Марцинкус, Ромуальдас

Ромуальдас Марцинкус
Дата рождения	22 июля 1907(1907-07-22)
Место рождения	Юрбург, Ковенская губерния, Российская империя
Дата смерти	29 марта 1944(1944-03-29) (36 лет)
Место смерти	близ Данцига, Рейхсгау Данциг — Западная Пруссия, Третий рейх
Принадлежность	Литва Литва→ Франция Франция→ Великобритания Великобритания
Род войск	авиация (Королевские ВВС Великобритании)
Годы службы	1926—1944
Сражения/войны	Вторая мировая война</br>Лондонский блиц</br>Операция «Цербер»

Ромуальдас Марцинкус
Общая информация
Родился
Гражданство
Информация о клубе
Клуб
Карьера
Клубная карьера*
	ЛФЛС Каунас	? (?)
Национальная сборная**
1927—1938	Литва	41 (2)
Тренерская карьера
1932	Литва
1935—1936	Литва
1938	Литва
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов. ** Количество игр и голов за национальную сборную в официальных матчах.

Ромуальдас Марцинкус (лит. Romualdas Marcinkus; 22 июля 1907, Юрбург, Российская империя — 29 марта 1944) — литовский лётчик и футболист.

Биография

Ранние годы

Ромуальдас Марцинкус родился в маленьком литовском городке Юрбург (ныне — Юрбаркас) в пределах Российской империи. Воспитывался преимущественно матерью, поскольку отец служил в полиции и по долгу службы часто находился вдали от семьи. Благодаря многонациональному составу местности, в которой он жил, Ромуальдас помимо родного языка мог говорить также на немецком, русском и польском.

Военная карьера

В 1926 году Ромуальдас Марцинкус стал курсантом национальной офицерской академии, закончив которую три года спустя, получил звание второго лейтенанта сухопутных войск. В 1932 году Марцинкус начал обучение в авиационном офицерском училище. После окончания этого учебного заведения он получил должность второго пилота. Два года спустя пилот принял участие в трансъевропейском перелёте, во время которого литовские лётчики посетили 12 европейских столиц.

Ромуальдас Марцинкус не принял присоединения Литвы к СССР и в 1939 году эмигрировал во Францию, где продолжил карьеру военного лётчика. После капитуляции Франции пилот на небольшом катере перебрался на Мальту и впоследствии вступил в ряды Королевских военно-воздушных сил Великобритании, в составе которых стал единственным литовцем. Известно, что осуществляя перехват ночных бомбардировщиков, Марцинкус сбил по меньшей мере один немецкий самолёт. 12 февраля 1942 года при налёте британской авиации на линкор «Шарнхорст» литовский пилот был сбит и попал в плен. Находясь в лагере военнопленных Шталаг Люфт III, Ромуальдас Марцинкус стал активным членом тайной организации, осуществившей в ночь с 24 на 25 марта 1944 года побег из лагеря. Через несколько дней после побега литовский пилот был схвачен и вместе с ещё 49 участниками побега расстрелян по личному приказу Гитлера. Массовый побег военнопленных, в котором принимал участие Марцинкус, послужил основой сюжета американского фильма 1963 года «Большой побег».

Карьера футболиста

В качестве футболиста Ромуальдас Марцинкус выступал за клуб «ЛФЛС Каунас». 27 июля 1927 года он сыграл первый матч за сборную Литвы (товарищеский с Латвией). В том же матче футболист забил свой первый гол за сборную, но его команда проиграла со счётом 3:6. 9 июня 1931 года на матч против Эстонии Марцинкус впервые вышел с капитанской повязкой. В дальнейшем он ещё 29 раз был капитаном сборной, а всего за национальную команду провёл 41 матч (рекорд довоенной Литвы) и забил 2 гола. С 1932 по 1938 год (с перерывами) Ромуальдас Марцинкус был главным тренером национальной сборной. В последний раз футболист сыграл за сборную в матче с Латвией 17 марта 1938 года.

