Льюис, Гилберт Ньютон

Гилберт Ньютон Льюис
англ. Gilbert Newton Lewis
Место рождения:	Уэймут, Массачусетс
Место смерти:	Беркли, Калифорния
Научная сфера:	физическая химия
Место работы:	Массачусетский технологический институт, Калифорнийский университет в Беркли,
Альма-матер:	Университет Небраски, Гарвардский университет
Научный руководитель:	Теодор Уильям Ричардс
Награды и премии:	Премия Уилларда Гиббса (1924) Силлимановская лекция (1925) Медаль Дэви (1929)

Гилберт Ньютон Льюис (англ. Gilbert Newton Lewis; 23 октября 1875 Уэймут, близ Бостона — 23 марта 1946, Беркли) — американский физикохимик. Основные научные работы в области химической термодинамики, фотохимии, химии изотопов, ядерной физики. Предложил новую формулировку третьего начала термодинамики. Предложил и развил (1912—1916) электронную теорию химической связи, объяснил впервые ионную и гомеополярную связи, разработал методы расчёта свободных энергий химических реакций. Вместе с Р. Макдональдом в 1933 году впервые получил тяжёлую воду и выделил из неё дейтерий. В 1929 году ввёл термин фотон для обозначения мельчайшей единицы излучения.

Детство и учёба

Гилберт Ньютон Льюис родился недалеко от Бостона, штат Массачусетс, 25 октября 1875 года. В первые годы жизни родители Льюиса занимались его домашним обучением. Он научился читать уже в три года. В девятилетнем возрасте он переехал с родителями в город Линкольн, штат Небраска, где в течение нескольких лет получал формальное школьное образование. В тринадцатилетнем возрасте будущий учёный поступил в подготовительную школу университета Небраска. По её окончании стал студентом университета Небраска, где проходил обучение вплоть до начала третьего курса. Позже, в 1893 году, Льюис перевёлся в Гарвардский колледж, а после его окончания (1896) он провёл год, обучаясь в Академии Филлипса в Эндовере. Затем Льюис вернулся в Гарвард, чтобы получить учёную степень. Став магистром искусств (1898) и доктором философии (1899), написал диссертацию на тему: «Некоторые электрохимические и термохимические отношения амальгам цинка и кадмия», которая была опубликована совместно с Теодором Уильямом Ричардсом в качестве соавтора.

Дальнейшая карьера

В 1904 году, пробыв год в Гарвардском университете на должности преподавателя, Льюис уехал на стажировку за границу. Сначала он посетил Лейпциг, где провёл семестр вместе с Освальдом, затем Гёттинген к Нернсту.

Затем Льюис вернулся в Гарвард, проработав здесь 3 года в качестве инструктора, после чего принял посты руководителя мер и весов на филиппинских островах и химика в бюро науки в Маниле.

Зачастую учёный предпочитал всем своим занятиям погоню за чистой наукой, и потому, даже будучи чрезвычайно занятым человеком, он находил достаточное количество средств и времени на изучение разложения оксида серебра. Более того, на его счету имеется также доклад на тему «Гидратация в растворах».

В 1905 году Льюис снова вернулся в США, чтобы присоединиться к известной группе физико-химиков, собранной в Массачусетском технологическом университете А.А. Нойесом. Эти люди активно стимулировали физико-химические исследования в Соединённых штатах.

Те 7 лет, которые Льюис провёл в вышеупомянутой группе, были отмечены очень интенсивной научной активностью (как экспериментальной, так и теоретической), которая далее сопровождала всю его карьерную деятельность. Результаты работы за данный период опубликовали в более чем тридцати журналах. Некоторые из результатов были особенно важны и даже на сегодняшний день достаточно хорошо известны физико-химикам. Среди достижений — открытие ряда точно определённых электродных потенциалов элементов, которое, как говорил сам Льюис, принесло ему наибольшее удовлетворение.

Именно в вышеупомянутый период Льюис написал свои эпохальные статьи, «Очерки новой системы химической термодинамики»(1907) и «Свободная энергия химических веществ». Они явились тем началом, которое дало продолжение в лице объёмной серии статей по экспериментальному определению свободных энергий. Уже 1923 году также вышла его большая работа, написанная при участии Мерли Рендела: «Термодинамика и свободная энергия химических соединений».

Однако, Льюис не принадлежал к числу людей, которые предпочитали сосредоточивать свои силы лишь на 1-м или 2-х направлениях. В вышеупомянутый период, в результате встречи с Эйнштейном, учёный стал одним из основоположников и авторов теории относительности, не пользующейся популярностью в то время. Льюис публиковал свои работы по данной теме совместно с Уилсоном Эдгаром Брайтом и, позднее, с Эдвардом Чейсом Толманом.

К 1912 году Льюис прошёл через низшие профессорские чины и приобрёл достаточную репутацию для того, чтобы стать деканом Колледжа Химии и председателем Отделения Химии в университете калифорнии, учреждении, которое, благодаря лидерским способностям своего президента, Бенджамина Иде Уиллера, было выведено на его нынешнюю позицию среди выдающихся американских университетов.

Льюис был избран членом Национальной академии наук в 1913 году, через год после прибытия в университет калифорнии. Там он работал в качестве председателя секции химии. В 1934 году научный деятель подал в отставку из академии в знак чрезмерного доминирования одних людей по отношению к другим.

По ведению дел на химическом факультете(деловой единице) и в колледже химии (учебной единице) Льюис показал себя одним из ценных лидеров, способных влиять на членов организации естественным путём причин и убеждений, а не ссылаясь на искусственно созданные авторитет и позицию.

Работа Льюиса в Калифорнии была прервана в связи с началом Первой мировой войны. В декабре 1917 года он был переведён в газовую службу, позже в военно-химическую. В январе 1918 года учёный принял решение отправится во Францию. Льюис начал работу в Париже на должности директора лаборатории Военно-химической службы, однако уже после вынужденного оправления на фронт в качестве наблюдателя во время крупного немецкого наступления в марте учёный написал проникновенный доклад начальнику. После получения этой работы Льюиса Генерал Амос Альфред Фриз назначит учёного начальником всей Военно-химической службы.

Находясь в этой должности, Льюис организовал американскую исследовательскую газовую оборонную школу. Она была установлена рядом с штаб-квартирой в Шомоне, в Хенлонском направлении. Эта школа тренировала около 200 офицеров газовой защиты в неделю для американской армии. Как следствие, потери от химических газовых атак, которые в начале 1918 года составляли большую часть всех жертв, вскоре упали до минимального процента от общих потерь. В 1922 году ему была присвоена медаль за выдающиеся заслуги, сопровождающаяся фразой: « Благодаря своей необычайной энергичности, выдающимся способностям и высоким техническим достижениям он оказывает чрезвычайно ценную услугу по обеспечению новыми данными об использовании и эффектах ядовитых газов и предоставлению докладов. На основе этих сообщений была в значительной степени построена противогазовая политика американских сил. Позднее, как начальник оборонного отдела химической военной службы, Льюис получил высокую оценку в защите наших офицеров и солдат против вражеских отравляющих газов и способствовал успеху американских военных сил в обеспечении более качественного и более эффективного использования газов, особенно горчичного, против врагов и, тем самым, оказал огромную услугу нашему правительству.»

