Катастрофа Boeing 707 под Абиджаном

<tr><th style="">Пункт назначения</th><td class="" style=""> Галеан, Рио-де-Жанейро (Бразилия) </td></tr><tr><th style="">Рейс</th><td class="" style=""> RG797 </td></tr><tr><th style="">Бортовой номер</th><td class="" style=""> PP-VJK </td></tr><tr><th style="">Дата выпуска</th><td class="" style=""> 28 июня1960 года(первый полёт) </td></tr><tr><th style="">Пассажиры</th><td class="" style=""> 39 </td></tr><tr><th style="">Экипаж</th><td class="" style=""> 12 </td></tr><tr><th style="">Погибшие</th><td class="" style=""> 50 </td></tr><tr><th style="">Выживших</th><td class="" style=""> 1 </td></tr> </table>

См. также: Рейс 797

Катастрофа Boeing 707 под Абиджаном — авиационная катастрофа пассажирского самолёта Boeing 707-379C бразильской авиакомпании Varig, произошедшая в ночь на субботу 3 января 1987 года в окрестностях Абиджана (Кот-д’Ивуар). В происшествии погибли 50 человек, выжил только один. На то время это была крупнейшая авиакатастрофа в Кот-д’Ивуаре.

Самолёт

Boeing 707-379C с регистрационным номером PP-VJK (заводской — 19822, серийный — 726) был выпущен в 1960 году и 28 июня совершил свой первый полёт, после чего 4 ноября поступил к заказчику — бразильской авиакомпании Varig. Его четыре двухконтурных реактивных двигателя были модели Pratt & Whitney JT3D-3B. На момент событий это был последний самолёт типа Boeing 707 во флоте авиакомпании.

Экипаж

Экипаж лайнера состоял из 12 человек. На момент происшествия состав лётного экипажа в кабине был следующим:

• Командир воздушного судна (КВС) — 38-летний Хулио Сезар Карнейро Корреа (порт. Júlio César Carneiro Corrêa) — опытный пилот, имеющий за плечами 11 тысяч часов налёта, в том числе 1198 часов в должности пилота-инструктора Boeing 707.
• Второй пилот (2П) — Нэльсон Фигуэйредо (порт. Nélson Figueiredo) — относительно молодой пилот, в данном полёте фактически выполнявший обязанности стажёра.
• Бортинженер (БИ) — Эугенио Кардозу (порт. Eugênio Cardoso)

Хронология событий

Отказ двигателя

Авиалайнеру предстояло выполнить регулярный пассажирский рейс RG-797 из Абиджана в Рио-де-Жанейро расчётной продолжительностью 9 часов. Стоит отметить, что для данного 27-летнего самолёта это был последний пассажирский рейс. После прибытия в Рио борт PP-VJK должны были передать бразильским ВВС (FAB), которые заготовили для него новый регистрационный номер — 2400 (FAB 2400). Безлунной ночью рейс 797 с 12 членами экипажа и всего 39 пассажирами на борту вылетел из Абиджана и направился к Рио-де-Жанейро.

Через 20 минут после вылета лайнер находился в паре сотен километров к западу от Абиджана, когда неожиданно зазвучала сигнализация пожара в первом двигателе (внешний левый). Накануне, когда самолёт следовал в Абиджан, также срабатывала сигнализация о пожаре в данном двигателе, на что экипаж отреагировал отключением двигателя, после чего благополучно долетел до аэропорта назначения и совершил нормальную посадку. Когда на земле техник из Air Afrique проверил первый двигатель, то пришёл к выводу, что сигнал о пожаре был ложным. Поэтому когда во время обратного полёта вновь сработала пожарная сигнализация первого двигателя, экипаж отреагировал на это относительно спокойно, но из предосторожности принял решение отключить данный двигатель, так как сработала она на сей раз относительно рано. Выполнение трансатлантического полёта на трёх двигателях из четырёх было уже небезопасным, поэтому было принято решение возвращаться в Абиджан.

