него уцелела только фок-мачта, повернуть оверштаг он не мог. Положив руль на увал, он пересек французам курс (поз. c") и ушел под ветер, к Ямайке. Его никто не преследовал.

Остальные три, не имея возможности повернуть оверштаг и боясь после фордевинда оказаться во власти противника, остались на прежнем курсе, прошли от него с наветра, получив по ходу несколько залпов, и ушли к северу. Monmouth, пострадавший не меньше, не мог повернуть на юг вместе с флотом; продолжая курс к северу, он оказался далеко от своих (поз. a'). Со временем д'Эстен восстановил порядок на левом галсе, выстроив колонну в кильватер самому подветренному кораблю (линия BC).

Последствия

Если рассматривать бой у о. Гренада в отдельности, это была самая большая неудача британцев после Бичи-Хед. То, что Cornwall, Grafton, Lion не попали в руки противника, можно отнести только на неповоротливость и излишнюю осторожность французского адмирала. Байрон сам практически признал это:

К полной для меня неожиданности, ни один корабль противника не был отряжен вслед за Lion. Французы могли обойти Grafton и Cornwall, если бы держали выигранный ветер,... но они так упорно отклоняли всякий шанс к ближнему бою, что удовлетворились просто обстрелом, проходя едва на расстоянии выстрела, и смирились с тем, что те вернулись к эскадре, не сделав попытки их отрезать.

Оригинальный текст (англ.)  

To my great surprise no ship of the enemy was detached after the Lion. The Grafton and Cornwall might have been weathered by the French, if they had kept their wind,... but they persevered so strictly in declining every chance of close action that they contented themselves with firing upon these ships when passing barely within gunshot, and suffered them to rejoin the squadron, without one effort to cut them off.

Решение Байрона атаковать с ходу, не приведя флот в боевой порядок для взаимной поддержки, было большой ошибкой. Оно могло удаться против французов на двадцать лет раньше, даже если они были в большинстве. Но заново отстроенный, отлично подготовленный, еще не подорванный революцией французский флот 1770-х показал, что старые мерки к нему неприменимы. Британцы не потеряли ни одного корабля, но это объясняется осторожностью д'Эстена, и стандартным приказом морского министерства не рисковать, если перевес не обеспечен наверняка. Его самый боевитый подчиненный, Сюффрен, высказался прямо:

Если бы умение нашего адмирала равнялось его храбрости, мы не упустили бы четыре корабля, лишившиеся мачт.

Британские корабли пострадали больше французских, но в основном по части рангоута и такелажа. Французы, наоборот, из-за британской привычки стрелять в корпус имели больше потерь в людях: 190 убитыми и 759 ранеными, против 183 и 239 у британцев (из них две трети на оторвавшихся кораблях Баррингтона и Роули, которые вступили в бой без поддержки).

Бой заметно прибавил популярности адмиралу д'Эстену. В общем контексте войны в Вест-Индии поражение при Гренаде, вкупе с перевесом противника, означало для британцев, что инициатива перешла к французам. Теперь д Эстен мог диктовать, где и когда произойдет следующий бой. Англичанам оставалось реагировать. Но д'Эстен не извлек из этого всех выгод. После боя он вернулся на Сент-Люсию для ремонта. Байрон за тем же пошел на Сент-Киттс. Он оставался в гавани довольно долго, так как на острове не хватало материалов и никакой навык моряков в ремонте не мог этого восполнить. Д'Эстен с эскадрой подходил к Сент-Киттсу, как бы вызывая англичан на бой. Но помимо очевидного унижения флоту, привыкшему владеть морем, ничего этим не достиг.

Байрон со своим флагманом ушел в Англию в августе. Раненый, Баррингтон отбыл еще раньше. Командование перешло к контр-адмиралу Хайд-Паркеру.