Льюис вернулся в Вашингтон незадолго до окончания войны, где был повышен в звании до подполковника и стал начальником учебного отдела химической военной службы. Его также наградили крестом Ордена Почётного легиона. Позднее Льюис вернулся в Университет Калифорнии, начав работать с ассистентом М. Рендалом над его большим трактатом по термодинамике, упомянутом выше. Он был опубликован в 1923 году. Трактат состоял из результатов работы, начатой в 1899 году и был представлен в серии из шестидесяти работ.

По материалам, изложенным в «A Biographical Memoir by Joel H. Hildebrand».

Научные достижения

Научные достижения Льюиса очень велики. Его называют одним из самых выдающихся американских физхимиков (и химиков). Учёный также интересовался широким спектром научных проблем.

Первой работой Льюиса, относящейся к термодинамике, была совместная работа с Т. В. Ричардс. Она называлась «Некоторые электрохимические и термодинамические взаимоотношения амальгам цинка и кадмия» и отражала результаты докторской диссертации. Профессор последовала за самой важной работой, в которой он исследовал константы в уравнении свободной энергии. Наиболее важным в теоретическом значении документом в тот период был: « Очерк новой системы Термодинамической химии».

В 1906 году Льюис установил равновесное значение потенциала кислородного электрода и доказал, что прямые измерения потенциала не дают равновесного значения. Это явилось началом длинной серии экспериментальных и теоретических исследований, призванных привести различные физико-химические методы в согласие. Затем он начал определение электродных потенциалов ряда элементов, включая литий, натрий, калий, рубидий, хлор, бром, йод, кислород, ртуть, серебро, таллий, свинец и железо. Все эти измерения были сделаны с точностью, которая во многом превосходила предыдущие данные других исследователей. Также стоит отметить изобретательность Льюиса по поводу измерения потенциалов электродов из щелочных металлов.

В 1912 Льюис совместно с Барроу обратимо синтезировал мочевину. Следует отметить, что это было первое типичное органическое соединение, синтезированное из неорганических материалов и элементов. Также в этом году учёный заложил основы точного расчёта водных растворов с вычислением активностей ионов сильных электролитов.

В 1916 Льюис высказал идею, что ковалентная химическая связь образуется за счёт обобществления пары электронов, то есть электронная плотность распределяется между двумя атомами, в противовес принятой тогда теории, что один из связанных атомов несёт положительный, другой отрицательный заряды. Эта теория сейчас называется электронной теорией химической связи. Впоследствии эта идея Льюиса была развита нобелевским лауреатом Ирвингом Ленгмюром и послужила отправной точкой для исследований Лайнуса Полинга. Льюис сформулировал идею, что завершённый внешний электронный слой содержит восемь электронов (хотя никогда не использовал собственно термина «октет»), а также предложил обозначать электроны точками у символа элемента. Его книга «Валентность и структура атомов и молекул» (1923) стала классической.

В 1917 году совместно с Гиббсом, он начал исследование в рамках третьего закона термодинамики, вернувшись к проблеме, которую он затронул в своей докторской диссертации.

В 1919, изучая магнитные свойства растворов кислорода в жидком азоте, он впервые обнаружил молекулы четырёхатомного кислорода O₄.

Льюис всегда увлекался цветом. Действительно, он использовал его в 1920 году как предмет на его лекции по исследованиям факультета, которая ежегодно преподавалась одним из членов правления университета. В последние годы своей жизни он вернулся к изучению цвета и флуоресценции во взаимосвязи со структурой, опубликовав совместно со своими сотрудниками серию из 18 статей. В этой работе, как и раньше, он демонстрировал своё широкое знание органической химии, которое было не в полной мере оценено теми, кто, прежде всего, думал о нем как о физхимике.

В 1921 году Льюис вместе с Рендалом заложили основы для расчёта концентрированных растворов, освободив химиков от необходимости ограничиваться работой с разбавленными растворами. В том ж году, в статье «Коэффициенты активности сильных электролитов», опять-таки, в соавторстве с Рендалом, он рассмотрел всевозможные методы измерения коллигативных свойств растворов. Эта статья также провозглашала принцип ионной силы, которая после этого была разработана теоретически Дебаем и Хюккелем.

В 1923 он сформулировал одну из основных современных теорий кислот и оснований — электронную (её второе название — теория Льюиса). Согласно ей, кислота — вещество, принимающее электронные пары, то есть акцептор электронных пар, а основание — вещество, отдающее электронные пары, то есть донор электронных пар (в химии такие соединения получили названия соответственно кислот и оснований Льюиса). Это определение не только не сходилось с концепцией свойств гидроксильных ионов, которую позже предложили Бренстед и Лоури, но и освобождало понятие кислоты от того ограничения, что она должна иметь возможность отдавать протон. Точка зрения Льюиса в значительной степени упускалась из виду в 1930-х на волне энтузиазма относительно протон-донорно-акцепторной теории, которая считалась современной и правильной, которую изучали даже в элементарных курсах.

Льюис вернулся к этому вопросу в статье, опубликованной в 1938 году в Журнал Института Франклина, озаглавленной «кислоты и основания». В ней он писал: «Признание Бренстедом и его школой таких ионов, как галогенид- и ацетат-ионы в качестве настоящих оснований вместе с развитием концепции органических оснований, как правило, делают представленный список оснований идентичным моему собственному. С другой стороны, любое ценное и поучительное развитие идеи кислот было предотвращено тем, что я имею искушение назвать это современным культом протона. Ограничение группы кислот веществами, содержащими водород, мешает так же серьезно с систематической химической точки зрения, как ограничение окислителей веществами, содержащими кислород.»

Также в этом году Льюис представил свой семинар по валентности, который был опубликован в его влиятельной книге «Валентность и структура атомов и молекул». В предисловии к книге содержится его свидетельство о кооперативной природе всего разработанного в лаборатории, что под его добросовестным руководством привело с годами к противостоянию по отношению к искушениям эгоизма и ревности («Для моих коллег и студентов из Университета Калифорнии, без помощи которых эта книга не была бы написана. Мы много лет обсуждали проблемы атомной и молекулярной структуры, и некоторые из идей, представленных здесь, возникли из группы, а не от отдельных индивидуальностей. Так что, в некотором смысле, я действую только в качестве редактора этой группы»).

Позже публикации Льюиса появились и в трудах Национальной академии наук и в публикациях сообщества Фарадея. Его самая обширная работа на эту тему появилась в 1923 году под названием «Валентность и структура атомов и молекул» в монографии Американского химического сообщества. В этих работах он подробно, так же как и Коссель, развивал идеи Абегга относительно значения октета электронов в атоме, однако решил пойти далее, нежели Коссель, чем привлек внимание к доказательствам о спаривании электронов. Объяснил существование неполярных химических связей. Точки зрения органической и неорганической химии относительно химических связей, которые в то время имели немного общего, Льюис согласовал в явлении спаривания электронов. В дальнейшем учёный привёл в гармонию электронную структуру эмпирических обобщений Варнера касательно валентности и координационного числа. Он обратил внимание на атомы «переменных ядер», позднее обнаруженных из спектральных исследований. Льюис также указал на особенности молекул с нечетным числом электронов и обратил внимание на взаимосвязь между магнитными свойствами и электронной структурой.