Рейс 797 Varig
Разбившийся самолёт за 4 года до катастрофы
Общие сведения
Дата	3 января 1987 года
Время	01:45
Характер	Столкновение с деревьями
Причина	Пожар двигателя
Место	18 км от Абиджана (Кот-д’Ивуар)
Воздушное судно
Модель	Boeing 707-379C
Авиакомпания	Varig
Пункт вылета	Феликс</span>ruen, Абиджан (Кот-д’Ивуар)

БИ	Техник из Air Afrique смотрел и сказал, что ничего не нашёл. Эй, Карнейро, что думаешь?
КВС	Думаю, что пересечь Атлантику с этим [пожарная сигнализация двигателя] будет проблематично.
БИ	Параметры двигателя в норме.
КВС	(второму пилоту) Вызови «Абиджан-контроль» и доложи, что мы возвращаемся.
2П	(внешняя связь) Абиджан, доброй ночи, это Вариг 796. Сообщаем, что у нас сигнал о технической неисправности в двигателе один. Запрашиваем у вас вектор для немедленного возвращения в аэропорт.

Гражданство людей на борту</tr>				Гражданство	Пассажиры	Экипаж	Всего
Бразилия Бразилия	10	12	22</tr>	Великобритания Великобритания	1	0	1</tr>	Израиль Израиль	2	0	2</tr>	Камерун Камерун	1	0	1</tr>	Кот-д’Ивуар Кот-д’Ивуар	13	0	13</tr>	Ливан Ливан	3	0	3</tr>	Перу Перу	1	0	1</tr>	Сенегал Сенегал	2	0	2</tr>	США США	1	0	1</tr>	ФРГ	2	0	2</tr>	Франция Франция	2	0	2</tr>	Чили Чили	1	0	1</tr>
Итого	39	12	51

Возврат в Абиджан

Диспетчер дал разрешение возвращаться, после чего командир по внутренней связи сообщил бортпроводникам о возврате в аэропорт, о чём те затем сказали пассажирам. Далее экипаж определил, что с момента вылета было сожжено 10 000 фунтов (4500 кг) авиакеросина, исходя из чего вес авиалайнера был определён как 248 000 фунтов (112 000 кг), что меньше максимального посадочного, то есть можно было совершать посадку без слива части топлива. Затем бортинженер заметил, что сигнал о неисправности в первом двигателе на самом деле не был беспочвенным.

БИ	Карнейро, температура масла в двигателе номер 1 слишком высока.
КВС	Хорошо, тогда как насчёт отключить этот двигатель? Там всё в порядке? Я собираюсь отключить номер 1.
БИ	У нас нет в нём острой необходимости. Если он нам понадобится, то при возвращении мы можем запустить его.
Входит Старший бортпроводник
БП	Командир, пассажиры позади жалуются на тряску.
КВС	Теперь все начали жаловаться.
2П	Может это было снижение тяги двигателя перед снижением.
КВС	(второму пилоту) Вызови Абиджан и запроси траекторию для снижения. И предупреди Air Afrique, что нам понадобится обслуживание.
2П	(Связавшись с диспетчером в Абиджане получил инструкции по выполнению снижения. После перешёл на другую частоту и связавшись с Air Afrique предупредил, что они возвращаются и им необходимо техобслуживание)
БИ	У нас там утечка топлива.
КВС	Что? Утечка топлива? Где?
БИ	Да в этом х*е.

Экипаж не мог сразу поверить, что казалась бы ложная тревога о пожаре на самом деле могла быть реальной. В течение нескольких минут пилоты стали проверять показания приборов, чтобы убедиться, действительно ли имеет место утечка топлива, или это ложные показания приборов.

БИ	Тридцать тысяч фунтов загрузка… посмотри на показания… вот же дерьмо… проблема…
Возвращается Старший бортпроводник
БП	Командир, пассажир в первом классе жалуется на шум под креслом.
Лётный экипаж начинает обсуждать возможные причины, пока кто-то не высказывает версию, что это вышла из ниши передняя стойка шасси
2П	Мы ведём последнего знаменитого покойника. Уже гнилого…
КВС	Что?
2П	Да, мы следуем на знаменитом гнилом трупе. Но дотянем до Рио… (подразумевается, что последний рейс самолёта в авиакомпании может стать для него последним буквально)
БП	Пассажир говорил, что видел пламя.
КВС	Что? У него там пламя?!
БИ	Нет.
КВС	Но двигатель выключен. Верно?
БИ	Да. Посмотри. Отключён.