Силы сторон

Британская эскадра (Байрон)			Французская эскадра (д'Эстен)
Корабль (пушек)	Командир	Примечание	Корабль (пушек)	Командир	Примечание
Авангард
Suffolk (74)	Hugh Cloberry Christian	контр-адмирал сэр Джошуа Роули (англ. Sir Joshua Rowley)	Zélé (74)	де Баррас
Boyne (70)	Herbert Sawyer		Fantasque (64)	Сюффрен
Royal Oak (74)	Thomas Fitzherbert		César (74)	Raymondis
Prince of Wales (74)	Benjamin Hill	флагман авангарда, вице-адмирал Самуэль Баррингтон	Tonnant (80)	Breugnon, chef; Bruyères, commandant
Magnificent (74)	Джон Эльфинстон		Protecteur (74)	Apchon
Trident (64)	Anthony James Pye Molloy		Fier (50)
Medway (60)	William Affleck		Dauphin Royal (70)
			Provence (64)	Champorcin
Центр
Fame (74)	John Butchart		Fendant (74)
Nonsuch (64)	Walter Griffith		Artésien (64)
Sultan (74)	Alan Gardner		Fier-Rodrigue, (50)
Princess Royal (90)	William Blair	флагман, вице-адмирал Джон Байрон	Hector (74)	Moriès
Albion (74)	George Bowyer		Languedoc (80)	Boulainvilliers	флагман, вице-адмирал д'Эстен;
Stirling Castle (64)	Robert Carkett		Robuste (74)
Elizabeth (74)	William Truscott		Vaillant (64)	Шабер
			Sagittaire (54)	Rioms
			Guerrier (74)	Бугенвиль
Арьергард
Yarmouth (64)	Nathaniel Bateman		Sphinx (64)
Lion (64)	Уильям Корнуоллис		Diadème (74)
Vigilant (64)	Sir Digby Dent		Amphion (50)
Conqueror (74), ,	Harry Harmood	контр-адмирал сэр Хайд Паркер	Marseillais (74)	La Poype-Vertrieux
Cornwall (74)	Timothy Edwards		César (74)
Monmouth (64)	Robert Fanshaw		Vengeur (64)
Grafton (74)	Thomas Collingwood		Réfléchi (64)
			Annibal (74)		La Motte-Picquet
Вне линии
Ariadne (20)	Thomas Pringle	post-ship, (репетовал сигналы)	Fortunée (32)		фрегат
			Chimère (32)	Saint-Cézaire	фрегат
			Iphigénie (32)		фрегат
			Amazone (32)		фрегат
			Boudeuse (32)		фрегат
			Alcmène (28)	Bonneval	фрегат
			Lively (24)		фрегат
			Cérès (18)		корвет (?)
			Diligente (28)		фрегат
			Ellis (20)		фрегат
			Concorde		фрегат
			Étourdie		фрегат
			Blanche		фрегат
			Alerte (14)		куттер
			Ménagère (30)		флейт
			Barington		шхуна

Литература

• Mahan, A. T. The Major Operations of the Navies in the War of American Independence. The Uiversity Press, Cambrige, MA, 1913.
• Navies and the American Revolution, 1775−1783. Robert Gardiner, ed. Chatham Publishing, 1997. ISBN 1-55750-623-X
• Castex, Jean-Claude. Dictionnaire des batailles navales franco-anglaises. Presses Université Laval 2004. ISBN 978-2-76378-061-0