В 1926 Льюис предложил термин фотон для обозначения мельчайшей единицы излучения.

В 1933 он выделил в чистом виде тяжёлую воду (оксид дейтерия) (совместно с Г. К. Юри, (Harold C. Urey), своим учеником, который ранее, в 1932 обнаружил предсказанные ранее Льюисом отдельные молекулы тяжёловодородной воды в природной воде). Он провёл большое количество исследований тяжёлой воды, дейтрона (ядро атома дейтерия, аналог протона), а также изотопов лития и исследований в нейтронной физике. Льюис совместно с Э. Лоуренсом работал над созданием циклотрона и был одним из первых учёных, проводивших эксперименты по столкновению элементарных частиц. С помощью ряда молодых сотрудников он разработал гениальные микро методы, основанные на собственных свойствах элемента «тяжёлой воды» и других соединений дейтерия. Льюис предоставил О. Лоуренсу и другим физикам оксид дейтерия, благодаря чему были определены первые физические свойства дейтерия. Однажды посетитель-учёный спросил его, что тот делает с прибором, снабжённым длинной целлофановой осмотической трубкой. Льюис ответил одной из его остроумных фраз, за которые он был известен среди своих друзей: «Я пытаюсь получить тяжёлую воду с помощью искусственного мочевого пузыря».

Льюис разработал методы расчёта свободных энергий химических реакций (энергии Гиббса), за время работы в MIT он определил огромное количество термодинамических параметров, не только энергии Гиббса, но и электродных потенциалов, проводимости и других, составив таблицы их значений, которые используются до сих пор.

Льюис предложил новую формулировку третьего начала термодинамики, что дало возможность точно определить абсолютную энтропию.

В последние годы жизни он интересовался фотохимией, в частности, установил, что люминесценция органических молекул включает возбуждённое триплетное состояние (состояние, в котором электроны, вместо того, чтобы существовать парами с противоположным спинами, существуют в возбуждённом состоянии с ориентированном в одном направлении вектором спина). Он также измерил магнитные свойства триплетного состояния.

Эти теории оказали беспредельное влияние на ход мыслей химиков. Можно упомянуть, в частности, их плодотворное применение в серии работ Ленгмюра. В журнале Американского химического сообщества Ленгмюр заявил, что « недавно выдвинутая Льюисом теория валентности, видимо, является наиболее удовлетворительной картиной химической комбинации из всех предложенных на сегодняшний день». Химическая литература изобилует ссылками на эту работу Льюиса. В течение некоторого времени его взгляды на природу химических связей, в частности, на связывающие пары электронов, не были популярны среди физиков, потому что они имели мало общего с атомом бора, но появление новой квантовой механики дало яркое подтверждение этому типу связи и позволило по-иному отнестись к научным взглядам Льюиса. Полинг заявил, что « применение квантовой механики к взаимодействию сложных атомов и к неполярным химическим связям, в целом, уже сделано. Стоит упомянуть, что сделанные выводы полностью эквивалентны полученным Г. Н. Льюисом в его теории общей электронной пары.»

Льюис также разработал целый ряд специальных методов, химических, алгебраических, арифметических и графических для обработки термодинамических данных. Эти методы имели огромное значение в спасении термодинамики от бесплодной позиции в трактатах по физике, за счёт чего было принято решение поместить её в качестве рабочего инструмента в руки химика, который до того не осознавал их жизненной необходимости.

Немногим людям в их шестьдесят хватало воображения, чтобы выделить новое направление. Но это было характерно для Льюиса, ведь большинство из представленных работ были сделаны после его 65-летия, после которого, согласно правилам университета, его отстранили от исполнения своих административных функций. Однако учёный продолжил работать в качестве профессора до 70-ти лет.

Льюис предпочитал изучение не только флуоресценции и фосфоресценции, он также читал американскую предысторию и в 1945-ом представил доклад в клубе Chit-Chat в Сан-Франциско по этому вопросу. Другая статья, «Термодинамика оледенения», появилась в Science посмертно. Его умственная активность время от времени переносилась от его основных исследований и проявилась в 2-х иного рода статьях: «Europas Skudder och Mynfoten» (Finsk Tidskrift, 1924) и «План стабилизации цен» (Экономический журнал, 1925).

По материалам, изложенным в «A Biographical Memoir by Joel H. Hildebrand».

Научная школа, созданная Льюисом

Являясь деканом Колледжа Химии и председателем Отделения Химии в университете Калифорнии, Льюис принял мудрое положение о создании новых зданий для исследований и полного ведомственного обновления. Он собрал группу молодых людей, которые, под его блестящим лидерским управлением, образовали центр интенсивной научной активности. Все участники являлись инструкторами или профессорами химии, а не её отдельных отраслей. Ни один из них не был назначен на позицию запасного или лидера. Не существовало никаких разделений в организации, названной ранее. Все собирались вместе, чтобы обсудить химию (органическую, неорганическую, физическую, любую). Максимальная свобода во мнениях и соображениях была обязательна.

Записывающий вспоминал одну из первых посещенных им исследовательских конференций. На ней Льюис намеренно сделал неоднозначное заявление, что для него было характерно. С мальчишеским восторгом в шокирующем консервативность виде, один из лучших аспирантов возразил: «Нет, это не так». Записывающий был в ужасе от смелости аспиранта, ведь такие замечания были опасны в некоторых учреждениях. Но Льюис обратился к нему, непринуждённо интересуяюсь: «Нет? Почему нет?». После этого последовала оживлённая дискуссия, факты и логические предположения. В другой раз, когда студент также критиковал одно из его утверждений, Льюис подметил: «Это дерзкое замечание, но оно тоже уместно».

Члены кафедры стали как афиняне, которые, по словам апостола Павла, «проводили время ни за чем иным, как за рассказом о чем-то новом, или слушанием чужого рассказа о чем-то новом». Любой считавший, что его посетила блестящая мысль, старался изложить её коллеге. Группы по два или более человек оживлённо дискутировали в аудиториях, порой даже в коридорах. Таким образом, кафедра стала численно больше, нежели действительно заявленное в ней количество участников.

Методы обучения профессора были основаны именно на исследованиях. На ежедневных лекциях Льюис использовал материалы, уже изложенные в заслуженных книгах. Также профессор нередко проводил семинары по изучаемым темам. Отличия по отношению к другим отделениям университета были так велики, особенно с позиции классических эмпирических академических законов, что отделение по количеству научных знаний в своей области переросло целый факультет.

Несомненно, Льюис торжествовал, когда находил своих молодых коллег такими же продуктивными, как и он сам. Он ограждал их от чрезмерного планового преподавания. Учёный отправлял новых студентов поговорить с членами кафедры, предоставляя им свободу выбора по поводу решения какой-либо проблемы. Льюис кардинально отличался от других руководителей, которые придерживались мнения, что младшие члены кафедры должны работать на старших.