Заход на посадку

Старший бортпроводник ушёл в салон, после чего лётный экипаж, чтобы отвлечься, начал обсуждать, что в Рио-де-Жанейро они прибудут и посетят его рестораны несколько позже, чем ожидалось. Через несколько минут в темноте появились огни Абиджана, на что командир воскликнул «Посмотрите, там Абиджан…». В это время над океаном стояла полная тьма, так как не было луны. Диспетчер предложил прямой заход на полосу 03, но командир выбрал полосу 21, так как туда возможно было выполнять заход по приборам, что в складывающейся ситуации было более предпочтительным, тогда как на полосу 03 был возможен только визуальный заход. Для захода на полосу 21 командир выполнил доворот влево, направив самолёт к северу.

Хотя посадку на полосу 21 можно было выполнять по приборам, практически «вслепую», но вот схема захода на неё была довольно сложной с большим числом разворотов, в том числе самолёту предстоял разворот на курс почти 270° для выхода на предпосадочную прямую. Причём развороты должны были выполняться на левую сторону, тогда как из-за отключения крайнего левого двигателя возникла асимметрия тяги, создающая разворачивающий момент влево. Экипаж начал зачитывать контрольную карту перед посадкой с одним отключённым двигателем и выровнял летящий со скоростью 370 км/ч авиалайнер на высоте 900 метров, после чего зашёл на полосу 21 с северной, подветренной стороны. Пилотирование на данном этапе осуществлял командир, который с учётом одного неработающего двигателя принял решение выполнять заход в полётной конфигурации самолёта, то есть с убранными закрылками и шасси, а в предпосадочную конфигурацию перевести самолёт только перед самой посадкой. Скорость поддерживалась лишь немногим больше скорости сваливания, но тем не менее она всё равно превышала установленную скорость выполнения захода.

Катастрофа

Как уже было сказано выше, заход выполнялся в сплошной темноте, из-за чего у экипажа не было внешних визуальных ориентиров. Командир, не смотря наружу, сконцентрировался на приборах, чтобы выдерживать направление для посадки. Но приборы не могли своевременно подсказать ему, что машина летит уже на предельно малой скорости для фактической конфигурации крыла, о чём в кабине постоянно начала звучать сигнализация об опасности сваливания. Находясь в стрессовой ситуации, бортинженер, боясь сваливания, начал увеличивать режим двигателей, быстро доведя его до взлётного. Услышав увеличивающийся шум двигателей, командир крикнул «Что происходит?», на что бортинженер ответил «Ничего, чёрт побери». Из-за выхода двигателей на более высокий режим асимметрия тяги быстро возросла, после чего авиалайнер, завалившись на левое крыло, перевернулся и врезался в плантацию каучуковых деревьев в 18 километрах от аэропорта. Почти полностью заправленные топливом баки взорвались, образовав огромный огненный шар, осветивший окружающую местность.

В катастрофе на месте погиб весь экипаж, а также 36 пассажиров. В тот же день один из выживших на месте катастрофы пассажиров умер от полученных травм. Через 4 дня от травм умер ещё один пассажир-британец. Выжил только профессор физкультуры Неуба Йессох (Neuba Yessoh) из университета Кот-д’Ивуара. Всего же погибли 50 человек. На то время это была крупнейшая авиационная катастрофа в Кот-д’Ивуаре (на 2015 год — вторая).

Причины

В итоговом отчёте по расследованию происшествия было указано, что к катастрофе привела не одна причина, а сочетание целого ряда факторов, в том числе: старый самолёт, проходивший нерегулярное техническое обслуживание; малоопытный второй пилот, плохое взаимодействие между членами экипажа в кабине. Также к катастрофе мог привести вероятный отказ приборов. Так найденный среди обломков высотомер показывал 1700 фут (520 м), тогда как катастрофа произошла на высоте 30 фут (9,1 м), а значит неисправные высотомеры могли ввести экипаж в заблуждение относительно их фактической высоты над землёй.

Отрывок, характеризующий Катастрофа Boeing 707 под Абиджаном

Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.