Мистраль, Фредерик

Фредерик Мистраль
Frédéric Mistral
Место рождения:	Майян
Место смерти:	Майян
Род деятельности:	поэт лексикограф
Язык произведений:	окситанский
Премии:	Нобелевская премия по литературе (1904)

Фредерик (Фредери) Мистраль (фр. Frédéric Mistral, окс. Frederic Mistral/Mistrau, по классической норме, или Frederi, по его собственной норме, 8 сентября 1830, Майян — 25 марта 1914, там же) — провансальский поэт и лексикограф, лауреат Нобелевской премии по литературе 1904 года (совместно с Х. Эчегараем-и-Эйсагирре).

Жизнь и творчество

Фредерик Мистраль родился в семье Франсуа Мистраля и Аделаиды Пулине. В семь лет начал посещать школу в Майане. В 1845 году переехал жить в пансионат Дюпюи. В этот период проходил обучение в Collège royal в Авиньоне. В 1847 году получил аттестат о среднем образовании. После получения аттестата в 1848 году начал исповедовать идеалы революции и написал свой первый стих, который так и не был опубликован.

Его семья настаивала на получении им юридического образования, что он и делал с 1848 по 1851 гг. В этот период он также занимается изучением истории Прованса и выступает за его независимость. После смерти отца поселяется в семейном доме.

27 сентября 1876 года Фредерик Мистраль женился в Дижоне на Мари Луизе Эме Ривьере. После смерти поэта она стала наследницей его имущества.

Возвратившись в Майян поэт занимался возрождением окситанского языка. Мистраль был один из главных организаторов движения фелибров и сотрудников «Revue félibrienne», органа, отстаивающего литературную самобытность Прованса. Вместе с пятью другими провансальскими поэтами он основал региональную организацию Félibrige, которая способствовала возрождению этого языка. Эта организация продолжает своё существование и в наши дни. В своем творчестве автор сделал все, чтобы популяризовать этот язык. Выступал он и за использование окситанского языка в начальных классах школы. Орфография и другие особенности языка поэмы «Мирей» были «по праву шедевра» положены в основу литературной нормы окситанского языка, вырабатывавшейся фелибрами (несмотря на расхождение с классическими нормами).

После ряда небольших пьес на окситанском (провансальском) языке он написал знаменитую сельскую поэму «Мирей» (Mirèio, 1859), встреченную очень благоприятно и получившую премию Французской академии. Сюжет поэмы он переработал потом в оперное либретто, к которому Шарль Гуно написал музыку («Mireille»).

Эта поэма рассказывает о любви Венсана и Мирей, двух молодых людей из Прованса, которые относятся к разным социальным классам. Имя главной героини можно также перевести, как «чудо». В этом произведении поэт не только пытается вызвать интерес к языку Прованса, но и к культуре этого региона.

Сюжет поэмы повествует о молодой девушке Мирей, которая собирается выйти замуж за земельного владельца, влюбляется в Венсана, бедного корзинщика. Молодой человек отвечает на её чувства. Девушка отказывает трем богатым претендентам и убегает из дома, отчаявшись из-за того, что родители не разрешают ей выйти за Венсана. Конец поэмы трагичен — девушка умирает на руках Венсана.

Поэма была переведена на 15 европейских языков, перевод на французский сделал сам Мистраль.

Мистраль является автором толкового словаря — богатого собрания материала по окситанскому языку «Сокровищница фелибров» (Lou Trésor dóu Félibrige ou Dictionnaire provençal-français, 1878-1886), который в наше время является самым богатым словарем окситанского языка. Это двухтомный провансальско-французский словарь, который включает и местные диалекты.

Ему принадлежат также поэмы «Календаль» (Calendau, 1867), «Поэма Роны» (Lou Pouèmo dóu Rose, 1897), повесть в стихах «Нерто» (Nerte, 1884), трагедия «Королева Жанна» (La Rèino Jano, 1890), сборники стихов «Золотые острова» (Lis Isclo d'or, 1875), «Сбор олив» (Lis óulivado, 1912) и др.

Признание

Мистраль был удостоен Нобелевской премии по литературе (1904) «в знак признания свежей оригинальности и подлинной вдохновенности его поэтических произведений, которые правдиво отражают пейзажи и истинный дух своего народа, а также за его выдающийся труд по провансальской филологии». Награду он разделил с испанским драматургом Хосе Эчегараем-и-Эйсагирре.

Чилийская поэтесса Лусила Годой Алькайяга взяла псевдоним Габриэла Мистраль в честь Фредерика. Она также была удостоена Нобелевской премии.

Мистралю посвящён рассказ Альфонса Доде «Поэт Мистраль» из цикла «Письма с мельницы».

В честь поэмы Мистраля «Мирей» назван астероид (594) Мирей, открытый в 1906 году.

Произведения

Поэмы

• Мирей (Mirèio, 1859)
• Календаль (Calendau, 1867)
• Нерто (Nerte, 1884)
• Поэма Роны (Lou Pouèmo dóu Rose, 1897)

Поэзия

• Золотые острова (Lis Isclo d'or, 1875)
• Сбор олив (Lis óulivado, 1912)

Пьесы

• Королева Жанна (La Rèino Jano, 1890)

Научные работы

• Сокровищница фелибров (Lou Trésor dóu Félibrige ou Dictionnaire provençal-français, 1878-1886)

Издания на русском языке

• Мирей / пер. Н. Кончаловской. – М., 1977.
• Стихотворения // Поэты – лауреаты Нобелевской премии. Антология. – М., 1997. (Библиотека «Лауреаты Нобелевской премии»).

См. также

• Фелибры

Ссылки

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

• Мистраль, Фредерик // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Мистраль, Фредерик

С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.