Льюис свободно предоставлял персоналу возможность выбора проблемы, а новичкам пути, по которому им следует идти. Они встречались каждую неделю и обсуждали организацию работы новых членов, разрешали связанные с ней вопросы. Несмотря на то, что лекции преподавались одновременно пятистам студентам в большой химической аудитории, семинары же Льюис предпочитал проводить сам в группах по 25 человек. Остальным преподавали его многочисленные помощники. Жалобы первокурсников на отсутствие контактов с профессорами в Университете Калифорнии не имели места быть.

Собственно, обучающая нагрузка самого Льюиса не была ограничена лишь председательством на «научных конференциях» с участием всех старших сотрудников и аспирантов кафедры, но и в этой сфере его влияние на подчинённых было впечатляющим. Остальная часть учебного плана под его руководством была ограничена до небольшого числа основных курсов с большой свободой выбора посещения как на младших, так и на старших курсах. Презентации, не вызывающие вопросов или комментариев, были самой настоящей редкостью. В наши дни на стене возле кресла, где сидел Льюис, висит его портрет, демонстрирующий преподавателя в характерной позе и с вездесущей сигарой.

Журналист Fortune писал: «несомненно, это самый колоритный факультет в стране, и, несомненно, он вносит самый заметный вклад в Университете в управление образованием». Льюис в те годы являлся почтенным человеком, у которого было достаточно настойчивости, достоинства и чувства ответственности, чтобы выстроить большой институт как единое целое.

Таким образом, установленная Льюисом система оказала глубокое влияние на альтернативные системы обучения профессоров, сподвигнув преподавателей повысить свои стандарты обучения. Она доказала им, что талант исследователя нельзя передать лишь отстраненным преподаванием.

Научные награды и знаки признания

Льюис был удостоен многих наград. Он получил почётные степени университетов Чикаго, Ливерпуля, Мадрида, Пенсильвании и Висконсина. Он был избран почётным членом Королевского института Великобритании, химического общества в Лондоне, Индийской академии наук, Шведской академии, Датской академии, Королевского общества и Института Франклна в Пенсильвании, награждён медалями Николса, Гиббса, Дэви, Аррениуса, Ричардса, сообщества искусств и наук, являлся докладчиком в Йельском университете в 1925 году и выбрал в качестве темы своего доклада «Анатомию науки», стараясь рассмотреть некоторые научные предрассудки в нескольких областях.

В 1913 Льюис стал членом Национальной академии наук в Вашингтоне (однако в 1934 прекратил членство в этой организации из-за несогласия с внутренней политикой этой организации). В 1930 был награждён медалью Общества искусств и наук как «выдающийся американский химик». С 1942 почётный член Академии наук СССР. Более тридцати раз номинировался на Нобелевскую премию. В 1970 г. Международный астрономический союз присвоил имя Гилберта Льюиса кратеру на обратной стороне Луны.

Личная жизнь

Льюис умер неожиданно 23 марта 1946 года в своей лаборатории за экспериментами по флуоресценции. У него осталась жена, Мария Шелдон Льюис, с которой они обвенчались в 1912 году, и двое сыновей, Ричард Ньютон и Эдвард Шелдон, оба химики, и дочь, Марджери Селби.

Библиография

With T. W. Richards. Some Electrochemical and Thermochemical Relations of Zinc and Cadmium Amalgams. Proc. Amer. Acad.| Некоторые электрохимические и термохимические взаимоотношения амальгам цинка и кадмия, 34:87; Z. phys. Chem., 28 (1899): i.

The Potential of the Oxygen Electrode| потенциал кислородного электрода. J. Amer. Chem. Soc, 28:158; Z. phys. Chem., 55:465 (1906).

The Fundamental Laws of Matter and Energy | фундаментальные законы материи и энергии. Science, 30:84 (1909).

The Free Energy of Chemical Substances | свободная энергия химических соединений. J. Amer. Chem. Soc, 35:1 (1913).

With M. Randall. The Free Energy of Oxygen, Hydrogen and the Oxides of Hydrogen | свободная энергия кислорода, водорода и оксидов водорода. J. Amer. Chem. Soc, 36:1969 (1914).

With E. Q. Adams and E. H. Lanman. Electrical Transference in Amalgams | перенос электричества в амальгамах. J. Amer. Chem. Soc, 3712656 (1915).

The Atom and the Molecule | атом и молекула. J. Amer. Chem. Soc, 38 762 (1916).

The Static Atom | статический атом. Science, 46:297 (1917).

With G. E. Gibson. The Entropy of the Elements and the Third Law of Thermodynamics | энтропия элементов и третий закон термодинамики. J. Amer. Chem. Soc, 39:2554 (1917).

With G. E. Gibson. The Third Law of Thermodynamics and the Entropy of Solutions and of Liquids | третий закон термодинамики и энтропия растворов и жидкостей. J. Amer. Chem. Soc, 42:1529 (1920).

Color and Chemical Constitution | цвет и химическое строение. Chem. Met. Eng., 24:871 (1921).

With M. Randall. The Activity Coefficient of Strong Electrolytes | коэффициенты активностей сильных электролитов. J. Amer. Chem. Soc, 43:1112 (1921).

With G. E. Gibson and W. M. Latimer. A Revision of the Entropies of the Elements обзор энтропии элементов. J. Amer. Chem. Soc, 44:1008 (1922).

With M. Randall. Thermodynamics and the Free Energy of Chemical Substances | термодинамика и свободная энергия химических соединений. New York, McGraw-Hill (1923).

With M. Randall. Thermodynamics and the Free Energy of Chemical Substances | термодинамика и свободная энергия химических соединений. New York, McGraw-Hill (1923).

Valence and the Electrons | валентность и электроны. Trans. Faraday Soc, 19:452 (1923).

A New Principle of Equilibrium | новые принципы равновесия. Proc. Nat. Acad. Sci., 11:179 (1925).

A Plan for Stabilizing Prices | план стабилизации цен. Econ. J., 35:4 (1925).

The Nature of Light | природа света. Proc. Nat. Acad. Sci., 12:22 (1926).

Light Waves and Light Corpuscles | световые волны и световые корпускулы. Nature (Lond.), 117:236 (1926).

The Entropy of Radiation | энтропия радиации. Proc. Nat. Acad. Sci., 13:307 (1927).

A More Fundamental Thermodynamics | фундаментальная термодинамика. Phys. Rev., 38:376 (1931).

A More Fundamental Thermodynamics | фундаментальная термодинамика. Phys. Rev., 38:376 (1934).

A More Fundamental Thermodynamics | фундаментальная термодинамика. Phys. Rev., 38:376 (1934).

With M. Calvin. The Color of Organic Substances | цвет органических веществ. Chem. Rev., 251273 (1939).

Литература

• Капустинский А. Ф., Г. Н. Льюис и его труды в области химии, «Известия АН СССР, Отделение химических наук», 1942, № 5.
• Gilbert Newton Lewis, A Biographical Memoir by Joel H. Hildebrand.
• Г. Н. Льюис, М. Рендал Химическая термодинамика. Учебное пособие для университетов. Л., Химтеорет, 1936;
• G. N. Lewis, M. Randall. Thermodynamics and the Free Energy of Chemical Substances. McGraw-Hill: New York, 1923
• Анатомия науки, М. — Л., 1929; Химическая термодинамика, Л., 1936 (совместно с Г. М. Рэндаллом).

