Коль, Ханнелоре

Ханнелоре Коль
Hannelore Kohl
Имя при рождении:	Иоганна Клара Элеонора Реннер
Род деятельности:	первая леди Германии (1982—1998)
Дата рождения:	7 марта 1933(1933-03-07)
Место рождения:	Берлин, Веймарская республика
Гражданство:	Германия Германия
Дата смерти:	5 июля 2001(2001-07-05) (68 лет)
Место смерти:	Людвигсхафен-на-Рейне, Германия
Отец:	Вильгельм Реннер
Мать:	Ирен Реннер
Супруг:	Гельмут Коль
Дети:	Вальтер Коль (р. 1963) Петер Коль (р. 1965)
Награды и премии:

Ха́ннелоре Коль (нем. Hannelore Kohl, настоящее имя — Иога́нна Кла́ра Элеоно́ра Коль (нем. Johanna Klara Eleonore Kohl), девичья фамилия Ре́ннер (нем. Renner); 7 марта 1933, Берлин, Веймарская республика — 5 июля 2001, Людвигсхафен-на-Рейне, Германия) — супруга бывшего федерального канцлера Германии Гельмута Коля, первая леди Германии (1982—1998), активный политический и общественный деятель.

В 2001 году покончила жизнь самоубийством, приняв смертельную дозу морфина в своём доме в Людвигсхафене-на-Рейне.

Ранние годы

Иоганна Клара Элеонора Реннер родилась в Берлине, но её детские годы прошли в Лейпциге. Отец Иоганны Вильгельм Реннер, инженер по образованию, занимал должность директора по операциям на военном заводе HASAG — крупнейшем в Восточной Германии вплоть до окончания Второй мировой войны, а мать Ирен служила во вспомогательной армейской части. Девочка хорошо училась в школе, была спокойной и тихой. С детства за ней закрепилось прозвище, впоследствии ставшее общеупотребительным именем, — Ханнелоре, образованное путём частичного слияния имён Иоганна, Клара и Элеонора.

Зимой 1944—1945 годов Ханнелоре в составе группы детей отправилась в Дёбельн, куда приходили поезда из СССР с ранеными немецкими солдатами. Девочки и девушки помогали ухаживать за ранеными и беженцами на морозе в открытых вагонах, и многие из них заболевали и умирали.

В книге журналиста Хериберта Шванна, изданной через 10 лет после смерти Ханнелоре, утверждается, что в последние дни войны, когда территория Саксонии находилась под контролем частей Красной Армии, Ирен и Ханнелоре Реннер были изнасилованы советскими солдатами, после чего Ханнелоре выбросили в окно, по словам журналиста, «как мешок с цементом», что впоследствии сказалось на состоянии её позвоночника, боли в котором мучали женщину всю жизнь. Гельмут Коль, который мог бы подтвердить, что слова журналиста не являются его фантазией, не имеет к книге Шванна никакого отношения.

В начале мая 1945 года Ханнелоре с матерью прибыли в Лейпциг к Вильгельму Реннеру. В июле того же года, когда Западную Саксонию и Тюрингию покинули американские солдаты, чтобы предоставить контроль над регионом советским войскам, семья бежала в Пфальц, в Людвигсхафен-на-Рейне, где жили родители отца семейства. Сперва Ханнелоре, её отец и мать жили в прачечной, принадлежавшей Реннерам-старшим, а потом несколько раз меняли место жительства.

Возобновив учёбу, Ханнелоре занялась изучением английского и французского языков, стала брать уроки игры на фортепиано и органе. После внезапной смерти отца она решила выбрать профессию переводчика, впоследствии освоив упомянутые языки в совершенстве. Весной 1949 года на танцах девушка познакомилась с восемнадцатилетним Гельмутом Колем, уроженцем Людвигсхафена. К тому времени Коль уже активно работал в молодёжной организации христианских демократов в регионе Рейнланд-Пфальц. Узнав, что Ханнелоре посещает уроки танцев, Гельмут также записался на них, удивив её своим упорством.

Ухаживания будущего канцлера за Ханнелоре продолжались почти двенадцать лет: за этот период он написал ей около двух тысяч писем. Их свадьба состоялась только в 1960 году. К этому моменту Ханнелоре окончила институт иностранных языков в Майнце, во время обучения в котором также проходила стажировку в Париже. По завершении курса института она стала дипломированной переводчицей с французского и английского языков и устроилась на работу в крупном химическом концерне BASF.

В браке

Через три года после заключения брака с Колем Ханнелоре родила сына Вальтера, названного в честь погибшего на войне старшего брата Коля, а в 1965 году — Петера. После появления на свет сыновей она посвятила себя дому и семье, а также занялась общественной, просветительской и благотворительной деятельностью. Её супруг тем временем успешно делал политическую карьеру: сначала он стал депутатом, а затем — премьер-министром земли Рейнланд-Пфальц, председателем Христианско-демократического союза. 1 октября 1982 года он был избран федеральным канцлером Германии.

