Лауристин, Ольга Антоновна

Ольга Лауристин
Дата рождения:	28 апреля 1903(1903-04-28)
Место рождения:	Эстляндская губерния, ныне Харьюмаа
Гражданство:	Эстония Эстония, СССР СССР
Дата смерти:	15 июня 2005(2005-06-15) (102 года)
Место смерти:	Тарту

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Ольга Антоновна Лауристин (урожд. Кюннапуу, эст. Olga Lauristin, 28 апреля 1903, волость Колга Харьюского уезда, Эстляндская губерния — 25 июня 2005, г. Тарту, Эстония) — советский партийный, государственный и политический деятель, эстонская революционерка, бывший министр социального обеспечения ЭССР (1944—1947) и министр кинематографии ЭССР (1947—1951).

Биография

Ольга Лауристин родилась 28 апреля 1903 года в Харьюском уезде Эстонии. Её отец, Антон Кюнапуу, работал преподавателем в Колгаской волостной школе. В 1916 году поступила в Таллинскую русскую казённую гимназию, потом перевелась в Таллинскую коммерческую женскую гимназию.

Политика

Политической деятельностью Ольга Кюнапуу начала заниматься ещё гимназисткой, вступив в 1920 году в эстонскую рабочую партию. После окончания гимназии в 1922 году собиралась продолжить учёбу в Советской России. Но не получив одобрения в Коммунистической партии, осталась в Эстонии. По заданию партии поступила на философский факультет Тартуского государственного университета. В 1922 году была одним из основателей Социально-философского студенческого общества, члены которого принимали участие в работе профсоюзных молодёжных комиссий и других рабочих организаций.

В 1923 году Центральным Комитетом Компартии Эстонии была направлена в Эстонскую независимую социалистическую рабочую партию, где проводила работу по её переходу в легальную рабочую партию. Партия стала работать под руководством КПЭ и полностью перешла на сторону фракции «Единый фронт», получившей на выборах в Рийгикогу десять мест (участники рабочего движения баллотировались от этой партии).

Летом того же года Кюнапуу была одним из руководителей первой всеэстонской конференцией женских комиссий, а 7 ноября выступала на митинге-концерте в таллинском Доме пожарников, посвящённому шестой годовщине Октябрьской революции. Этот митинг организовывал Центральный совет рабочих Союзов.

21 января 1924 года, находясь в «Рабочем подвале» на собрании коммунистов, была арестована полицией. На «Процессе 149 коммунистов», который был завершён 27 ноября, Кюнапуу назвала себя коммунисткой и была приговорена к пожизненной каторге. В 1925 году получила 6 лет каторги её мать, носившая заключённым еду, а её младшая дочь и сын отправлены в детский дом.

Ольга Кюнапуу была освобождена в 1938 году по всеобщей амнистии. В 1939 году вышла замуж за Йоханнеса Лауристина, участника рабочего движение, позднее ставшего председателем Совета народных Комиссаров ЭССР. Принимала участие в событиях 1940 года. Была избрана депутатом в Государственную думу 2-го созыва по списку избирательного блока «Союз трудового народа Эстонии», а в период провозглашения новой власти избрана секретарём парламента.

В июне 1940 года была назначена заместителем главного редактора газеты «Рахва Хяэль» («Голос народа») и одновременно — секретарём Центрального Комитета Компартии Эстонии по культуре и женским организациям. Осенью того же года возглавила управление по делам литературы и издательств. В январе 1941 года избрана депутатом Верховного ЭССР и членом Центрального Комитета КПЭ.

В советском тылу

В начале войны вместе с дочерью эвакуировалась в тыл. Муж, Йоханнес Лауристин, погиб при обороне Таллина в августе 1941 года. В тылу О. Лауристин стала ответственным редактором радиопередач на эстонском языке Всесоюзного радиокомитета. Кроме того, при содействии советского правительства она руководила изданием литературы на эстонском языке в Москве, а с мая по октябрь 1944 года — в Ленинграде.

По неполным данным, с осени 1941 по октябрь 1944 года в советском тылу на эстонском языке было опубликовано 193 книги и брошюры (общий тираж — 747 800 экземпляров). В частности, было опубликовано шесть номеров альманаха литературы и искусства «Сыясарв» («Боевой рог»), а также целый ряд произведений эстонских писателей. Среди них — «В огне и в крови» (1942) «Путь исполинов» (1944) А. Якобсона, «Мститель» (1943) П. Кеэрдо, «Юный герой» (1943) М. Рауда.

Государственная деятельность

После возвращения в Эстонию в октябре 1944 года Ольга Лауристин была назначена министром социального обеспечения республики, на этой должности находилась три года. С 1947 по 1951 год была министром кинематографии Эстонской ССР.

В декабре 1950, после мартовского пленума ЦК КПЭ по «разоблачению буржуазных националистов», был исключён из партии и арестован муж Ольги Хендрик Аллик (они поженились в июне 1945 года), ранее занимавший пост заместителя председателя Совета Министров. В августе 1950 Лауристин была обвинена в том, что руководит министерством «канцелярски-бюрократически». В январе 1951 её сняли с поста министра, а через год исключили из партии. Когда в июле 1952 года секретарь партийной коллегии направил циркуляр начальнику архивов, запросив компрометирующий материал, такового не нашлось. В сентябре 1953 года была восстановлена в партии.

После восстановления в партии работала председателем Президиума Эстонского общества дружбы и культурных связей с зарубежными странами. С 1961 по 1989 год возглавляла Эстонское отделение Советского Фонда Мира.

В последние годы жила в Тарту, до конца дней оставалась верна идеалам своей юности. Пережившая свой век, в последний год была признана старейшей долгожительницей своего города.

Скончалась 25 июня 2005 года в возрасте 102 лет.

См. также

• Йоханнес Лауристин (муж Ольги Лауристин в 1939—1941 гг.)
• Хендрик Аллик (муж Ольги Лауристин в 1945—1989 гг.)
• Марью Лауристин (дочь Ольги Лауристин и Йоханнеса Лауристина)
• Яак Аллик (сын Ольги Лауристин и Хендрика Аллика)

Отрывок, характеризующий Лауристин, Ольга Антоновна

Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.
Наконец вошел в комнату староста Дрон и, низко поклонившись княжне, остановился у притолоки.
Княжна Марья прошлась по комнате и остановилась против него.
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.