Достижения

• Обладатель Кубка Балтии (2): 1930, 1935

Статистика

Матчи Ромуальдаса Марцинкуса за сборную Литвы
№	Дата	Оппонент	Счёт	Голы Марцинкуса	Соревнование
1	27 июля 1927	Латвия	3:6	1	Товарищеский матч
2	13 августа 1927	Эстония	0:5	—	Товарищеский матч
3	25 июля 1928	Латвия	0:3	—	Кубок Балтии 1928
4	26 июля 1928	Эстония	0:6	—	Кубок Балтии 1928
5	1 сентября 1928	Латвия	1:1	—	Товарищеский матч
6	14 августа 1929	Латвия	1:3	—	Кубок Балтии 1929
7	15 августа 1929	Эстония	2:5	—	Кубок Балтии 1929
8	15 августа 1930	Эстония	2:1	—	Кубок Балтии 1930
9	17 августа 1930	Латвия	3:3	—	Кубок Балтии 1930
10	9 июня 1931	Эстония	1:4	—	Товарищеский матч
11	30 июня 1931	Латвия	2:5	—	Товарищеский матч
12	26 августа 1931	Румыния	2:4	—	Товарищеский матч
13	30 августа 1931	Эстония	0:2	—	Кубок Балтии 1931
14	31 августа 1930	Латвия	0:1	—	Кубок Балтии 1931
15	6 августа 1932	Эстония	1:0	—	Товарищеский матч
16	28 августа 1932	Латвия	1:4	—	Кубок Балтии 1932
17	29 августа 1932	Эстония	2:1	—	Кубок Балтии 1932
18	11 сентября 1932	Латвия	1:0	—	Товарищеский матч
19	25 сентября 1932	Швеция	1:8	—	Товарищеский матч
20	12 июня 1933	Латвия	2:6	—	Товарищеский матч
21	29 июня 1933	Швеция	0:2	—	Отборочный матч ЧМ 1934
22	20 июля 1933	Эстония	1:2	—	Товарищеский матч
23	9 августа 1933	Финляндия	2:9	—	Товарищеский матч
24	2 сентября 1933	Эстония	1:1	—	Кубок Балтии 1933
25	4 сентября 1933	Латвия	2:2	—	Кубок Балтии 1933
26	10 июня 1934	Латвия	2:0	—	Товарищеский матч
27	16 августа 1934	Финляндия	1:0	—	Товарищеский матч
28	9 сентября 1934	Латвия	3:1	—	Товарищеский матч
29	30 мая 1935	Латвия	1:6	—	Товарищеский матч
30	19 июня 1935	Эстония	2:2	—	Товарищеский матч
31	20 августа 1935	Эстония	2:1	—	Кубок Балтии 1935
32	21 августа 1935	Латвия	2:2	—	Кубок Балтии 1935
33	8 сентября 1935	Латвия	2:2	1	Товарищеский матч
34	18 сентября 1935	Эстония	2:2	—	Товарищеский матч
35	14 июня 1936	Латвия	1:5	—	Товарищеский матч
36	30 июня 1936	Эстония	2:0	—	Товарищеский матч
37	3 июня 1937	Эстония	1:2	—	Товарищеский матч
38	8 июля 1937	Румыния	0:2	—	Товарищеский матч
39	29 июля 1937	Латвия	2:4	—	Отборочный матч ЧМ 1938
40	5 сентября 1937	Эстония	0:4	—	Кубок Балтии 1937
41	17 мая 1938	Латвия	0:2	—	Товарищеский матч

Итого: 41 матч, 2 гола; 9 побед, 8 ничьих, 24 поражения.

Ссылки

• [eu-football.info/_player.php?id=12984 Профиль на Eu-football.info]  (англ.)
• [www.championat.com/football/article-23484.html 22 июля. Биографическая справка на Championat.com]
• [allfutbolist.ru/players/4032 Биография на Allfutbolist.ru]

Отрывок, характеризующий Марцинкус, Ромуальдас

– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.