Будучи первой леди, Коль вела себя предельно корректно и сдержанно. Она отказывалась давать журналистам какие-либо политические оценки, находясь в тени своего мужа. Вместо этого она увеличила свой вклад в благотворительность. В 1983 году под руководством Ханнелоре Коль был создан Фонд помощи страдающим заболеваниями центральной нервной системы, во главе которого встала она сама. Благодаря усилиям Ханнелоре фонд собрал около 25 миллионов марок, распределив эти деньги среди более чем ста немецких клиник. Кроме того, она увлекалась кулинарией: выступала в кулинарных телепрограммах, демонстрируя перед зрителями приготовление любимых блюд её супруга, участвовала в развлекательных ток-шоу. Все гонорары первая леди тратила на помощь больным. В 1996 году увидела свет книга Ханнелоре «Кулинарное путешествие по немецким регионам» (нем. Kulinarische Reise durch Deutsche Länder), в которой первая леди опубликовала свою коллекцию кулинарных рецептов немецких национальных блюд.

Несмотря на плотный график работы, Гельмут Коль регулярно вывозил жену и сыновей на отдых. Ещё будучи главой правительства земли Рейнланд-Пфальц, в 1973 году он преподнёс жене подарок в виде поездки в Лейпциг, который на тот момент входил в состав ГДР. После рождения детей супруги в основном посещали озеро Вольфгангзе в Австрии.

Когда к власти в СССР пришёл Михаил Горбачёв, занявшийся модернизацией внутренней и внешней политики государства, у Коля появилась надежда на возможность скорейшего объединения ФРГ и ГДР. После личной встречи с президентом СССР в 1989 году и убеждения в том, что Горбачёв согласен с идеей о воссоединении немецкого народа, Гельмут Коль в ту же ночь занялся составлением плана воссоединения. Ханнелоре Коль, присутствовавшая при нём, собственноручно напечатала его на пишущей машинке.

Болезнь

В 1993 году супруга канцлера заболела гриппом. Во время болезни она принимала пенициллин, в результате чего у неё возникло редкое заболевание — аллергия на свет, повлекшая за собой как физическую боль, так и внутренний страх при контакте с дневным светом. В связи с этим Ханнелоре переехала в Людвигсхафен. Поскольку о болезни первой леди было решено не распространяться, многие журналисты предполагали, что между ней и Колем произошёл разлад.

С тех пор она стала всё реже появляться на публике, а с журналистами общалась, как правило, в ночное время. Однако в 1998 году, когда Гельмут Коль решил баллотироваться на очередных выборах федерального канцлера, она поддержала его и, превозмогая боль, приняла участие в избирательной кампании. Вместе с мужем Ханнелоре ездила по стране, призывая голосовать за Коля, но по результатам выборов победу одержал Герхард Шрёдер.

В скором времени после того, как Гельмут Коль оставил пост федерального канцлера, в Германии разразился громкий скандал, связанный с «чёрной кассой» его партии — Христианско-демократического союза. В разгар скандала пресса обвинила в причастности к незаконному отмыванию денег Фонд помощи страдающим заболеваниями центральной нервной системы, основанный Ханнелоре. «Я боялся, что моя жена этого не выдержит», — впоследствии написал Коль в своём дневнике. После инцидента она действительно стала более замкнутой.

За полтора года до смерти заболевание Ханнелоре Коль достигло критической стадии. В особняке Колей в пригороде Людвигсхафена — Оггерсхайме — на Марбахерштрассе были ежедневно опущены плотные жалюзи, а для того, чтобы женщина не ощущала тепло, в доме поддерживалась минимальная температура. Наружу Ханнелоре могла выходить только по ночам. Усилия как немецких, так и зарубежных врачей ей не помогали, и Коль была вынуждена принимать сильнодействующие лекарства, в частности, морфин. В апреле 2001 года в интервью газете «Вельт ам зоннтаг» она призналась: «Я не знаю, что мне делать с моей аллергией. И врачи тоже не знают…». Из-за своего заболевания Ханнелоре не присутствовала даже на свадебной церемонии младшего сына и турчанки Элиф Созен, прошедшей в Стамбуле 28 мая 2001 года.

Смерть

6 июля 2001 года в 11:15 жена шофёра и домработница семьи Коль, Хильде Зеебер, обнаружила, что её хозяйка мертва. На двери в комнату Ханнелоре снаружи была прикреплена записка со словами: «Вчера я поздно легла. Прошу не беспокоить, я хочу выспаться». Домработница немедленно сообщила в полицию об увиденном.

