Эстен, Шарль Эктор де

Шарль Эктор, граф д’Эстен
Jean Baptiste Charles Henri Hector, comte d'Estaing
Дата рождения	24 ноября 1729(1729-11-24)
Место рождения	Шато-де-Равель, Овернь
Дата смерти	28 апреля 1794(1794-04-28) (64 года)
Место смерти	Париж
Принадлежность	Франция
Род войск	Французский флот
Годы службы	1760−1783
Звание	Вице-адмирал
Командовал	Тулонская эскадра
Сражения/войны	Война за австрийское наследство Семилетняя война Война за независимость США: Бой при Сент-Люсии Бой у острова Гренада
Награды и премии	Орденский знак Общества Цинциннати
В отставке	депутат Ассамблеи

Жан-Батист Шарль-Анри Эктор, граф д’Эстен (фр. Jean Baptiste Charles Henri Hector, comte d'Estaing 24 ноября 1729 − 28 апреля 1794) — французский генерал и адмирал. Начал свою службу в качестве солдата в Семилетнюю войну. Некоторое время провёл в плену у англичан. После вступления Франции в Американскую войну за независимость в 1778 году повёл флот на помощь американским повстанцам, участвовал в провалившемся франко-американском нападении на Род-Айленд и неудачной осаде Саванны. Вернулся во Францию в 1780 году. Казнён во время революционного террора Французской революции.

Биография

Родился в Шато-де-Равель в Оверни, родители — Шарль-Франсуа, маркиз де Сайян, генерал-лейтенант, и Мари-Генриетта Кольбер де Мольврие, потомок Жана-Батиста Кольбера. Поступил в армию в звании полковника пехоты, в 1757 году сопровождал графа де Лалли в Ост-Индию в звании бригадного генерала. В 1759 году попал в плен к англичанам при осаде Мадраса, но был освобождён под честное слово. Еще до ратификации его обмена поступил на службу французской Ост-Индской компании и, командуя 2 кораблями, уничтожил британские фактории на Суматре и в Персидском заливе.

На обратном пути во Францию в 1760 году попал по случайности в руки англичан. Вначале за нарушение честного слова он был брошен в тюрьму в Портсмуте, но так как обвинение не удалось обосновать, он был вскоре освобождён. В 1763 году произведён в генерал-лейтенанты французского флота, в 1777 году — вице-адмирал.

Американская война за независимость

Через год, 13 апреля 1778 года, вышел из Тулона с флотом из 12 линейных кораблей и 14 фрегатов для оказания помощи войне американских колоний против Великобритании. С 11 по 22 июля блокировал флот лорда Хау у Санди-Хук, при входе в гавань Нью-Йорка, но атаковать не решился, хотя численно имел превосходство, потому что его корабли не могли преодолеть бар нью-йоркской гавани.

Ньюпорт

Совместно с американскими генералами он планировал нападение на Ньюпорт, штат Род-Айленд, и тем временем вынудил англичан уничтожить несколько кораблей, находившихся в гавани, чтобы не сдавать их французам. Под Ньюпортом ему помогал против английских войск капитан Калеб Гарднер.

Но перед уже согласованным нападением он вышел в море против адмирала Хау, и внезапным сильным штормом, застигшим врасплох оба флота, многие его корабли были настолько повреждены, что он счёл необходимым уйти в Бостон на ремонт. Его собственный флагман Languedoc потерял все мачты, его постепенно добивал появившийся HMS Renown, и д’Эстен, предвидя новый плен, приказал выбросить за борт секретные бумаги и карты. Его спасло только появление других французских кораблей.

Вест-Индия

4 ноября д’Эстен ушел в Вест-Индию. После слабой попытки отобрать у адмирала Баррингтона Сент-Люсию захватил Сент-Винсент и Гренаду.

6 июля 1779 года командовал в сражении при Гренаде против адмирала Байрона, который отошёл в Сент-Кристофер. Хотя д’Эстен имел превосходство в силах, он не стал атаковать британцев на рейде, а отправился к Саванне.

Осада Саванны

Все его (а также американцев) попытки взять город были отбиты с большими потерями, и в конце концов он был вынужден уйти.

Осада представляла собой попытку соединённой франко-американской армии вернуть Саванну с 16 сентября по 18 октября 1779 года. 9 октября 1779 года генеральный штурм английских укреплений провалился. Во время атаки был смертельно ранен польский граф Казимир Пуласки, воевавший на стороне американцев. С провалом совместного американо-французского штурма осада потерпела неудачу, и британцы удерживали прибрежную Джорджию до самой эвакуации в июле 1782 года, ближе к концу войны.

Возвращение во Францию

Он вернулся во Францию в 1780 году, но впал в немилость при дворе, и подвергся резкой критике со стороны подчинённых. Три года спустя, однако, он был поставлен во главе франко-испанского флота, собранного в Кадисе, но был заключён мир, и операция не состоялась.

С этого времени он главным образом уделял внимание политике. Он получил титул испанского гранда, а в 1787 году был избран в «Ассамблею почтенных». Когда вспыхнула французская революция, он приветствовал новые идеи. В 1789 году он был назначен в национальную гвардию в Версаль, а в 1792 году Национальным Собранием был избран адмиралом. Хотя он поддерживал национальные реформы, но остался верен королевской семье, и в ходе процесса Марии Антуанетты в 1793 году свидетельствовал в её пользу. Из-за этого и из-за некоторых дружеских писем, которыми он обменивался с королевой, он сам был привлечен к суду и обвинён в реакционерстве. 28 апреля 1794 года был отправлен на гильотину. Перед казнью он сказал «Когда моя голова падёт, отправьте её англичанам, они за неё хорошо заплатят!»

В минуты отдыха он написал поэму Le Rêve (1755), трагедию Les Thermopyles (1789) и книгу о колониях.

В кино

• «Австрийка (фильм)» (1989)
• «Джон Адамс» (2008)

Литература

• Эстэн, Шарль-Гектор // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Эстен, Шарль Эктор де

– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.