Отрывок, характеризующий Бой у острова Гренада

Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.
Теперь деятели 1812 го года давно сошли с своих мест, их личные интересы исчезли бесследно, и одни исторические результаты того времени перед нами.
Но допустим, что должны были люди Европы, под предводительством Наполеона, зайти в глубь России и там погибнуть, и вся противуречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей – участников этой войны, становится для нас понятною.
Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата, о котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр, ни еще менее кто либо из участников войны) не имел ни малейшего чаяния.
Теперь нам ясно, что было в 1812 м году причиной погибели французской армии. Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона было, с одной стороны, вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны, характер, который приняла война от сожжения русских городов и возбуждения ненависти к врагу в русском народе. Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть восьмисоттысячная, лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем армия в столкновении с вдвое слабейшей, неопытной и предводимой неопытными полководцами – русской армией; не только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны русских были постоянно устремляемы на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию, и со стороны французов, несмотря на опытность и так называемый военный гений Наполеона, были устремлены все усилия к тому, чтобы растянуться в конце лета до Москвы, то есть сделать то самое, что должно было погубить их.
В исторических сочинениях о 1812 м годе авторы французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план скифской войны заманивания Наполеона в глубь России, и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий. Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны французов так и со стороны русских выставляются теперь только потому, что событие оправдало их. Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых. Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут: «Я тогда еще сказал, что это так будет», забывая совсем, что в числе бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные.
Предположения о сознании Наполеоном опасности растяжения линии и со стороны русских – о завлечении неприятеля в глубь России – принадлежат, очевидно, к этому разряду, и историки только с большой натяжкой могут приписывать такие соображения Наполеону и его маршалам и такие планы русским военачальникам. Все факты совершенно противоречат таким предположениям. Не только во все время войны со стороны русских не было желания заманить французов в глубь России, но все было делаемо для того, чтобы остановить их с первого вступления их в Россию, и не только Наполеон не боялся растяжения своей линии, но он радовался, как торжеству, каждому своему шагу вперед и очень лениво, не так, как в прежние свои кампании, искал сражения.
При самом начале кампании армии наши разрезаны, и единственная цель, к которой мы стремимся, состоит в том, чтобы соединить их, хотя для того, чтобы отступать и завлекать неприятеля в глубь страны, в соединении армий не представляется выгод. Император находится при армии для воодушевления ее в отстаивании каждого шага русской земли, а не для отступления. Устроивается громадный Дрисский лагерь по плану Пфуля и не предполагается отступать далее. Государь делает упреки главнокомандующим за каждый шаг отступления. Не только сожжение Москвы, но допущение неприятеля до Смоленска не может даже представиться воображению императора, и когда армии соединяются, то государь негодует за то, что Смоленск взят и сожжен и не дано пред стенами его генерального сражения.
Так думает государь, но русские военачальники и все русские люди еще более негодуют при мысли о том, что наши отступают в глубь страны.
Наполеон, разрезав армии, движется в глубь страны и упускает несколько случаев сражения. В августе месяце он в Смоленске и думает только о том, как бы ему идти дальше, хотя, как мы теперь видим, это движение вперед для него очевидно пагубно.
