Качалов, Николай Николаевич

Николай Николаевич Качалов
Николай Николаевич Качалов
Место смерти:	Ленинград
Научная сфера:	химия
Место работы:	Институт химии силикатов АН СССР
Учёная степень:	доктор технических наук
Учёное звание:	профессор
Альма-матер:	Горный институт
Известен как:	специалист в области оптического стекла
Награды и премии:

Николай Николаевич Качалов (20 июня 1883, Дрезден — 19 июня 1961, Ленинград) — химик-технолог, специалист в области оптического стекла, один из первых российских разработчиков технологии его варки и основатель теории его холодной обработки (шлифовки и полировки), организатор науки и производства, организатор художественного стеклоделия. Лауреат Сталинской премии второй степени (1947), член-корреспондент АН СССР (1933).

Биография

Учёный происходил из старинного русского дворянского рода Качаловых. Отец — Николай Николаевич Качалов (1852—1909) — действительный статский советник, был губернатором Архангельской губернии (1905—1907).

Дед, Николай Александрович Качалов (1818—1891) — тайный советник, директор Департамента таможенных сборов Министерства финансов, также был архангельским губернатором (1869—1870).

Мать — Ольга Львовна, урождённая Блок, (1861—1900). Приходилась родной сестрой профессору А. Л. Блоку, отцу поэта Александра Блока.

В браке с 1908 года, супруга — Елизавета Ивановна Тиме (1884—1968), актриса. Детей не было.

Детство будущего учёного прошло в имении Хвалевское, Борисово-Судское на Вологодчине. Дружил с певцом Леонидом Собиновым, скульптором Верой Мухиной, артистом В. Качаловым, наркомом просвещения А. Луначарским и многими другими выдающимися деятелями той эпохи.

• 1900 — окончил реальное училище.
• 1911 — окончание Горного института.
• 1911—1923 — сотрудник технологической группы (с 1916 — технический руководитель) Петроградского фарфорового завода.
• 1914—1918 — работал над технологией производства оптического стекла; консультации в Англии (1916); руководил постройкой на заводе в Петрограде цеха оптического стекла.
• 1923—1930 — один из организаторов строительстве Завода оптического стекла, в дальнейшем — технический руководитель завода; появление завода позволило в 1926 году получить первое советское оптическое стекло, а в 1927 году отказаться от импорта; сотрудник Петроградского (Ленинградского) научно-исследовательского института керамики.
• 1930 — начальник научного сектора Всесоюзного объединения оптико-механической промышленности.
• 1930—1958 — заведующий основанной им первой в стране кафедрой стекла Ленинградского технологического института (ЛТИ); 1937 — заместитель директора по учебной и научной работе ЛТИ.
• 1930 — доктор технических наук, профессор.
• 1931 — сотрудник опытного стеклозавода, начальник лаборатории, с 1932 — заместитель директора, с 1937 — руководитель.
• 1931 — профессор, один из основателей научной школы ЛИТМО; в 1930-40-е годы — читает разработанный им курс «Технология оптического стекла», руководит аспирантами.
• 1933 — избран членом-корреспондентом АН СССР.
• 1937 — научный консультант Государственного оптического института.
• 1948—1961 — один из основателей Института химии силикатов АН СССР; 1948—1951 — заместитель директора; 1951—1961 — заведующий лабораторией холодной обработки силикатов.

Похоронен на «Литераторских мостках» Волковского кладбища. Надгробие создано скульпторами В. Г. Козенюу, В. Л. Рыбалко, архитектором А. И. Прибульским.

Научная деятельность

Основные научные интересы Н. Н. Качалова касались теории стеклоделия, варки и холодной обработки оптического стекла (шлифовки и полировки). Одним из первых им дано подробное изложение физико-химических основ важнейших технологических процессов стекольного производства. Значителен вклад учёного и в области исследований огнеупоров, художественного стекла и фарфора.

Николай Николаевич Качалов был одним из организаторов и руководителем исследований и производства оптического стекла, о чём он рассказал в своей книге «Стекло».