Ссылки

• [bse.sci-lib.com/article071911.html БСЭ:Льюис Гилберт Ньютон]
• [files.school-collection.edu.ru/dlrstore/a4114876-5d04-d923-34c6-9f6b303c74a0/1011713A.htm Льюис, Гилберт Ньютон]
• [bspinfo.lt/natur419/#more-419 Льюис, Гилберт Ньютон]
• [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-51161.ln-ru Профиль Гилберта Ньютона Льюиса] на официальном сайте РАН
• Храмов Ю. А. Льюис Гилберт Ньютон (Lewis Gilbert Newton) // Физики: Биографический справочник / Под ред. А. И. Ахиезера. — Изд. 2-е, испр. и дополн. — М.: Наука, 1983. — С. 171. — 400 с. — 200 000 экз. (в пер.)

Отрывок, характеризующий Льюис, Гилберт Ньютон

– Ну так что ж! вы знаете, что есть там и что есть кто то? Там есть – будущая жизнь. Кто то есть – Бог.
Князь Андрей не отвечал. Коляска и лошади уже давно были выведены на другой берег и уже заложены, и уж солнце скрылось до половины, и вечерний мороз покрывал звездами лужи у перевоза, а Пьер и Андрей, к удивлению лакеев, кучеров и перевозчиков, еще стояли на пароме и говорили.
– Ежели есть Бог и есть будущая жизнь, то есть истина, есть добродетель; и высшее счастье человека состоит в том, чтобы стремиться к достижению их. Надо жить, надо любить, надо верить, – говорил Пьер, – что живем не нынче только на этом клочке земли, а жили и будем жить вечно там во всем (он указал на небо). Князь Андрей стоял, облокотившись на перила парома и, слушая Пьера, не спуская глаз, смотрел на красный отблеск солнца по синеющему разливу. Пьер замолк. Было совершенно тихо. Паром давно пристал, и только волны теченья с слабым звуком ударялись о дно парома. Князю Андрею казалось, что это полосканье волн к словам Пьера приговаривало: «правда, верь этому».
Князь Андрей вздохнул, и лучистым, детским, нежным взглядом взглянул в раскрасневшееся восторженное, но всё робкое перед первенствующим другом, лицо Пьера.
– Да, коли бы это так было! – сказал он. – Однако пойдем садиться, – прибавил князь Андрей, и выходя с парома, он поглядел на небо, на которое указал ему Пьер, и в первый раз, после Аустерлица, он увидал то высокое, вечное небо, которое он видел лежа на Аустерлицком поле, и что то давно заснувшее, что то лучшее что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе. Чувство это исчезло, как скоро князь Андрей вступил опять в привычные условия жизни, но он знал, что это чувство, которое он не умел развить, жило в нем. Свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь.


Уже смерклось, когда князь Андрей и Пьер подъехали к главному подъезду лысогорского дома. В то время как они подъезжали, князь Андрей с улыбкой обратил внимание Пьера на суматоху, происшедшую у заднего крыльца. Согнутая старушка с котомкой на спине, и невысокий мужчина в черном одеянии и с длинными волосами, увидав въезжавшую коляску, бросились бежать назад в ворота. Две женщины выбежали за ними, и все четверо, оглядываясь на коляску, испуганно вбежали на заднее крыльцо.
– Это Машины божьи люди, – сказал князь Андрей. – Они приняли нас за отца. А это единственно, в чем она не повинуется ему: он велит гонять этих странников, а она принимает их.
– Да что такое божьи люди? – спросил Пьер.
Князь Андрей не успел отвечать ему. Слуги вышли навстречу, и он расспрашивал о том, где был старый князь и скоро ли ждут его.
Старый князь был еще в городе, и его ждали каждую минуту.
Князь Андрей провел Пьера на свою половину, всегда в полной исправности ожидавшую его в доме его отца, и сам пошел в детскую.
– Пойдем к сестре, – сказал князь Андрей, возвратившись к Пьеру; – я еще не видал ее, она теперь прячется и сидит с своими божьими людьми. Поделом ей, она сконфузится, а ты увидишь божьих людей. C'est curieux, ma parole. [Это любопытно, честное слово.]
– Qu'est ce que c'est que [Что такое] божьи люди? – спросил Пьер
– А вот увидишь.
Княжна Марья действительно сконфузилась и покраснела пятнами, когда вошли к ней. В ее уютной комнате с лампадами перед киотами, на диване, за самоваром сидел рядом с ней молодой мальчик с длинным носом и длинными волосами, и в монашеской рясе.
На кресле, подле, сидела сморщенная, худая старушка с кротким выражением детского лица.
– Andre, pourquoi ne pas m'avoir prevenu? [Андрей, почему не предупредили меня?] – сказала она с кротким упреком, становясь перед своими странниками, как наседка перед цыплятами.
– Charmee de vous voir. Je suis tres contente de vous voir, [Очень рада вас видеть. Я так довольна, что вижу вас,] – сказала она Пьеру, в то время, как он целовал ее руку. Она знала его ребенком, и теперь дружба его с Андреем, его несчастие с женой, а главное, его доброе, простое лицо расположили ее к нему. Она смотрела на него своими прекрасными, лучистыми глазами и, казалось, говорила: «я вас очень люблю, но пожалуйста не смейтесь над моими ». Обменявшись первыми фразами приветствия, они сели.
– А, и Иванушка тут, – сказал князь Андрей, указывая улыбкой на молодого странника.
– Andre! – умоляюще сказала княжна Марья.
– Il faut que vous sachiez que c'est une femme, [Знай, что это женщина,] – сказал Андрей Пьеру.
– Andre, au nom de Dieu! [Андрей, ради Бога!] – повторила княжна Марья.
Видно было, что насмешливое отношение князя Андрея к странникам и бесполезное заступничество за них княжны Марьи были привычные, установившиеся между ними отношения.
– Mais, ma bonne amie, – сказал князь Андрей, – vous devriez au contraire m'etre reconaissante de ce que j'explique a Pierre votre intimite avec ce jeune homme… [Но, мой друг, ты должна бы быть мне благодарна, что я объясняю Пьеру твою близость к этому молодому человеку.]
– Vraiment? [Правда?] – сказал Пьер любопытно и серьезно (за что особенно ему благодарна была княжна Марья) вглядываясь через очки в лицо Иванушки, который, поняв, что речь шла о нем, хитрыми глазами оглядывал всех.
Княжна Марья совершенно напрасно смутилась за своих. Они нисколько не робели. Старушка, опустив глаза, но искоса поглядывая на вошедших, опрокинув чашку вверх дном на блюдечко и положив подле обкусанный кусочек сахара, спокойно и неподвижно сидела на своем кресле, ожидая, чтобы ей предложили еще чаю. Иванушка, попивая из блюдечка, исподлобья лукавыми, женскими глазами смотрел на молодых людей.
– Где, в Киеве была? – спросил старуху князь Андрей.
– Была, отец, – отвечала словоохотливо старуха, – на самое Рожество удостоилась у угодников сообщиться святых, небесных тайн. А теперь из Колязина, отец, благодать великая открылась…
– Что ж, Иванушка с тобой?
– Я сам по себе иду, кормилец, – стараясь говорить басом, сказал Иванушка. – Только в Юхнове с Пелагеюшкой сошлись…
Пелагеюшка перебила своего товарища; ей видно хотелось рассказать то, что она видела.
– В Колязине, отец, великая благодать открылась.
– Что ж, мощи новые? – спросил князь Андрей.
– Полно, Андрей, – сказала княжна Марья. – Не рассказывай, Пелагеюшка.
– Ни… что ты, мать, отчего не рассказывать? Я его люблю. Он добрый, Богом взысканный, он мне, благодетель, рублей дал, я помню. Как была я в Киеве и говорит мне Кирюша юродивый – истинно Божий человек, зиму и лето босой ходит. Что ходишь, говорит, не по своему месту, в Колязин иди, там икона чудотворная, матушка пресвятая Богородица открылась. Я с тех слов простилась с угодниками и пошла…
Все молчали, одна странница говорила мерным голосом, втягивая в себя воздух.
– Пришла, отец мой, мне народ и говорит: благодать великая открылась, у матушки пресвятой Богородицы миро из щечки каплет…
– Ну хорошо, хорошо, после расскажешь, – краснея сказала княжна Марья.
– Позвольте у нее спросить, – сказал Пьер. – Ты сама видела? – спросил он.
– Как же, отец, сама удостоилась. Сияние такое на лике то, как свет небесный, а из щечки у матушки так и каплет, так и каплет…
– Да ведь это обман, – наивно сказал Пьер, внимательно слушавший странницу.
– Ах, отец, что говоришь! – с ужасом сказала Пелагеюшка, за защитой обращаясь к княжне Марье.
– Это обманывают народ, – повторил он.
– Господи Иисусе Христе! – крестясь сказала странница. – Ох, не говори, отец. Так то один анарал не верил, сказал: «монахи обманывают», да как сказал, так и ослеп. И приснилось ему, что приходит к нему матушка Печерская и говорит: «уверуй мне, я тебя исцелю». Вот и стал проситься: повези да повези меня к ней. Это я тебе истинную правду говорю, сама видела. Привезли его слепого прямо к ней, подошел, упал, говорит: «исцели! отдам тебе, говорит, в чем царь жаловал». Сама видела, отец, звезда в ней так и вделана. Что ж, – прозрел! Грех говорить так. Бог накажет, – поучительно обратилась она к Пьеру.
– Как же звезда то в образе очутилась? – спросил Пьер.
– В генералы и матушку произвели? – сказал князь Aндрей улыбаясь.
Пелагеюшка вдруг побледнела и всплеснула руками.
– Отец, отец, грех тебе, у тебя сын! – заговорила она, из бледности вдруг переходя в яркую краску.
– Отец, что ты сказал такое, Бог тебя прости. – Она перекрестилась. – Господи, прости его. Матушка, что ж это?… – обратилась она к княжне Марье. Она встала и чуть не плача стала собирать свою сумочку. Ей, видно, было и страшно, и стыдно, что она пользовалась благодеяниями в доме, где могли говорить это, и жалко, что надо было теперь лишиться благодеяний этого дома.
– Ну что вам за охота? – сказала княжна Марья. – Зачем вы пришли ко мне?…
– Нет, ведь я шучу, Пелагеюшка, – сказал Пьер. – Princesse, ma parole, je n'ai pas voulu l'offenser, [Княжна, я право, не хотел обидеть ее,] я так только. Ты не думай, я пошутил, – говорил он, робко улыбаясь и желая загладить свою вину. – Ведь это я, а он так, пошутил только.
Пелагеюшка остановилась недоверчиво, но в лице Пьера была такая искренность раскаяния, и князь Андрей так кротко смотрел то на Пелагеюшку, то на Пьера, что она понемногу успокоилась.


Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюсь одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».
Пьер внимательно и серьезно слушал ее. Князь Андрей вышел из комнаты. И вслед за ним, оставив божьих людей допивать чай, княжна Марья повела Пьера в гостиную.
– Вы очень добры, – сказала она ему.
– Ах, я право не думал оскорбить ее, я так понимаю и высоко ценю эти чувства!
Княжна Марья молча посмотрела на него и нежно улыбнулась. – Ведь я вас давно знаю и люблю как брата, – сказала она. – Как вы нашли Андрея? – спросила она поспешно, не давая ему времени сказать что нибудь в ответ на ее ласковые слова. – Он очень беспокоит меня. Здоровье его зимой лучше, но прошлой весной рана открылась, и доктор сказал, что он должен ехать лечиться. И нравственно я очень боюсь за него. Он не такой характер как мы, женщины, чтобы выстрадать и выплакать свое горе. Он внутри себя носит его. Нынче он весел и оживлен; но это ваш приезд так подействовал на него: он редко бывает таким. Ежели бы вы могли уговорить его поехать за границу! Ему нужна деятельность, а эта ровная, тихая жизнь губит его. Другие не замечают, а я вижу.
В 10 м часу официанты бросились к крыльцу, заслышав бубенчики подъезжавшего экипажа старого князя. Князь Андрей с Пьером тоже вышли на крыльцо.
– Это кто? – спросил старый князь, вылезая из кареты и угадав Пьера.
– AI очень рад! целуй, – сказал он, узнав, кто был незнакомый молодой человек.
Старый князь был в хорошем духе и обласкал Пьера.
Перед ужином князь Андрей, вернувшись назад в кабинет отца, застал старого князя в горячем споре с Пьером.
Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.
– Кровь из жил выпусти, воды налей, тогда войны не будет. Бабьи бредни, бабьи бредни, – проговорил он, но всё таки ласково потрепал Пьера по плечу, и подошел к столу, у которого князь Андрей, видимо не желая вступать в разговор, перебирал бумаги, привезенные князем из города. Старый князь подошел к нему и стал говорить о делах.
– Предводитель, Ростов граф, половины людей не доставил. Приехал в город, вздумал на обед звать, – я ему такой обед задал… А вот просмотри эту… Ну, брат, – обратился князь Николай Андреич к сыну, хлопая по плечу Пьера, – молодец твой приятель, я его полюбил! Разжигает меня. Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет да разжигает меня старика. Ну идите, идите, – сказал он, – может быть приду, за ужином вашим посижу. Опять поспорю. Мою дуру, княжну Марью полюби, – прокричал он Пьеру из двери.
Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем. Эта прелесть выразилась не столько в его отношениях с ним самим, сколько в отношениях со всеми родными и домашними. Пьер с старым, суровым князем и с кроткой и робкой княжной Марьей, несмотря на то, что он их почти не знал, чувствовал себя сразу старым другом. Они все уже любили его. Не только княжна Марья, подкупленная его кроткими отношениями к странницам, самым лучистым взглядом смотрела на него; но маленький, годовой князь Николай, как звал дед, улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки. Михаил Иваныч, m lle Bourienne с радостными улыбками смотрели на него, когда он разговаривал с старым князем.
Старый князь вышел ужинать: это было очевидно для Пьера. Он был с ним оба дня его пребывания в Лысых Горах чрезвычайно ласков, и велел ему приезжать к себе.
Когда Пьер уехал и сошлись вместе все члены семьи, его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее.


Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.
Вступив снова в эти определенные условия полковой жизни, Ростов испытал радость и успокоение, подобные тем, которые чувствует усталый человек, ложась на отдых. Тем отраднее была в эту кампанию эта полковая жизнь Ростову, что он, после проигрыша Долохову (поступка, которого он, несмотря на все утешения родных, не мог простить себе), решился служить не как прежде, а чтобы загладить свою вину, служить хорошо и быть вполне отличным товарищем и офицером, т. е. прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным.
Ростов, со времени своего проигрыша, решил, что он в пять лет заплатит этот долг родителям. Ему посылалось по 10 ти тысяч в год, теперь же он решился брать только две, а остальные предоставлять родителям для уплаты долга.

Армия наша после неоднократных отступлений, наступлений и сражений при Пултуске, при Прейсиш Эйлау, сосредоточивалась около Бартенштейна. Ожидали приезда государя к армии и начала новой кампании.
Павлоградский полк, находившийся в той части армии, которая была в походе 1805 года, укомплектовываясь в России, опоздал к первым действиям кампании. Он не был ни под Пултуском, ни под Прейсиш Эйлау и во второй половине кампании, присоединившись к действующей армии, был причислен к отряду Платова.
Отряд Платова действовал независимо от армии. Несколько раз павлоградцы были частями в перестрелках с неприятелем, захватили пленных и однажды отбили даже экипажи маршала Удино. В апреле месяце павлоградцы несколько недель простояли около разоренной до тла немецкой пустой деревни, не трогаясь с места.
Была ростепель, грязь, холод, реки взломало, дороги сделались непроездны; по нескольку дней не выдавали ни лошадям ни людям провианта. Так как подвоз сделался невозможен, то люди рассыпались по заброшенным пустынным деревням отыскивать картофель, но уже и того находили мало. Всё было съедено, и все жители разбежались; те, которые оставались, были хуже нищих, и отнимать у них уж было нечего, и даже мало – жалостливые солдаты часто вместо того, чтобы пользоваться от них, отдавали им свое последнее.
Павлоградский полк в делах потерял только двух раненых; но от голоду и болезней потерял почти половину людей. В госпиталях умирали так верно, что солдаты, больные лихорадкой и опухолью, происходившими от дурной пищи, предпочитали нести службу, через силу волоча ноги во фронте, чем отправляться в больницы. С открытием весны солдаты стали находить показывавшееся из земли растение, похожее на спаржу, которое они называли почему то машкин сладкий корень, и рассыпались по лугам и полям, отыскивая этот машкин сладкий корень (который был очень горек), саблями выкапывали его и ели, несмотря на приказания не есть этого вредного растения.
Весною между солдатами открылась новая болезнь, опухоль рук, ног и лица, причину которой медики полагали в употреблении этого корня. Но несмотря на запрещение, павлоградские солдаты эскадрона Денисова ели преимущественно машкин сладкий корень, потому что уже вторую неделю растягивали последние сухари, выдавали только по полфунта на человека, а картофель в последнюю посылку привезли мерзлый и проросший. Лошади питались тоже вторую неделю соломенными крышами с домов, были безобразно худы и покрыты еще зимнею, клоками сбившеюся шерстью.
Несмотря на такое бедствие, солдаты и офицеры жили точно так же, как и всегда; так же и теперь, хотя и с бледными и опухлыми лицами и в оборванных мундирах, гусары строились к расчетам, ходили на уборку, чистили лошадей, амуницию, таскали вместо корма солому с крыш и ходили обедать к котлам, от которых вставали голодные, подшучивая над своею гадкой пищей и своим голодом. Также как и всегда, в свободное от службы время солдаты жгли костры, парились голые у огней, курили, отбирали и пекли проросший, прелый картофель и рассказывали и слушали рассказы или о Потемкинских и Суворовских походах, или сказки об Алеше пройдохе, и о поповом батраке Миколке.
Офицеры так же, как и обыкновенно, жили по двое, по трое, в раскрытых полуразоренных домах. Старшие заботились о приобретении соломы и картофеля, вообще о средствах пропитания людей, младшие занимались, как всегда, кто картами (денег было много, хотя провианта и не было), кто невинными играми – в свайку и городки. Об общем ходе дел говорили мало, частью оттого, что ничего положительного не знали, частью оттого, что смутно чувствовали, что общее дело войны шло плохо.
Ростов жил, попрежнему, с Денисовым, и дружеская связь их, со времени их отпуска, стала еще теснее. Денисов никогда не говорил про домашних Ростова, но по нежной дружбе, которую командир оказывал своему офицеру, Ростов чувствовал, что несчастная любовь старого гусара к Наташе участвовала в этом усилении дружбы. Денисов видимо старался как можно реже подвергать Ростова опасностям, берег его и после дела особенно радостно встречал его целым и невредимым. На одной из своих командировок Ростов нашел в заброшенной разоренной деревне, куда он приехал за провиантом, семейство старика поляка и его дочери, с грудным ребенком. Они были раздеты, голодны, и не могли уйти, и не имели средств выехать. Ростов привез их в свою стоянку, поместил в своей квартире, и несколько недель, пока старик оправлялся, содержал их. Товарищ Ростова, разговорившись о женщинах, стал смеяться Ростову, говоря, что он всех хитрее, и что ему бы не грех познакомить товарищей с спасенной им хорошенькой полькой. Ростов принял шутку за оскорбление и, вспыхнув, наговорил офицеру таких неприятных вещей, что Денисов с трудом мог удержать обоих от дуэли. Когда офицер ушел и Денисов, сам не знавший отношений Ростова к польке, стал упрекать его за вспыльчивость, Ростов сказал ему:
– Как же ты хочешь… Она мне, как сестра, и я не могу тебе описать, как это обидно мне было… потому что… ну, оттого…
Денисов ударил его по плечу, и быстро стал ходить по комнате, не глядя на Ростова, что он делывал в минуты душевного волнения.
– Экая дуг'ацкая ваша пог'ода Г'остовская, – проговорил он, и Ростов заметил слезы на глазах Денисова.


В апреле месяце войска оживились известием о приезде государя к армии. Ростову не удалось попасть на смотр который делал государь в Бартенштейне: павлоградцы стояли на аванпостах, далеко впереди Бартенштейна.
Они стояли биваками. Денисов с Ростовым жили в вырытой для них солдатами землянке, покрытой сучьями и дерном. Землянка была устроена следующим, вошедшим тогда в моду, способом: прорывалась канава в полтора аршина ширины, два – глубины и три с половиной длины. С одного конца канавы делались ступеньки, и это был сход, крыльцо; сама канава была комната, в которой у счастливых, как у эскадронного командира, в дальней, противуположной ступеням стороне, лежала на кольях, доска – это был стол. С обеих сторон вдоль канавы была снята на аршин земля, и это были две кровати и диваны. Крыша устраивалась так, что в середине можно было стоять, а на кровати даже можно было сидеть, ежели подвинуться ближе к столу. У Денисова, жившего роскошно, потому что солдаты его эскадрона любили его, была еще доска в фронтоне крыши, и в этой доске было разбитое, но склеенное стекло. Когда было очень холодно, то к ступеням (в приемную, как называл Денисов эту часть балагана), приносили на железном загнутом листе жар из солдатских костров, и делалось так тепло, что офицеры, которых много всегда бывало у Денисова и Ростова, сидели в одних рубашках.
В апреле месяце Ростов был дежурным. В 8 м часу утра, вернувшись домой, после бессонной ночи, он велел принести жару, переменил измокшее от дождя белье, помолился Богу, напился чаю, согрелся, убрал в порядок вещи в своем уголке и на столе, и с обветрившимся, горевшим лицом, в одной рубашке, лег на спину, заложив руки под голову. Он приятно размышлял о том, что на днях должен выйти ему следующий чин за последнюю рекогносцировку, и ожидал куда то вышедшего Денисова. Ростову хотелось поговорить с ним.
За шалашом послышался перекатывающийся крик Денисова, очевидно разгорячившегося. Ростов подвинулся к окну посмотреть, с кем он имел дело, и увидал вахмистра Топчеенко.
– Я тебе пг'иказывал не пускать их жг'ать этот ког'ень, машкин какой то! – кричал Денисов. – Ведь я сам видел, Лазаг'чук с поля тащил.
– Я приказывал, ваше высокоблагородие, не слушают, – отвечал вахмистр.
Ростов опять лег на свою кровать и с удовольствием подумал: «пускай его теперь возится, хлопочет, я свое дело отделал и лежу – отлично!» Из за стенки он слышал, что, кроме вахмистра, еще говорил Лаврушка, этот бойкий плутоватый лакей Денисова. Лаврушка что то рассказывал о каких то подводах, сухарях и быках, которых он видел, ездивши за провизией.
За балаганом послышался опять удаляющийся крик Денисова и слова: «Седлай! Второй взвод!»
«Куда это собрались?» подумал Ростов.
Через пять минут Денисов вошел в балаган, влез с грязными ногами на кровать, сердито выкурил трубку, раскидал все свои вещи, надел нагайку и саблю и стал выходить из землянки. На вопрос Ростова, куда? он сердито и неопределенно отвечал, что есть дело.
– Суди меня там Бог и великий государь! – сказал Денисов, выходя; и Ростов услыхал, как за балаганом зашлепали по грязи ноги нескольких лошадей. Ростов не позаботился даже узнать, куда поехал Денисов. Угревшись в своем угле, он заснул и перед вечером только вышел из балагана. Денисов еще не возвращался. Вечер разгулялся; около соседней землянки два офицера с юнкером играли в свайку, с смехом засаживая редьки в рыхлую грязную землю. Ростов присоединился к ним. В середине игры офицеры увидали подъезжавшие к ним повозки: человек 15 гусар на худых лошадях следовали за ними. Повозки, конвоируемые гусарами, подъехали к коновязям, и толпа гусар окружила их.
– Ну вот Денисов всё тужил, – сказал Ростов, – вот и провиант прибыл.
– И то! – сказали офицеры. – То то радешеньки солдаты! – Немного позади гусар ехал Денисов, сопутствуемый двумя пехотными офицерами, с которыми он о чем то разговаривал. Ростов пошел к нему навстречу.
– Я вас предупреждаю, ротмистр, – говорил один из офицеров, худой, маленький ростом и видимо озлобленный.
– Ведь сказал, что не отдам, – отвечал Денисов.
– Вы будете отвечать, ротмистр, это буйство, – у своих транспорты отбивать! Наши два дня не ели.
– А мои две недели не ели, – отвечал Денисов.
– Это разбой, ответите, милостивый государь! – возвышая голос, повторил пехотный офицер.
– Да вы что ко мне пристали? А? – крикнул Денисов, вдруг разгорячась, – отвечать буду я, а не вы, а вы тут не жужжите, пока целы. Марш! – крикнул он на офицеров.
– Хорошо же! – не робея и не отъезжая, кричал маленький офицер, – разбойничать, так я вам…
– К чог'ту марш скорым шагом, пока цел. – И Денисов повернул лошадь к офицеру.
– Хорошо, хорошо, – проговорил офицер с угрозой, и, повернув лошадь, поехал прочь рысью, трясясь на седле.
– Собака на забог'е, живая собака на забог'е, – сказал Денисов ему вслед – высшую насмешку кавалериста над верховым пехотным, и, подъехав к Ростову, расхохотался.
– Отбил у пехоты, отбил силой транспорт! – сказал он. – Что ж, не с голоду же издыхать людям?
Повозки, которые подъехали к гусарам были назначены в пехотный полк, но, известившись через Лаврушку, что этот транспорт идет один, Денисов с гусарами силой отбил его. Солдатам раздали сухарей в волю, поделились даже с другими эскадронами.
На другой день, полковой командир позвал к себе Денисова и сказал ему, закрыв раскрытыми пальцами глаза: «Я на это смотрю вот так, я ничего не знаю и дела не начну; но советую съездить в штаб и там, в провиантском ведомстве уладить это дело, и, если возможно, расписаться, что получили столько то провианту; в противном случае, требованье записано на пехотный полк: дело поднимется и может кончиться дурно».
Денисов прямо от полкового командира поехал в штаб, с искренним желанием исполнить его совет. Вечером он возвратился в свою землянку в таком положении, в котором Ростов еще никогда не видал своего друга. Денисов не мог говорить и задыхался. Когда Ростов спрашивал его, что с ним, он только хриплым и слабым голосом произносил непонятные ругательства и угрозы…
Испуганный положением Денисова, Ростов предлагал ему раздеться, выпить воды и послал за лекарем.
– Меня за г'азбой судить – ох! Дай еще воды – пускай судят, а буду, всегда буду подлецов бить, и госудаг'ю скажу. Льду дайте, – приговаривал он.
Пришедший полковой лекарь сказал, что необходимо пустить кровь. Глубокая тарелка черной крови вышла из мохнатой руки Денисова, и тогда только он был в состоянии рассказать все, что с ним было.
– Приезжаю, – рассказывал Денисов. – «Ну, где у вас тут начальник?» Показали. Подождать не угодно ли. «У меня служба, я зa 30 верст приехал, мне ждать некогда, доложи». Хорошо, выходит этот обер вор: тоже вздумал учить меня: Это разбой! – «Разбой, говорю, не тот делает, кто берет провиант, чтоб кормить своих солдат, а тот кто берет его, чтоб класть в карман!» Так не угодно ли молчать. «Хорошо». Распишитесь, говорит, у комиссионера, а дело ваше передастся по команде. Прихожу к комиссионеру. Вхожу – за столом… Кто же?! Нет, ты подумай!…Кто же нас голодом морит, – закричал Денисов, ударяя кулаком больной руки по столу, так крепко, что стол чуть не упал и стаканы поскакали на нем, – Телянин!! «Как, ты нас с голоду моришь?!» Раз, раз по морде, ловко так пришлось… «А… распротакой сякой и… начал катать. Зато натешился, могу сказать, – кричал Денисов, радостно и злобно из под черных усов оскаливая свои белые зубы. – Я бы убил его, кабы не отняли.