Факты говорят очевидно, что ни Наполеон не предвидел опасности в движении на Москву, ни Александр и русские военачальники не думали тогда о заманивании Наполеона, а думали о противном. Завлечение Наполеона в глубь страны произошло не по чьему нибудь плану (никто и не верил в возможность этого), а произошло от сложнейшей игры интриг, целей, желаний людей – участников войны, не угадывавших того, что должно быть, и того, что было единственным спасением России. Все происходит нечаянно. Армии разрезаны при начале кампании. Мы стараемся соединить их с очевидной целью дать сражение и удержать наступление неприятеля, но и этом стремлении к соединению, избегая сражений с сильнейшим неприятелем и невольно отходя под острым углом, мы заводим французов до Смоленска. Но мало того сказать, что мы отходим под острым углом потому, что французы двигаются между обеими армиями, – угол этот делается еще острее, и мы еще дальше уходим потому, что Барклай де Толли, непопулярный немец, ненавистен Багратиону (имеющему стать под его начальство), и Багратион, командуя 2 й армией, старается как можно дольше не присоединяться к Барклаю, чтобы не стать под его команду. Багратион долго не присоединяется (хотя в этом главная цель всех начальствующих лиц) потому, что ему кажется, что он на этом марше ставит в опасность свою армию и что выгоднее всего для него отступить левее и южнее, беспокоя с фланга и тыла неприятеля и комплектуя свою армию в Украине. А кажется, и придумано это им потому, что ему не хочется подчиняться ненавистному и младшему чином немцу Барклаю.
Император находится при армии, чтобы воодушевлять ее, а присутствие его и незнание на что решиться, и огромное количество советников и планов уничтожают энергию действий 1 й армии, и армия отступает.
В Дрисском лагере предположено остановиться; но неожиданно Паулучи, метящий в главнокомандующие, своей энергией действует на Александра, и весь план Пфуля бросается, и все дело поручается Барклаю, Но так как Барклай не внушает доверия, власть его ограничивают.
Армии раздроблены, нет единства начальства, Барклай не популярен; но из этой путаницы, раздробления и непопулярности немца главнокомандующего, с одной стороны, вытекает нерешительность и избежание сражения (от которого нельзя бы было удержаться, ежели бы армии были вместе и не Барклай был бы начальником), с другой стороны, – все большее и большее негодование против немцев и возбуждение патриотического духа.
Наконец государь уезжает из армии, и как единственный и удобнейший предлог для его отъезда избирается мысль, что ему надо воодушевить народ в столицах для возбуждения народной войны. И эта поездка государя и Москву утрояет силы русского войска.
Государь отъезжает из армии для того, чтобы не стеснять единство власти главнокомандующего, и надеется, что будут приняты более решительные меры; но положение начальства армий еще более путается и ослабевает. Бенигсен, великий князь и рой генерал адъютантов остаются при армии с тем, чтобы следить за действиями главнокомандующего и возбуждать его к энергии, и Барклай, еще менее чувствуя себя свободным под глазами всех этих глаз государевых, делается еще осторожнее для решительных действий и избегает сражений.
Барклай стоит за осторожность. Цесаревич намекает на измену и требует генерального сражения. Любомирский, Браницкий, Влоцкий и тому подобные так раздувают весь этот шум, что Барклай, под предлогом доставления бумаг государю, отсылает поляков генерал адъютантов в Петербург и входит в открытую борьбу с Бенигсеном и великим князем.
В Смоленске, наконец, как ни не желал того Багратион, соединяются армии.
Багратион в карете подъезжает к дому, занимаемому Барклаем. Барклай надевает шарф, выходит навстречу v рапортует старшему чином Багратиону. Багратион, в борьбе великодушия, несмотря на старшинство чина, подчиняется Барклаю; но, подчинившись, еще меньше соглашается с ним. Багратион лично, по приказанию государя, доносит ему. Он пишет Аракчееву: «Воля государя моего, я никак вместе с министром (Барклаем) не могу. Ради бога, пошлите меня куда нибудь хотя полком командовать, а здесь быть не могу; и вся главная квартира немцами наполнена, так что русскому жить невозможно, и толку никакого нет. Я думал, истинно служу государю и отечеству, а на поверку выходит, что я служу Барклаю. Признаюсь, не хочу». Рой Браницких, Винцингероде и тому подобных еще больше отравляет сношения главнокомандующих, и выходит еще меньше единства. Сбираются атаковать французов перед Смоленском. Посылается генерал для осмотра позиции. Генерал этот, ненавидя Барклая, едет к приятелю, корпусному командиру, и, просидев у него день, возвращается к Барклаю и осуждает по всем пунктам будущее поле сражения, которого он не видал.
Пока происходят споры и интриги о будущем поле сражения, пока мы отыскиваем французов, ошибившись в их месте нахождения, французы натыкаются на дивизию Неверовского и подходят к самым стенам Смоленска.
Надо принять неожиданное сражение в Смоленске, чтобы спасти свои сообщения. Сражение дается. Убиваются тысячи с той и с другой стороны.
Смоленск оставляется вопреки воле государя и всего народа. Но Смоленск сожжен самими жителями, обманутыми своим губернатором, и разоренные жители, показывая пример другим русским, едут в Москву, думая только о своих потерях и разжигая ненависть к врагу. Наполеон идет дальше, мы отступаем, и достигается то самое, что должно было победить Наполеона.


На другой день после отъезда сына князь Николай Андреич позвал к себе княжну Марью.
– Ну что, довольна теперь? – сказал он ей, – поссорила с сыном! Довольна? Тебе только и нужно было! Довольна?.. Мне это больно, больно. Я стар и слаб, и тебе этого хотелось. Ну радуйся, радуйся… – И после этого княжна Марья в продолжение недели не видала своего отца. Он был болен и не выходил из кабинета.
К удивлению своему, княжна Марья заметила, что за это время болезни старый князь так же не допускал к себе и m lle Bourienne. Один Тихон ходил за ним.
Через неделю князь вышел и начал опять прежнюю жизнь, с особенной деятельностью занимаясь постройками и садами и прекратив все прежние отношения с m lle Bourienne. Вид его и холодный тон с княжной Марьей как будто говорил ей: «Вот видишь, ты выдумала на меня налгала князю Андрею про отношения мои с этой француженкой и поссорила меня с ним; а ты видишь, что мне не нужны ни ты, ни француженка».
Одну половину дня княжна Марья проводила у Николушки, следя за его уроками, сама давала ему уроки русского языка и музыки, и разговаривая с Десалем; другую часть дня она проводила в своей половине с книгами, старухой няней и с божьими людьми, которые иногда с заднего крыльца приходили к ней.
О войне княжна Марья думала так, как думают о войне женщины. Она боялась за брата, который был там, ужасалась, не понимая ее, перед людской жестокостью, заставлявшей их убивать друг друга; но не понимала значения этой войны, казавшейся ей такою же, как и все прежние войны. Она не понимала значения этой войны, несмотря на то, что Десаль, ее постоянный собеседник, страстно интересовавшийся ходом войны, старался ей растолковать свои соображения, и несмотря на то, что приходившие к ней божьи люди все по своему с ужасом говорили о народных слухах про нашествие антихриста, и несмотря на то, что Жюли, теперь княгиня Друбецкая, опять вступившая с ней в переписку, писала ей из Москвы патриотические письма.
«Я вам пишу по русски, мой добрый друг, – писала Жюли, – потому что я имею ненависть ко всем французам, равно и к языку их, который я не могу слышать говорить… Мы в Москве все восторжены через энтузиазм к нашему обожаемому императору.
Бедный муж мой переносит труды и голод в жидовских корчмах; но новости, которые я имею, еще более воодушевляют меня.
Вы слышали, верно, о героическом подвиге Раевского, обнявшего двух сыновей и сказавшего: «Погибну с ними, но не поколеблемся!И действительно, хотя неприятель был вдвое сильнее нас, мы не колебнулись. Мы проводим время, как можем; но на войне, как на войне. Княжна Алина и Sophie сидят со мною целые дни, и мы, несчастные вдовы живых мужей, за корпией делаем прекрасные разговоры; только вас, мой друг, недостает… и т. д.
Преимущественно не понимала княжна Марья всего значения этой войны потому, что старый князь никогда не говорил про нее, не признавал ее и смеялся за обедом над Десалем, говорившим об этой войне. Тон князя был так спокоен и уверен, что княжна Марья, не рассуждая, верила ему.
Весь июль месяц старый князь был чрезвычайно деятелен и даже оживлен. Он заложил еще новый сад и новый корпус, строение для дворовых. Одно, что беспокоило княжну Марью, было то, что он мало спал и, изменив свою привычку спать в кабинете, каждый день менял место своих ночлегов. То он приказывал разбить свою походную кровать в галерее, то он оставался на диване или в вольтеровском кресле в гостиной и дремал не раздеваясь, между тем как не m lle Bourienne, a мальчик Петруша читал ему; то он ночевал в столовой.