Первое оптическое стекло России

Технология оптического стекла принадлежит к числу наиболее сложных, что вызвано чрезвычайно высокими требованиями к его качеству — прозрачности и чистоте. Вещество этого материала относится к самым однородным средам в природе, так, к примеру, дистиллированная вода с открытой поверхностью испарения менее однородна.

Только в конце 19-го столетия теория и практика оптики получила заметное развитие. Благодаря исследованиям Э. Аббе технология оптического стекла вышла на новый уровень. Э. Аббе открыл с К. Цейсом в Иене завод с первоклассной лабораторией, которую заложил и возглавил Отто Шотт (нем. Glastechnische Laboratorium Schott & Genossen). Исследуя влияние различных элементов на оптические характеристики стёкол — соединений бора и бария, О. Шотт получил состав нескольких приемлемых категорий оптических стёкол (боро-силикатный крон, бариевый крон, кремний-бариевые стёкла).

В начале XX века оптическое стекло, лучшее для того времени по своим характеристикам, умели варить только на трёх заводах в мире: Отто Шотта, Парра-Мантуа (фр. Parra-Mantois) во Франции и братьев Ченс (англ. Chance) в Англии.. Производство и рецептуры хранились в строжайшем секрете, и, как пишет Н. Н. Качалов, «нельзя было найти ни одного человека — ни у нас, ни за границей — ни одной книжки — ни русской ни иностранной, — которые могли бы раскрыть в какой-либо степени эту тайну».

С началом Первой мировой войны Россия, по словам академика Д. С. Рождественского, «осталась без глаз» — оптика приобреталась в Германии… Требовалась срочная организация производства оптического стекла, причём в этом деле можно было полагаться только на собственные силы.

На Петроградском фарфоровом и стеклянном заводах, где Н. Н. Качалов был техническим руководителем, с 1914 года были начаты опыты. С лета исследовательскую группу возглавила авторитетная коллегия, в которую вошли академик Н. С. Курнаков, профессора Д. С. Рождественский, В. Е. Тищенко и В. Е. Грум-Гржимайло. Заведующим отделом стал молодой сотрудник кафедры химии Электротехнического института И. В. Гребенщиков. Однако старания были тщетны — два года работы не дали результатов, решить задачи в кратчайшие сроки не представлялось возможным.

В январе 1916 года военное министерство Англии отказало в предоставлении технологии, во Франции владелец фирмы Парра-Мантуа, незадолго перед тем потерявший под Верденом сына, единственного помощника в варке стекла, несмотря на увещевания президента Р. Пуанкаре, указал на дверь… На обратном пути, который лежал через Лондон, Н. Н. Качалову удалось получить согласие на приобретение за 600 тысяч рублей золотом у братьев Ченс, владельцев Бирмингемского завода оптического стекла, технологической документации: цифровых данных, чертежей и инструкций, и по возвращении в Россию, — приступить к проектированию завода.

В течение лета 1916 года была закончена постройка цеха. В это время в Англии И. В. Гребенщиков с группой рабочих изучал технологию. Осенью было начато производство по английскому методу, но небольшие партии полученного стекла оказались невысокого качества.

События 1917 года свели на нет все усилия — сырьё и топливо стало поступать с перебоями, однако работы продолжались вплоть до 1920 года, когда производство было окончательно остановлено и цех был законсервирован.

Вернуться к работе учёные смогли только в 1923 году. Во многом началу работ способствовали выступления и обращения директора Государственного оптического института Д. С. Рождественского к руководству ВСНХ, в том числе его «Записка об оптическом стекле», написанная в 1922 году и опубликованная в Трудах ГОИ в 1932 году. В кратчайшие сроки (декабрь 1923 — январь 1924) завод был расконсервирован, в феврале 1924 года производство было восстановлено, а через полтора года отдельными сортами стекла советская оптико-механическая промышленность уже могла удовлетворять некоторую часть потребности страны. Выступая на Первом научно-техническом совещании по вопросам оптической промышленности, Д. С. Рождественский сказал: «Приехавшим из Москвы как-то не верилось, что в руках Н. Н. Качалова живой труп ЛенЗОСа сразу встал на ноги и сразу зашагал. Думали, что это будет стадия эксперимента, сомневались, критиковали. Все нападки удалось опровергнуть самым решительным образом. Стекло удовлетворительное» (цит. по).