Колю сообщили о кончине жены, когда он находился на заседании в Рейхстаге. Через полтора часа он самолётом прибыл в Людвигсхафен. В адресованном мужу предсмертном послании Ханнелоре написала: «Я всегда тебя очень любила. И благодарю за всё, что ты для меня сделал». Кроме того, она просила Гельмута убедить общественность в том, что она погибла в автокатастрофе, однако к моменту прочтения им письма это было уже невозможно. Всего покойная оставила восемь таких писем, предназначенных для супруга, обоих сыновей и некоторых друзей (впоследствии никто из них не стал предавать огласке их содержание). Ещё одну записку, не запечатанную в конверт, она положила на видном месте для того, чтобы она была прочитана первым вошедшим в комнату. Коль и его сыновья поочерёдно находились рядом с гробом вплоть до 13 часов следующего дня. Как показало полицейское расследование, Коль покончила жизнь самоубийством, смешав снотворное c большим количеством морфина и выпив полученную жидкость через соломинку. Представители прокуратуры, как и родственники Ханнелоре, отказались от вскрытия тела, найдя факт суицида очевидным. Официальное заявление бюро Гельмута Коля гласило: «Ханнелоре Коль ушла добровольно из жизни, будучи не в силах больше выносить страдания из-за мучительной болезни — аллергии на свет».

Несмотря на то, что Ханнелоре Коль покончила с собой, представитель местного епископата сказал, что данный факт не будет являться «препятствием для проведения похорон по церковному обряду». Открытая траурная панихида по усопшей проходила 11 июля в католическом Кафедральном соборе Шпайера. На ней присутствовал ряд известных немецких политиков: тогдашний федеральный канцлер Герхард Шрёдер с женой, супруга президента Германии Йоханнеса Рау Кристина, президент Германии при Коле Роман Херцог, председатель ХДС Ангела Меркель. За соблюдением порядка во время панихиды в Шпайере следили около 1000 полицейских.

После панихиды гроб с телом Ханнелоре был доставлен в Людвигсхафен и захоронен в семейном склепе Колей на кладбище Людвигсхафен-Фрайзенхайм, где к тому времени покоились тела родителей Коля. Несмотря на то, что жена канцлера была протестанткой по вероисповеданию, Коль настоял на её захоронении на территории католического кладбища.

Память

Внешние изображения
	[knerger.de/assets/images/autogen/a_kohlhanneloregb.jpg Фотография надгробия на могиле Ханнелоре Коль].

В 2004 году был опубликован первый том мемуаров Гельмута Коля, охватывавший период его жизни до 1982 года. Посвятив книгу памяти своей жены, Коль подчеркнул: «Без неё, без моей Ханнелоре, все мои успехи и достижения были бы невозможны». В этом же году набережной Рейна в Людвигсхафене было присвоено имя Ханнелоре Коль.

19 августа 2004 года в оперном театре в Нойкёльне состоялась премьера оперы Деа Лоэра и Вольфганга Бёмера «Свет» (нем. Licht), посвящённая трагической истории жизни Ханнелоре Коль, а в декабре того же года в Боннском оперном театре был представлен аналогичный по тематике балет Иоганна Кресника.

Спустя десять лет после ухода из жизни Ханнелоре Коль немецкий журналист Хериберт Шванн, хорошо знавший супругов Коль, издал книгу «Женщина по другую сторону: жизнь и страдания Ханнелоре Коль», посвящённую ей. Именно ему, в 1985 году снявшему документальный фильм о Гельмуте Коле, супруга канцлера дала своё первое телевизионное интервью. Коль, по словам Шванна, давно потерял с ним контакт и никак не отреагировал на издание книги об его умершей жене.

В настоящий момент людвигсхафенский особняк на Марбахерштрассе, в котором скончалась Ханнелоре Коль, пустует. Сыновья Ханнелоре и Гельмута Колей живут в США (Вальтер) и Великобритании (Петер). Сам Коль живёт и работает в Берлине. В 2008 году он сочетался браком с 43-летней Майке Рихтер, сотрудницей немецкого министерства экономики, с которой был знаком с 2004 года. Вальтер и Петер на их свадьбу не приехали.

Литература на немецком языке

• Schwan, Heribert. Die Frau an seiner Seite: Leben und Leiden der Hannelore Kohl. — Munchen: Heyne, 2011. ISBN 978-3-453-18175-5.
• Kohl, Walter. Leben oder gelebt werden: Schritte auf dem Weg zur Versöhnung. — Munchen: Integral, 2011. ISBN 978-3-7787-9204-9.
• Kujacinski, Dona; Kohl, Peter. Hannelore Kohl. — Köln: Droemer Knaur, 2002. ISBN 3-426-27271-7.
• Clough, Patricia. Hannelore Kohl. — Stuttgart: DVA, 2002. ISBN 3-421-05615-3.
• Thadden, Elisabeth von. [zeit.de/2002/10/Die_Perfektionistin Die Perfektionistin. Das Leben und Sterben der Hannelore Kohl] // Die Zeit. — 2002. — № 10.

Ссылки

• [portal.d-nb.de/opac.htm?query=Woe%3D123628474&method=simpleSearch Список литературы о Ханеллоре Коль на сайте Немецкой национальной библиотеки] (нем.).
• [www.peoples.ru/family/wife/cole/ Статья о Ханеллоре Коль на сайте peoples.ru] (18 декабря 2004). [www.webcitation.org/67eTxV34C Архивировано из первоисточника 14 мая 2012].

Отрывок, характеризующий Коль, Ханнелоре

Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.


3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.