В 1925 году возникли проблемы с извечным врагом «стекольщиков» — «мошкой», мельчайшими, едва заметными пузырьками, возникающими в материале в процессе варки. Был усилен состав бригады — в научную группу были включены А. А. Лебедев, А. И. Тудоровский, И. В. Обреимов, А. И. Стожаров и другие. Молодой ещё физик В. А. Фок делал математические расчёты движения жидкости.

В технологию были внесены изменения, продиктованные методикой, предложенной ещё в 1918 году американским физиком Т. Г. Мореем, но отвергнутой полагавшимися на традиционные приёмы варки стёкол специалистами; изменения эти подразумевали размешивание массы не в конце процесса, а в самом начале — когда горшок заполняется едва расплавившейся шихтой. Нововведение сказалось на результатах. После ряда опытов и доработок метода, первое советское стекло высокого качества было получено. Произошло это в ночь с 5 на 6 июня 1926 года, а годом позже СССР прекратил масштабный импорт стекла..

Награды и признание

• Орден Ленина — 1953
• Орден Трудового Красного Знамени (1943, 1944)
• Орден Красной Звезды — 1945
• Лауреат Сталинской премии второй степени — 1947.
• Медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.», — медали, грамоты и другие награды.

Адреса в Санкт-Петербурге

• 1911—1913 — 3-я линия, 10;
• 1913—1941, 1945—1961 — Знаменская улица (Восстания с 1923) , 6.

Мемориальные доски по следующим адресам:

• улица Восстания, дом 6 . В 1964 году была открыта мемориальная доска (скульптор Н. А. Соколов, архитектор В. Д. Попов с ошибочныим датами в тексте: «В этом доме с 1911 по 1961 год жил член-корреспондент Академии наук СССР Николай Николаевич Качалов — крупный ученый-технолог, организатор производства оптического стекла в СССР».(В 1941—1944 годах был эвакуирован в Йошкар-Олу).
• Набережная Макарова, дом 2 — на здании Института химии силикатов РАН.
• Проспект Московский, дом 26 на здании силикатного факультета Технологического институту в 1978 году была открыта мемориальная доска с ошибочными датами в тексте: «Здесь в 1930—1961 гг. работал выдающийся ученый в области технологии стекла член-корреспондент АН СССР, профессор Н. Н. Качалов.» (В 1941 −1944 годах он был эвакуирован в Йошкар-Олу).
• Улица Профессора Качалова, дом 1.

Память

• В его честь в 1965 году улица в Невском районе Санкт-Петербурга получила название улица Профессора Качалова.

Источники

• Николай Николаевич Качалов. — М.: Изд. АН СССР, 1953
• Мелуа А. И. Инженеры Санкт-Петербурга.: СПб-М. Международный фонд истории науки. 1996
• Качалов Н. Стекло. Издательство АН СССР. Москва. 1959
• Шульц М. М., Данилова Н. П. Институту Химии Силикатов — пятьдесят лет. Сб. «Физикохимия силикатов и оксидов». «Наука». СПб. 1998

Ссылки

• [museum.ifmo.ru/?out=person&per_id=112&letter=202 Николай Николаевич Качалов — Виртуальный музей Санкт-Петербургского государственного университета информационных технологий, механики и оптики]
• [www.npkgoi.ru/r_1251/directions/about/ran/kachal.html Николай Николаевич Качалов. — Государственный оптический институт им. С. И. Вавилова]

Отрывок, характеризующий Качалов, Николай Николаевич

– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.


– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее: